Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «География»Содержание №48/2001

Хрестоматия

Юг и север

Составитель С.В. Рогачев

На север
со сдержанной тоской

На’волочь серая,
Накрапь промозглая.
Даль индевелая,
Стужа дорожная.

Дождик по крыше —
Как голуби пешие,
Отворковавшие
И отпевшие.

Лето, как лен
С коноплею, замочено.
Сутками льет,
Завывает по-волчьему.

Сочи...
Сухуми...
До самой Терещенской
В рельсовом шуме
Мне море мерещится.

Полка. Постель.
Пассажиры купейные.
Нет новостей,
На душе отупение.

Сердце в каком-то
Кащеевом панцире.
Лезешь к оконцу:
— Какая там станция?

Что там —
огурчики,
яблоки,
курицы?
Кто продает —
честный люд
или шкурницы?!

Поезд летит
Сквозь ненастное сеево:
— К северу!
— К северу!
— К северу!
— К северу!

Ох и дорога!
Устал от лежания.
Эй, москвичи,
Принимайте южанина!

Виктор БОКОВ. С юга. 1962

На север
с плачем о юге

Давно ль, давно ль, о Юг блаженный,
Я зрел тебя лицом к лицу —
И ты, как бог разоблаченный,
Доступен был мне, пришлецу?..
Давно ль — хотя без восхищенья,
Но новых чувств недаром полн —
И я заслушивался пенья
Великих Средиземных волн!

И песнь их, как во время оно,
Полна гармонии была,
Когда из их родного лона
Киприда светлая всплыла...
Они все те же и поныне —
Все так же блещут и звучат;
По их лазоревой равнине
Святые призраки скользят.

Но я, я с вами распростился —
Я вновь на Север увлечен...
Вновь надо мною опустился
Его свинцовый небосклон...
Здесь воздух колет. Снег обильный
На высотах и в глубине —
И холод, чародей всесильный,
Один здесь царствует вполне.

Но там, за этим царством вьюги,
Там, там, на рубеже земли,
На золотом, на светлом Юге,
Еще я вижу вас вдали:
Вы блещете еще прекрасней,
Еще лазурней и свежей —
И говор ваш еще согласней
Доходит до души моей!

Декабрь 1837
Федор ТЮТЧЕВ

Еще севернее,
где заступают черту в своей жизни

Его путешествие близилось к концу, он был уже на пороге своей давней, романтической, детской еще мечты — побывать за полярным кругом, в Заполярье.

А накануне отъезда ему говорили, что Северный полярный круг, обозначенный на карте цепочкой настойчивых тире, проходит по той же параллели, на которой расположено Стойбище*, где-то тут.

По снежной тропинке шагал прохожий с авоськой, в которой побрякивали жестью о жесть смазанные тавотом банки тушенки.

— Здравствуйте, — обратился к нему Алексей Рыжов, — будьте добры, не скажете ли, где здесь находится полярный круг?

— Скажу, — с готовностью откликнулся прохожий, кажется очень обрадованный возможностью показать заезжему человеку единственную местную достопримечательность. — Вот здесь... — Он указал на стрежень улицы. — Вот здесь, по самой середине проходит Северный полярный круг. Собственно, улица и проложена с таким расчетом, чтобы по самой середке... у нас это все знают, даже детишки... так что пожалуйста.

— Спасибо, — поблагодарил Алеша, — большое спасибо.

И выждав, покуда прохожий с тушенкой отдалится, он торжественным мерным шагом пересек полосу снега, на котором были еще свежи выбоины от оленьих копыт и блестел четкий след санных полозьев, — пересек и вернулся обратно.

Он понимал, конечно, что эта линия вообще-то достаточно условна — и на дороге, и на карте, — но он так долго мечтал о ней, что поневоле задохнулся от волнения. Кроме того, им владело сознание важности самого момента: он отдавал себе отчет в том, что эта линия — нечто большее, нежели воображаемая граница между Приполярьем и Заполярьем. Нет-нет, это было гораздо значительней: он заступал сейчас какую-то черту в своей жизни — черту между тем и этим, хотя он и сам еще не представлял себе, между чем и чем.

И, поразмыслив, он еще раз пересек улицу туда и обратно для верности, в запас.

Александр РЕКЕМЧУК.
Тридцать шесть и шесть. 1986

* Под названием Стойбище в повести А. Рекемчука фигурирует поселок Абезь, расположенный близ того места, где железнодорожная магистраль Котлас—Воркута пересекает Северный полярный круг. В Абези в конце 40-х — начале 50-х годов базировался Особый лагерь № 1 ГУЛАГА.

Компенсировать
север югом
хотя бы иллюзорно

Прежде всего надо было утвердить Швамбранию в каком-нибудь определенном месте на земном шаре. Мы подыскали ей местечко в Южном полушарии, на пустынном океане. Таким образом, когда у нас была зима, в Швамбрании было лето, а ведь играть интересно только в то, чего сейчас нет.

Лев КАССИЛЬ. Кондуит и Швамбрания.
1929—1933

На севере,
где знают о яблоках и вишнях только по песням

Ничего здесь нет нашего среднерусского.

У нас летом сенной дух по лугам, дороги среди ржи или пшеницы, яблоки и вишни в садах, равнинные извилистые речонки, частые деревни, гуси ходят по дорогам, ночные зарницы, пыльные автомашины и комбайны, запахи клевера и ромашки...

И здесь — глянешь вдруг из окна, увидишь угол амбара, картошку под окном, дрожащий теплый воздух над щепной крышей, и дрогнет сердце — повеет нашей Русью.

Но переведешь взгляд дальше, и уже звучит деревянная музыка Севера, видишь изломанные линии изгородей, бегущих вверх и вниз, дворы, бани, дома, расположенные ниже и выше, под разными углами к тебе, старые, сизые — и новые, с висящим из пазов мхом, деревянные гати-мостовые и дощатые мостки в проулках, а дальше к горизонту — невысокая пустынная гряда холмов, почти плоская тундровая равнина и река, странно текущая вспять в часы прилива.

И пахнет здесь иначе — пахнет карбасами, просмоленными их бортами, пахнет сетями, и песком, и мохом, и рыбой, и тюленьей кожей... И о наших соловьях, землянике, о пыльных текучих дорогах, о яблоках и вишнях знают здесь только по песням.

Что-то здесь присутствует, какая-то сила в этих домах и людях, и этой природе, которая делает Север ни на что не похожим, — древность ли живет здесь и властвует над всяким приезжим, или века, которые здесь как бы и не текли, новгородская ли жизнь, которая у нас давно прожита и забыта, а здесь отдается еще, как эхо, или белые ночи и море, раскинувшееся за холмами?

Юрий КАЗАКОВ.
Северный дневник. 70-е годы

Зимник
В ледяной пустыне

Вокруг простирается бесконечная снежная равнина, слегка тронутая розовой позолотой от заходящего, какого-то пыльно-морозного солнца. А там, где сугробы дают тень, образуются сгустки фиолетового цвета.

Равнина, что тянется по сторонам от дороги, — это заснеженный лед огромного озера Салтаи’м*. До этого я ни разу не бывал на Салтаиме, но от старика слыхал, что «батюшка-Салтаим» — самое большое озеро в нашей округе. Волны здесь бывают высотою с дом, глубина — страшенная, недаром высокого, тощего человека зовут у нас «салтаимской ты’чкой». Стало быть, тычки, на которых ставят сети на Салтаиме, настолько длинные, что дальше уж и некуда...

И еще говорил старик, что зимник через Салтаим — самый короткий путь от нас до районного центра, однако не самый легкий. Верст двадцать, считай, тянется зимник по ледяной пустыне: ни тебе укрытия от ветра, ни обогрева, ни пристанища. А если поднимется пурга... Сколько путников сбивалось здесь с дороги и гибло!..

Ближе к весне, в марте, сказывал старик, на зимнике другая беда — стаи волков. Как раз в марте у волков начинается гон, начинаются свадьбы, и если волчица, ведущая стаю по Салтаиму, бросится на путника, тотчас же кидается на него и вся голодная стая. И несдобровать тогда ни человеку, ни коню, ни любой другой животине...

По этому-то мрачно-знаменитому зимнику и тащился теперь усталый скрипучий обоз с маслом, а с ним ехал я.

Анатолий ЧЕРНОУСОВ. Чалдоны. 1980

* Салтаим — озеро в междуречье Ишима и Иртыша, в 170 км к северо-востоку от Омска, близ шоссе Ишим—Тюкалинск—Омск.

Север на юге
Дед Мороз в Камеруне

Странные люди в наших краях! Они не только отлично обходятся без подарков на Рождество, но даже не огорчаются, выяснив, как много от этого потеряли. Взять хотя бы моего отца. Ему уже стукнуло пятьдесят, и вы, верно, думаете, что он умер с досады, когда я ему втолковал, сколько подарков упустил за все эти годы? Ничуть не бывало, он и сейчас преспокойно живет в родной деревне.

Правда, пять жен папы Бомбы подарили ему четырнадцать ребятишек, но разве это может компенсировать утрату полусотни подарков? Для меня четырнадцать отцовских детей так навсегда и остались неразрешимой загадкой.

< . . . >

В двадцать лет я впервые услышал, что в далекой северной стране существует некий рождественский дед, который ночью в сочельник спускается в дом по трубе и приносит послушным детишкам подарки. И еще я узнал, что земля там к Рождеству покрывается белым снегом и шуба у деда такая же белая. Естественно, я сделал из этого вывод, что дед и сам белый, раз он появился на свет в белоснежной стране.

Не долго думая, я решил перенять этот славный обычай. Поскольку я слыл самым образованным юношей нашей деревни, то для поддержания моей репутации необходимо было, чтобы односельчане, и в первую очередь мой отец, принимали на веру все сведения, осевшие в моей голове за годы учения... Однако ввести рождественского деда в наш обиход оказалось делом далеко не легким. Появление сего благодетеля человечества связано, как известно, с определенными климатическими условиями, а в здешних краях не бывает снега, нет и печных труб. Тогда у меня возникла идея создать своего деда — тропического — и поручить эту роль папе Бомбе. Потому я и завел с отцом разговор о подарках.

Франсис БЕБЕЙ*. Рождественский дед маленькой Фанты. 60—70-е годы.

* Камерунский писатель.