Главная страница «Первого сентября»Главная страница журнала «География»Содержание №24/2002

Люди

Русская этногеография

Составитель С.В. РОГАЧЕВ
Примечания составителя

 

Малороссы*

Все делается медленно, но основательно, вдумчиво. Ядреной и крутой ругани великоруссов, от которой дух в груди спирает и глаза на лоб лезут, не слышно — ее заменяет меткий юмор, щедро украшающий речи. Не слышно и великорусского «тыканья».

Максим ГОРЬКИЙ. Ярмарка в Голтве. 1897

* Малороссы — в широком смысле украинцы. В названиях «малороссы», «Малороссия» нет, вопреки расхожему недоразумению, ничего обидного. Малороссия — Малая Россия, Юго-Западная Русь до ее увеличения на северо-восток. В свою очередь, в названии «Великороссия» нет ничего самовозвеличивающе чванного. Это просто увеличившаяся за счет славянской колонизации Русь.

 

Новороссия

Он шагал по тем самым местам Новороссийского края*, где, будучи студентом, собирал этнографический материал для своей дипломной работы о влиянии византийского искусства на народное творчество южной Руси. Он узнавал те деревни, где тогда останавливался, заходил в хаты и срисовывал в особую тетрадку синим и красным карандашами орнаменты с вышитых крестиком рушников, пасхальных крашенок, женских праздничных нарядов и мужских рубах.

Валентин КАТАЕВ. Сухой лиман. 1985

* Новороссия — Северное Причерноморье, земли, освоенные русскими после ликвидации здесь турецкого присутствия в екатерининские времена: нынешние Одесская, Николаевская и Херсонская области Украины.

 

Русская улыбка

Как душепотрясающую скрипку,
Как звездной ночью трели соловья,
Люблю простую русскую улыбку,
Зовущую в счастливые края,
Ласкающую светлым обещаньем,
Дарующую солнечный простор,
Таящую и радость, и страданье,
И тот доброжелательный задор,
Который весь пронизан обаяньем.

Улыбка русская чиста и простодушна,
Слегка лукава и всегда светла.
Мягка — как воск, как буря — непослушна
Кривым дорогам и веленью зла.
Я в жизни часто совершал ошибки,
И мной не раз овладевала мгла, —
Меня спасала русская улыбка
Безбрежным морем света и тепла.

Рюрик ИВНЕВ. 1952

 

Региональная этнография: кулинарные традиции

... Круглые пироги с румяной начинкой, которые на Урале называли «шаньгами», а здесь* — «калитками»**.

Дмитрий ГУСАРОВ. Партизанская музыка. 1982

* Действие повести происходит на Онежском озере, на советско-финском фронте во время Великой Отечественной войны.
** Об онежских «калитках» см.: Д.В. Заяц. В Шелтозеро, к вепсам//География, № 19/2001, с. 20.

 

Славянский контекст

Эту маленькую повесть
я бы начал так:
среди гор влачится поезд
(по-болгарски — влак),
и четыре пассажира —
некурящих нет —
из карманов извлекают
пачки сигарет.

Говорит болгарин: «Мо’ля!» —
угощая всех,
говорит певуче: «Про’сим!» —
худощавый чех,
говорит поляк им: «Про’ше!» —
и теперь спешу
сообщить вам, что четвертый
говорит: «Прошу’!»

Сигарету у соседа
каждый закурил.
Каждый вежливо соседа
поблагодарил.
Благосклонно на соседа
каждый поглядел.
И затем вступил в беседу
каждый, как сумел.

И хоть нужно было трижды
слово повторять,
чтоб сосед сумел то слово
наконец понять,
но коснулись пассажиры
самых разных тем,
и известно пассажирам
вскоре стало всем, —

что пражанин едет в Варну,
к морю, на курорт,
что в Бургас болгарин едет —
в свой торговый порт,
что поляк — он архитектор,
а сейчас — турист,
и что русский собеседник —
скромный журналист.

Тут, пуская дым, заметил
польский пассажир,
что народам нужен «по’куй»
(это значит — мир),
согласился с ним болгарин,
согласился чех,
и спешу сказать, что русский
поддержал их всех...

Эту маленькую повесть
я бы кончил так:
в голубых ущельях кроясь,
подступает мрак,
и, работая на совесть,
сильный, как юнак,
все быстрее мчится поезд
(по-болгарски — влак).

Чья-то радио включает
твердая рука, —
бой курантов долетает
к ним издалека.
И идет под бой курантов
средь балканских гор
на славянском эсперанто
дружный разговор.

Владимир ЛИФШИЦ. Поезд. 60-е годы

 

Региональная этнография: архитектура

Избы в Койде* стоят, как корабли на покое. Все они повернуты окнами на юг, на лето, все длинны и высоки, с глухими стенами по бокам, с полукруглыми воротами сзади наверху, с бревенчатыми подъемами, которые называют здесь съездами.

В этих домах пахнет прошлым веком — старым деревом, старой одеждой, многолетней пылью... Почти все они выстроены семьдесят—сто лет назад, некоторые еще древнее, но все стоят, и крепко, и сносу им нет.

В домах пахнет еще морем: рыбой, сухими водорослями, старыми сетями, сапогами, сшитыми из тюленьей кожи.

Убранство большинства домов старинное — широкие деревянные кровати, шкафы, сделанные прадедом или привезенные из Норвегии, такие же старые стулья и лавки, древние медные рукомойники, древние фаянсовые тарелки, покрытые густой сетью трещин.

Но есть и новый стиль: обилие вышивок, никелированные кровати с горкой подушек, диваны, зеркала на стенах, комоды, крашеные полы в половиках, приемники и открытки, приколотые где только возможно.

В этой деревне вот уже лет триста или четыреста живут поморы — «койдена», как они сами себя называют. И жизнь каждого из них столь же сложна, наполнена трудом, разнообразными занятиями, мыслями и чувствами, как вообще жизнь любого человека на земле. Жизнь этих людей поэтична в самом изначальном значении этого слова.

Юрий КАЗАКОВ. Северный дневник. 70-е годы

* Койда — старинное русское село на берегу Мезенской губы Белого моря.

 

Белорусский этнограф в Кракове

Уроженец Могилевской губернии (он род. в 1819 г.*), белорус по происхождению, воспитанник виленского дворянского института, Киркор** молодым человеком увлекся изучением древнего прошлого Литвы и Белоруссии, напечатал множество статей по литовской и белорусской археологии, этнографии и статистике, сразу обративших на него внимание. Владея одинаково польским и русским языками, он писал по-русски и по-польски, издавал в Вильне на польском языке целый ряд сборников, заменявших тогда журналы («Teka Wilenska», «Pismo zbiorowe Wilenskie» и пр.), а в 1860—1866 гг. состоял редактором официального «Виленского Вестника», издававшегося сначала на русском и польском языках, а затем, после 1863 г., на одном русском.

Являясь представителем тех польских кружков, которые искали сближения с интеллигентною Россией и отреклись от надежды на восстановление Польши, — кружков, много лет спустя превратившихся в партию так называемых «угодовцев», Киркор в редактируемом им органе и хотел работать на пользу этого сближения. Но когда в конце семидесятых годов от него стали требовать русификаторского направления, он решил отказаться от редакторства и перенести свою публицистическую деятельность в Петербург и создать в столице особый, частный, свободный орган печати, который, работая в духе сближения русских с поляками, представлял бы в верном свете польские дела русской читающей публике и содействовал бы культурным интересам обоих народов, связанных узами истории. Ему казалось, что задуманная им газета может стать примиряющим звеном между интеллигентными слоями русского народа и поляками.

Первое время газета как будто «пошла». О ней заговорили, ее стали читать, выписывать. Но уже спустя несколько месяцев интерес к киркоровскому «Новому Времени» угас, несмотря на все усилия Киркора, который буквально не выходил из своего редакторского кабинета, стараясь оживить свое детище, сделать его бойким, интересным для читателя.

Не имела успеха задуманная Киркором газета прежде всего потому, что для успеха газетного предприятия нужны были крупные средства, а их у Киркора не было.

Промучившись в буквальном смысле слова три года, Киркор убедился, что ему, как он выразился, не «вытащить этой тяжелой колесницы из лужи долгов». Положение редактора стало отчаянным. Пришлось буквально «вымаливать» в долг бумагу, отказывать в уплате гонорара сотрудникам и т. п. А кредиторы между тем приставали, угрожали судом и пр. Не видя никакого исхода, Киркор в начале 1871 г. решил прекратить издание и, чтобы избегнуть ареста за долги, покинул Петербург и переселился в Краков, где занялся исключительно научными работами.

Между тем первый редактор «Нового Времени» Киркор хотя и прочно обосновался в Кракове, где он стал членом Академии наук и продолжал работать как этнограф, археолог и историк, не переставал мечтать о возможности если не вернуться в Россию, то, по крайней мере, поработать на поприще русской научной литературы. Случай к тому явился в 1875 г., когда М.О. Вольф начал издавать под редакцией вице-президента Императорского Географического общества, сенатора П.П. Семенова, «Живописную Россию». Киркор, как знаток Литвы и Белоруссии и «в те годы — по словам Пыпина — едва ли не единственный человек, который мог дать для популярного чтения столь разнообразные сведения о Западном крае и готов был работать», был приглашен в сотрудники этого издания и написал целый ряд ценных очерков.

Очерки эти вызвали сильные нападки на издание, так как известная часть русской печати усмотрела в них чуть не «польскую интригу», хотя серьезная критика признала за работою Киркора бесспорное научное значение.

Скончался Киркор в Кракове, в 1887 г., в весьма бедственной материальной обстановке, несмотря на то что как ученый он занял видное место в польско-литовской археологии и этнографии. Свои бумаги — в том числе интересную корреспонденцию, относящуюся ко времени нарождения и первых лет существования «Нового Времени», — он пожертвовал краковскому народному музею.

С.Ф. ЛИБРОВИЧ. На книжном посту. Воспоминания. Записки. Документы. 1916

* По другим данным, в 1812 г.
** Киркор Адам-Гонорий Карлович — первым познакомил ученый мир с литовской и белорусской стариной и пробудил любовь к ее изучению.