Genius Loci
(Гений места)

Как дома

Есть дома, в которые стоит только войти — и сразу ощущаешь себя как дома; а есть и такие, в которых я никак не могу расположиться по-домашнему. Так у меня и с городами. Эперьеш^* — один из тех городов, где я сразу почувствовал себя как дома. Бог его знает почему, но Эперьеш мне мил необычайно: опрятный, красивый, шумный, веселый, приветливый город. Совсем как жизнерадостная молодушка.
А как прекрасны его окрестности! Красивей едва ли сыщешь во всей Венгрии. По утрам paнo-paно подымался я на гору Табор, возвышающуюся над восточной стороной города. Оттуда в былые времена пушки Караффы^** рычали обреченному городу: «Страшись!» С горы смотрел я на окрестность, которая выхорашивалась передо мной, словно ребенок, одетый матерью в новое платье. Ведь в эти дни пришла заботливая весна — мать природы, она нарядила своего голенького младенца в новое, пестрое, восхитительное платьице. В ясный день на северо-западе, над плечами высоких гор, алела от первых лучей солнца снежная вершина Татр, словно чело старого пропойцы-короля.

Шандор ПЕТЕФИ
Путевые записки. 1845
Пер. с венгерского

^* Эперьеш — ныне Прешов, на востоке Словакии.
^** Караффа — австрийский генерал, который во времена Контрреформации, в 1687 г. жестоко расправился с протестантами Эперьеша.

Очарование местности

Никанор Никанорович, в то время еще довольно молодой, красивый педагог, проводил свой летний отпуск в Крыму, до которого от Одессы было рукой подать. Он был очарован впервые им увиденными крымскими красотами: розовыми скалистыми горами, пламенно-синим морем, темными веретенами кипарисов над плоскими кровлями татарских саклей, деревенскими небольшими мечетями, виноградниками Массандры, проводниками верхом на лошадях, сопровождающими приезжих русских амазонок в цилиндрах с вуалетками...

< . . . >

Сломанный зуб Ай-Петри на фоне высокого крымского неба, водопад Учан-Су, мраморные львы воронцовского дворца, лунная ночь в Гурзуфе, татарский шашлычок на коротеньких палочках и розовый мускат сделали свое дело.

Валентин КАТАЕВ
Сухой лиман. 1985

Нет другого места

— Ты не любишь Парижа?
— Нет.
— Почему ты не едешь в другое место?
— Нет другого места.

Эрнест ХЕМИНГУЭЙ
И восходит солнце (Фиеста). 1926
Пер. с англ.

С некоторой неповторимостью

Саратов не совсем та провинция, которая обрисована в литературе нашими классиками. Не провинция чеховских Беликовых, сологубовских Передоновых, хотя, конечно, и они были. Но было и что-то другое, отличное от рядовых провинций.
Саратов имел свою «блёстскость», как говорят знатоки лошадей — конессеры про коней особых качеств. Саратов был городом с некоторой неповторимостью.

Василий МИЛАШЕВСКИЙ^*
Вчера, позавчера. Середина ХХ в.

^* В.А. Милашевский — известный советский художник, саратовский уроженец.

А за сердце словно кто щипать станет

Пришли мы для больших работ под большой город, на большой текучей воде, на Днепре реке, чтобы тут большой и ныне весьма славный каменный мост строить. Город стоит на правом крутом берегу, а мы стали на левом, на луговом, на отложистом, и объявился пред нами весь чудный пейзаж: древние храмы, монастыри святые со многими святых мощами; сады густые и дерева таковые, как по старым книгам в заставках пишутся, то есть островерхие тополи. Глядишь
на все это, а самого за сердце словно кто щипать станет, так прекрасно! Знаете, конечно, мы люди простые, но преизящество богозданной природы все же ощущаем.
И вот-с это место нам так жестоко полюбилось, что мы в тот же самый в первый день начали тут постройку себе временного жилища.

Николай ЛЕСКОВ
Запечатленный ангел. 1873

В Бре тани, близ Пон-л'Аббе

Взяв отпуск на год, я жил тогда в деревенском домике, унаследованном мной от отца. Вы знаете эти плоские берега, где в кустах терновника день и ночь воет ветер, где нередко видишь стоячие или лежачие огромные камни, которые были когда-то богами и до сих пор сохранили в своем положении, очертаниях и форме что-то внушающее трепет. Мне всегда казалось, что они вот-вот оживут, и я увижу, как они двинутся по полям медленной, тяжелой поступью, поступью гранитных великанов, или же, взмахнув огромными крыльями, каменными крыльями, улетят в рай друидов.
Море замыкает горизонт, возвышаясь над ним, бурлит и кипит вокруг черноголовых рифов, всегда окаймленных пеной и похожих на псов, подстерегающих рыбака.

Ги де МОПАССАН
Крестины. 1885.
Пер. с франц.

Пейзаж, вызывающий переживания

На пути от Мариенбурга^* к Менцену (иначе названному Черною мызою) останавливаешься не раз любоваться живописными видами, обступающими вас с седьмой версты и преследующими за Ней-Розенгоф. Дорога большею частию идет по горам и между гор, разнообразных, как игра воображения. То протягиваются они в прямой цепи, подобно волнам, которых ряды дружно гонит умеренный ветер; то свивают эту цепь кольцом, захватывая собою зеленую долину или служа рамою зеркальному озеру, в котором облачка мимолетом любят смотреться; то встают гордо, одинокие, в пространной равнине, как боец, разметавший всех противников своих и оставшийся один господином поприща; то пересекают одна другую, забегают и выглядывают одна за другою, высятся далее и далее амфитеатром и, наконец, уступают первенство исполину этих мест, чернеющему Тейфельсбергу^**. Почти каждая гора имеет свой особенный вид, свою привлекательность. На острой конечности одной стоит роща букетом, по другой разлилась, как по шлему, косматая грива; третью черный, сосновый бор оградил зубчатою стеною. Там кустарник окудрявил голову горы; здесь обвил ее венцом или смело всполз на нее в разных кривизнах. Эту картину оживляют разостланные по отлогостям полосы яровой зелени или золотой жатвы, красивые мызы с их розовыми кровлями, гордо озирающие окрестность, рассыпанные там и сям одинокие хижины, которые лепятся к бокам гор, как ласточкины гнезда, или стоят смиренно за щитом подножия их с частоколами и овощными садами. Почти во всю дорогу до Менцена (36 верст) не перестает оглядываться на вас кирка Оппекаленская^*** — будто провожает и охраняет вас святынею своей от нечистого духа, который, по словам народа, поселился с давних времен на Тейфельсберге (Чортовой горе) и пугает прохожих только ночью, когда золотой петух оппекаленского шпиля из глаз скроется. Вид с высоты Ней-Лайтценской мызы очарователен: панорама ее несколько десятков верст обставлена разнообразием гор, озер, рощ и селений. С трудом отрывается путешественник от этого места. Немного далее, за мызою, горы понижаются и заменяются скучным лесом и болотцами; но при появлении речки Вайдау, у грани, стоящей на мосту ее и разделяющей уезды Верровский от Валкского^****, природа дарит вас прелестями уединенных долин, обведенных извилинами этой речки и образуемых провожающими ее двумя цепями холмов. Всех приятнее долина близ мызы Ней-Гозенгоф (в недавнем еще времени называемой Катериненгоф).
В начале XVIII столетия по дороге от Мариенбурга к Менцену не было еще ни одной из мыз, нами упоминаемых. Ныне она довольно пуста, а в тогдашнее время, когда война с русскими наводила ужас на весь край и близкое соседство с ними от псковской границы заключало жителей в горах, — в тогдашнее время, говорю я, едва встречалось здесь живое существо.

И.И. ЛАЖЕЧНИКОВ
Последний Новик. 1831—1833

^* Мариенбург — ныне город Алуксне на северо-востоке Латвии, недалеко от стыка границ Латвии, Эстонии и России.
^** Тейфельсберг — гора Суур-Мунамяги (318 м; по другим данным — 314 м), высшая точка Эстонии и всей Прибалтики. В 1939 г. на ней была построена смотровая вышка (ок. 30 м). С нее видно территорию России и Латвии.
^*** Оппекален, Оппекальн — ныне город Апе в Латвии, у границы с Эстонией.
^****Верро — Выру в Эстони; Валк — ныне города Валка в Латвии и Валга в Эстонии, разделенные границей.

Звезды светили сквозь пыль

На Эмбу я плыл по Каспийскому морю вдоль берегов, заросших широкой полосой тростника. Старый колесный пароход назывался странно — «Гелиотроп». Как на всех старых пароходах, на нем было много красной меди. Поручни, компасы, бинокли, всякие приборы и даже высокие пороги кают — все это было медное. «Гелиотроп» напоминал начищенный кирпичом до яркого блеска бокастый дымящийся самовар, болтающийся на невысоких волнах мелкого моря.
Тюлени лежали в теплой воде вверх брюхом, как купальщики. Изредка они лениво шевелили пухлыми ластами.
На рыбачьих плавучих пристанях — рыбницах — свистели и хохотали вслед «Гелиотропу» белозубые девушки в синих матросских робах. Щеки у них были залеплены чешуей.
Белые облака и белые песчаные острова отражались в глянцевитой воде, и временами их было невозможно отличить друг от друга.
Городишко Гурьев курился кизячным дымком, а на Эмбу я ехал через безводную степь в только что пущенном моторном поезде.
В Доссоре на Эмбе сопели среди озер с ярко-розовой водой нефтяные насосы, пахло рассолом. В окнах домов не было стекол. Их заменяли частые металлические сетки. На них сидело снаружи столько гнуса, что в комнатах было темно.
При мне одного из инженеров укусила фаланга. Он через день умер.
Средняя Азия дышала зноем. Звезды по ночам светили сквозь пыль. Старые казахи ходили по улицам в широких коротких шароварах из набивного ситца с пестрым рисунком — по розовой ткани были разбросаны огромные черные пионы и зеленые листья.

Константин ПАУСТОВСКИЙ
Золотая роза. 1955