Славянская этногеография
Митрополит ВЕНИАМИН (Федченков)
Митрополит Вениамин (Иван Афанасьевич
Федченков) родился 15 (2) сентября 1880 г. в
Кирсановском уезде Тамбовской губернии в
крестьянской семье. Учился в Тамбовской духовной
семинарии, а потом в Духовной академии в
Петербурге. Революцию встретил в должности
ректора Тверской семинарии. Как и многие его
современники, честные, умные и чуткие люди, он не
сумел сразу разобраться в сути происходившего в
стране и примкнул к белым, с ними ушел на Юг
России. В 1919 г. был рукоположен в епископы и в 1920 г.
возглавил военное духовенство врангелевской
армии, а потом эмигрировал с Врангелем. Жил и нес
церковное послушание среди русских эмигрантов в
Турции, Сербии, Чехословакии, Франции, США.
Вениамин, тогда еще епископ, был одним из
организаторов Всезаграничного Церковного
Собора 1921 г. в Сремских Карловцах (в Сербии), где
наметилась тенденция к созданию особой Русской
Церкви за границей, обособленной от
«большевистского» Московского Патриархата.
Однако постепенно к Вениамину стало приходить
прозрение: его влекли идея Родины, проводимая в
СССР идея социального равенства. Когда в 30-е годы
произошел формальный разрыв между Московским
Патриархатом и эмигрантским митрополитом
Евлогием (Георгиевым), управлявшим русскими
приходами в Западной Европе, Вениамин не пошел с
раскольниками и основал первый приход
Московского Патриархата в Париже
(Трехсвятительское подворье). Во время Второй
мировой войны Вениамин, уже митрополит Алеутский
и Северо-Американский, служит в США и делает все
возможное для помощи Советской Родине в ее войне
против фашизма. После войны митрополит подает
прошение о возвращении в СССР, служит в Латвии,
Ростове-на-Дону, Саратове. Век свой на покое он
доживает в Псково-Печерском монастыре (умер в 1961
г.).
Книга его воспоминаний «На рубеже эпох» полна
тонкими страноведческими и народоведческими
наблюдениями и зарисовками. Читая митрополита
Вениамина, начинаешь яснее и ярче видеть
этнографическую карту Европы.
А разве мало нас
на Руси, Беларуси, Украине?
В терпеливом отце сохранился еще и
белорусско-«хохлацкий» характер, как у нас без
обиды называли тогда украинцев. Он происходил из
Смоленской губернии, но несомненно, что прадеды
его были хохлы. Сама фамилия его — Федченко («в»
прибавлено, конечно, после, под влиянием
великорусского языка) говорит за украинское
происхождение наше по отцу*. Я и теперь еще
люблю слушать украинскую «мову» и часто говорю,
что в моем теле смесь: одна половина от отца —
украинская, а другая — по матери —
великорусская.
В давние времена половцев и татар наши южные
предки (Федченки, Мевченки, Прокопенки)
переселились вверх, на север и на восток. А пути
эти, как теперь по железным дорогам, шли тогда по
рекам. И киевский Днепр донес их по протокам до
самого Смоленска.
Украинская же психология по многовековым
историческим, политическим, географическим,
экономическим, климатическим причинам
постепенно выработала из южан особый тип
славян-полян: медлительность, сентиментальность,
даже нежность и ласковость.
Но одной из черт этого типа можно считать
некоторую леность и беспечную податливость,
согласие на все.
Я единственный раз в жизни выехал на сербскую
станцию волами. И не вынес этой сонной
раскачивающейся развалки их: с полдороги
соскочил и пришел пешком много раньше. Тут
сказалась во мне больше мать-великороссиянка. А
эти самые хохлы могут неделями ехать на своих
волах и мечтательно мурлыкать или петь свои
чудные песни. Помню, большевики-великоросы зимой
1918 г. осаждали Киев, где тогда пановала
Центральная Рада с Грушевским, Винниченко,
Макаренко и еще с кем-то во главе. А у нас в это
время был Украинский Церковный Собор там. Кроме
архиереев и очень немногих священников, члены
Собора были подлинные «хохлы»... И вот, бывало,
снаряды ложатся возле нашего здания на Липках:
один попал уже в конюшню, другой влетел в алтарь
храма (прежде там было женское епархиальное
училище), третий ударил в мраморный верх выходной
двери. А наши украинцы после сытного обеда
ложатся по койкам отдыхать и беспечно поют: «Ще
не вмэрла Украина» или «Виют витры». Дивился я
тогда их этой беспечности! В противоположность
им, великорос, прошедший более суровую школу
истории, преодолевший холодный климат, дремучие
леса, короткое лето, холодную зиму, бедную землю,
вырос в закаленного жизнью борца, колонизатора,
правителя. И совсем не случайно это
великодержавное племя оказалось во главе России.
Так и в моем отце, думаю, оставалась еще эта
хохляцкая беспечность:
«Э-э!» — и промолчит...
Помню из одного рассказа Горького, кажется
«Ярмарка в Голтве», подробность. Среди других
возов с товарами стоит телега с «макитрами»
(глиняными блюдами, в которых «мак терли»). Два
вола, спрятавши часть своего тела в тень воза,
медленно и равнодушно жевали жвачку. Рядом с ними
лежал и их хозяин, хохол. Он точно не
интересовался продажей своих макитр: кому нужно
ведь купят! Подходит барыня-хохлушка. Долго она
выбирала себе блюдо, все простукивала, а он лежит,
будто и нет никого. Наконец покупщица
остановилась почему-то на одной и говорит
невидимому хозяину под воз: «Макитра с дыркой».
Оттуда, не сразу, медленно следует спокойный и
разумный ответ: «Визли биз дирки».
Конечно, эта черта совсем не означает слабости
народа. Наоборот, когда хохол додумает до конца и
придет к решению, он будет упрямым, как его волы:
упрется, но вывезет!
И мой отец спокойно выносил и крепостное право, и
отрыв от дома, и тридцатитрехлетнюю службу
господам, а потом и горькую нужду. Моя мать в
последний раз моего посещения семьи весною 1918 г.,
провожая меня из дома, между прочим, сказала со
слезами:
— Трудно нам жилось! Но одно лишь скажу: отец у
вас был святой!
— Почему — святой?
— Уж очень терпелив был: во всю жизнь свою
никогда не роптал.
А разве мало было таких отцов на Руси, Беларуси,
Украине? Миллионы... И сейчас выносят и вынесут.
* По аналогичной модели образовались
фамилии многих знаменитых смолян: скульптор
Коненков, поэт Рыленков. См., в частности: С.В.
Рогачев. Географическое положение здесь учат не
по учебникам//География, № 44/96 (спецвыпуск: Смоленщина),
с. 5.
Почвы и антропология
В великорусских деревнях я буквально не помню
ни одного толстого крестьянина, на жирной
Украине они еще встречались.
Больше мне и сказать нечего
о Болгарии
Но поедем с читателем дальше — в Болгарию.
< . . . >
Что сказать вообще об этой стране? Внешне будто
все близко и похоже на Россию, включая военную
форму. Но народные массы оставили во мне
впечатление довольно дикого народа. Достаточно,
например, послушать их ожесточенные споры в
вагонах на политические темы: Боже, какой это
кошмарный кавардак! Тогда у них было целых
восемнадцать партий на семь миллионов народа. И
каждый болгарин непременно орал, доказывая
преимущество своей партии перед другими
семнадцатью.
В вагоне стоял шум, как в пьяном кабаке.
Европейская конституция туго переваривалась в
болгарской, недавно еще рабской, голове, но они не
хотели отставать от культурных стран в своей
политической кухне.
< . . . >
Нерадостно было жить у них. Царь Борис —
загадочный и хитрый человек. Немец по
происхождению, он, конечно, тянулся к Германии и
был противником Советской России, но едва ли он
был и другом царского режима. Дворец его был в
центре города, но обнесен высокой стеной, точно
это был не отец своего народа (да и какой же он был
родственник славянам?), а завоеватель, постоянно
боявшийся своих подданных.
Была ли любовь к России у народных масс?
Откровенно скажу, не чувствовал я ее ни в чем.
Буквально не могу припомнить ни одного отрадного
факта в этом смысле. Единственным исключением,
пожалуй, можно назвать митрополита Софийского
Стефана. В Первую мировую войну, когда болгары
оказались на стороне немцев, он убежал в
Швейцарию, не желая участвовать в борьбе против
России, освободительницы от турок.
Есть основания предполагать, что и в эту войну он
не на стороне оккупантов-немцев, почему и
подвергается каким-то притеснениям.
Но вообще болгарский народ неуравновешенный, и
не неожиданно, что он уже дважды стоял против
России на стороне немцев. Пусть это делается не
вполне добровольно, под угрозой насилия, но ведь
и сербы были в подобном же положении, однако же
сохранили верность «Майке России».
< . . . >
Впрочем, не забудем и того, что Болгария,
вопреки фактическому господству в ней
всесильных там немцев, доселе не объявила войны
России, как это сделали католические страны
Венгрия и Словакия и православная Румыния*.
Очевидно, царь Борис боится восстания своего
народа, если не может сделать того, чего,
несомненно, хотел бы, как немец. Может быть, и
болгарское правительство не верило в победу
Гитлера в борьбе против России, Англии, Америки и
других союзников? Вероятно, обе причины
сливаются воедино. Недаром же в Крыму хвалился
мне болгарский офицер: «Мы — реальные
политики...» Больше мне и сказать нечего о
Болгарии.
Несравненно лучшее впечатление произвела на
меня Югославия, точнее, часть ее — Сербия и сербы,
потому что словенцев и хорватов я мало наблюдал.
* Текст написан в годы Второй мировой
войны.
Любил и люблю больше
всех народов сербов
Сербы — народ геройский и прямой. После родной
России и Карпатской Руси я любил и люблю больше
всех народов сербов. Народ честный, трудолюбивый,
терпеливый, выносливый, мужественный. Россию они
любили искренно и сердечно. Я говорю это прежде
всего о народных массах. Но и духовенство —
особенно сельское, не тронутое Европой,
прекрасно относилось к нам.
Потому в пору беженства нигде не оказали нам
столько приюта, как в Сербии. Главная часть Белой
Армии перекочевала сначала туда. Устроены были
разные школы для молодежи и детей.
< . . . >
Патриархия в Сремских Карловцах приютила
митрополита Антония с Синодом и канцелярией.
Разрешила управлять русскими церквами по всей
стране, сама не вмешивалась в наши дела. И
наконец, содействовала устройству нашего
«Всезаграничного Церковного Собора» в Карловцах
осенью 1921 г.
И все это делалось не потому, что мы были белые, а
просто потому, что мы русские.
Слишком многим обязана была Сербия царскому
правительству в прошлом, за освобождение от
турок, а особенно за защиту ее от немцев после
известного убийства в Сараеве австрийского
престолонаследника Фердинанда.
В сущности, Россия положила себя на жертвенник
прежде всего ради сербов. И царь Николай II
искренне был готов защищать их.
Конечно, связывала оба правительственных режима
и одна форма правления — монархическая. Только в
Сербии она была несравненно более
демократическая. Тут всякий серб мог смело
протягивать руку своему королю, любовно называя
его на «ты». |