СОСНОГОРСК, ПЕЧОРА,
далее везде....

Редактор выбрался из кресла, подошел к карте на стене и рывком отдернул правую шторку.
— Я обещал тебе Заполярье — получай Заполярье. От сих до сих... — Его роста и руки едва хватило, чтобы дотянуться до тех высоких широт, куда он посылал Алексея. — Месяца тебе хватит? Если не хватит — бери полтора, дам.
Сердце Алексея обмерло от неожиданности.
— Полтора?.. — пролепетал он. — Завтра?
— Ну да, — сказал Семен Ильич, возвращаясь в кресло. — Для тех мест сейчас самое время: еще полярная ночь, но уже она пошла на перелом — есть и оконце света. Вот попробуешь, каково это — жить во тьме, ничего вокруг не видя: ночью ночь, и днем тоже ночь... Ну, фонари, положим, есть, горят где надо... А снегу там сейчас — с головой провалишься, и еще не дно. А ветры в эту пору — хановеями их зовут — с ног валят. И самые морозы: сорок — это, брат, пустяки, даже не считается, а вот когда под пятьдесят ударит... Кстати, зайди в универмаг у гостиницы, там продают — свободно, теперь все свободно, — немецкое бельишко, тельник и кальсоны, теплые, шерстяные, древесной шерсти, с начесом, это они для солдатни своей шили на Москву топать, купи, советую.

<...>

Он опять поднялся, будто бы наглядно демонстрируя, что и сам еще легок на подъем, направился к карте, пошел по ней толстым пальцем.
— Вот какой маршрут я тебе рекомендую. Сначала Сосны, город нефтяников...
— Но ведь это не Заполярье, — возразил Алексей. — Я уже и подальше бывал — в Печорске.
— Ничего. Будешь двигаться на север постепенно, привыкая, приспосабливаясь к обстановке... Знаешь, там все меняется через каждую сотню верст, и климат, и пейзаж, хотя, казалось бы, повсюду одно и то же — Север, зима, но нет, все разное. И это очень интересно... Взять, к примеру, Сосны: ты уж по названию догадался, что там сосняк, лес, тайга. Кругом гористо — Тиманский кряж. А на Печоре — сам видел — и леса пореже, и холмы поплоще, укатали их ледники. А еще через сотню километров заметишь: деревья начнут совсем мельчать, корявиться, жаться к земле — это, брат, лесотундра. Да, между прочим... — Улитин прервал самого себя деловито. — Учти, Рыжов, что в Печорске тебе предстоит пересадка на другой поезд. Там что-то вроде границы: до Печоры, до моста — все уже в ведении Министерства путей сообщения, сдана дорога. А за мостом — еще владения строителей, совсем другие хозяева. Они там свои поезда гоняют, сами билеты продают, сами их проверяют, иногда и документик спросят, полюбопытствуют, что ты за личность, — предъяви, как все, не кобенься, достань свою краснокожую паспортину, хотя она и зеленая, но — фигурально, и командировочное удостоверение покажи... а бывает, — усмехнулся редактор, — бывает, что эмпеэсовские власти повздорят с желдорстроем, тогда совсем строго: на одном берегу велят пассажирам слезать с поезда и топать через мост пешком, с вещичками на ту сторону, через Печору, а там уж другой состав подан, пыхтит: граждане, побыстрей посадочку... Ха-ха-ха, вот деятели!
Алексей усмехнулся. Ему тоже все это показалось забавным.
— А дальше — тундра, — продолжал Семен Ильич. — Ну, тундра — это тундра, сам понимаешь, гладко, как стол под белой скатертью, все чисто, все мертво... хотя нет, нет-нет, совсем нет, это просто сейчас, средь зимы, средь ночи, тебе так покажется, что мертво, даже немного жутковато будет. Зато весною... Ах, Алеша, дорогой, что за весна бывает в тундре, диво дивное, совсем сказка!
Он всплеснул ладонями, не скрыв восторга.
— Представь себе: каждая кочечка — будто именинная корзина, вся круглая и вся в цветах. Вся она вот такими незабудочками облеплена — синенькими, мелконькими, теснятся друг к дружке, а над ними белые пушицы качаются вроде кисточек для бритья, и маки, маки, полярные маки — желтые, красные, лиловые, нежненькие, даже дотронуться боязно!.. Ах, Рыжов, ничего-то ты еще в жизни не видел, ничего-то ты не знаешь...
Улитин придержал ладонью грудь, порывисто вздымавшуюся.
— Но я тебе честно скажу, что и сам не знаю, что там еще растет — пестро слишком, даже в глазах рябит: цветы, травы, деревца такие мелколистые, крохотные, пластаются у самых ног — и ведь подо всем этим, представь себе, вечная мерзлота, ковырнешь ножом — ледышки брызнут... И еще сплошь озерца сверкают, будто зеркало разбили, а осколки — в мелкий дребезг, и в каждом небо отражается синее-синее и солнышко яркое-яркое, оно ведь, Алеша, весною в тундре не заходит, целый месяц кружит в небе, но греет не очень, не припекает, слепит только... И еще обрати внимание, как там горизонт хребтом загорожен: Полярный Урал, его в народе просто Камнем зовут, а на Камне — снега, тоже вечные. Да, там все дышит вечностью: вечная мерзлота, вечные снега, вечное безмолвие... или белое безмолвие? Это кто сказал? Джек Лондон?

Александр РЕКЕМЧУК.
Тридцать шесть и шесть. 1986