Хрестоматия |
Полярная ночь, полярный день
Составитель Ю.Н. ЛАЗАРЕВИЧ
Семен Челюскин.
Художник Игорь Рубан
Один только Север
В середине января на Севере поздно восходит солнце. Скажем, восемь часов утра: уже самый ленивый вылез из спального мешка, самый скорый уже сидит на котлопункте и ест — а вокруг непроглядная темень, густая, как деготь, еле-еле подсвеченная снизу холодным сиянием сугробов. Девять часов утра: люди уже топорами стучат, звенят мастерками, иной молодец уже половину нормы освоил, а другой молодец уже догребает в кисете махру — а вокруг полумрак и сумрак, черные пятна деревьев, черные тени построек, все черным-черно.
И только часам к десяти небосклон розовеет, потом желтеет, потом наливается синевой. Восходит солнце.
Оно восходит на юге. Не на востоке, где
ему положено появляться спокон веков, а именно на
юге. Потому что у этих суровых широт, в верховьях
Печоры, появление солнца в середине зимы —
особая милость. В низовьях Печоры его вообще
целый месяц не видят. Там в эту пору живут совсем
без солнца и пользуются календарем. А на Верхней
Печоре солнце все-таки появляется, даже в
середине зимы. Но появляется оно ненадолго — так,
мимоходом. Оно лишь краешком задевает эти места.
Оно высовывается бубном из-за кромки леса на юге
— и это его высшая точка, его апогей. Повисев
часок, солнце заходит. Тоже на юге. Не на западе,
где ему положено заходить спокон веков.
А именно на юге.
Конечно, ученые астрономы или сотрудники Планетария могут оспорить это утверждение*. Они могут авторитетно доказать, что на Верхней Печоре, как и всюду, солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Им, конечно, видней — через трубу.
Но тогда остается предположить, что в середине зимы на Верхней Печоре восток и запад перемещаются к югу. Они перемещаются к югу и совпадают в одной точке, в той самой точке, где появляется, висит и, повисев, исчезает солнце. В этой, стало быть, точке — и восток, и юг, и запад. А все остальное пространство, все, что остается, — кромешная тьма, студеные сполохи в небе, угрюмая щеть тайги, тундра до океана, все, что есть вокруг, и все, чего нет вокруг, — это Север. Один только Север, куда ни глянь.
Александр РЕКЕМЧУК. Молодо-зелено. 1961
* Нет, не станут они это оспаривать. Солнце действительно восходит и заходит почти на юге, пройдя над горизонтом за час 15°, за два часа — 30°. Иначе говоря, восходит и заходит всего в десяти—пятнадцати градусах от точки юга. — Прим. сост.
Люблю зиму в высоких широтах
Хотя зимы в Арктике и субарктике темные и поэтому привлекают к себе немногих людей, все же я находил эти зимы прекрасными. Это не значит, что я считаю великолепным непременно то, что другие люди отвергают, просто люблю зиму в высоких северных широтах, как и всякий другой, кто не домосед.
Кто живет здесь постоянно, тому глушь стала родной, и только в ней он чувствует себя хорошо. Сам я родом не из этих мест, но так долго жил на Севере один и вместе с семьей, что могу здесь с удовольствием жить годами.
К темноте привыкают, хотя и не с особым восторгом. Но ведь это не такой уж мрак, каким его многие себе представляют. Даже в Рождество на улице можно читать газету, если она у вас есть. Ночью в полнолуние из-за северного сияния и снега на дворе бывает иногда так светло, как в комнате, освещенной светильником. О настоящем мраке в арктическую зиму вообще не может быть речи.
Холод убийственный — так написано во многих книгах. Если одеваться в местную одежду, то есть носить меха, то его не ощущаешь. При сорока градусах мороза я лежал под открытым небом и не замерз, при сорока восьми градусах вместе с женой застревал в пути на оленях и не погиб. С холодом, стало быть, можно справиться.
Таковы теневые стороны долгой зимы, которые искупаются радостями охоты и путешествия на нартах... Кому приходилось мчаться по тундре на оленях, тот не забудет этого всю жизнь.
Эрих ВУСТМАНН. Марбу. 1954
Ужасна и великолепна
Страшная, убийственная вещь — полярная ночь. В ней гибель всего живого. Она — роковая ошибка небес, дефект сложного механизма солнечной системы. Она ужасна, но в то же время и великолепна. Она убийственна, но едва ли на земле можно найти зрелище более прекрасное, чем она. Пока она длится, людям и животным грозит смерть и безумие. Ее приход возвещается ранними сумерками. А потом приходит страшный час, и на страну обрушиваются злые духи. Далеко на юге в лесных хижинах потомки первых переселенцев* рассказывают своим детям чудесные сказки о небесном Летучем Голландце, а на Севере под покровом полярной ночи эскимосы шепчут друг другу: «Злые духи разыгрались, и бесы затмили своими чарами солнечный лик». И многие томительные месяцы длится борьба за существование, в которой побеждает сильнейший. Миллионы холодных звезд, и луна, и улыбчивое северное сияние смотрят на эту борьбу жизни со смертью, и под небесами, расцвеченными фантастическими красками, люди и звери бьются, голодают и умирают. Нет конца игре красок в небесах, нет конца борьбе за жизнь на земле. Нет конца ледяным равнинам, нет конца судорогам, сводящим пустые желудки, нет конца трагедии, разыгрываемой в звездном колизее на окраине мира, нет конца — пока не сгинут злые духи, пока земля вновь не подставит солнечной ласке усталое свое тело. Тогда придет весна, придет лето, придет изобилие для тех, кто боролся и остался в живых.
Джеймс Оливер КЕРВУД. Молниеносный.
Перевод В. Сметанина
* Речь идет о переселенцах из Европы в Канаду. — Прим. сост.
А тем временем в Антарктиде...
Летней ночью, когда незаходящее солнце опускается к горизонту и светит не так ярко, писать гораздо легче. Днем прямой свет от солнца и отраженный от снега ослепляет глаза, сжигает кожу до волдырей. Еще три недели назад, целыми днями, все лежали на палубе, загорая на тропическом солнце, а сейчас у большинства лица превратились в сплошной ожог. Не защищенные очками, не привыкшие к такому обилию света глаза заливает слезой... Вытерев слезы, всматриваюсь в удивительный пейзаж: весь окружающий мир выглядит как огромный диапозитив. Все предметы в нем потеряли свою материальность и кажутся освещенными изнутри.
Первое время я чувствую себя беспомощным. Передать красками такое море света мне не под силу. Это совершенно новое ощущение непохоже даже на арктический полярный день. Там тоже ходят в темных очках, чтобы не потерять зрение от снежной слепоты, но такой освещенности нет.
По ночам пишу по нескольку часов. В это время снежная поверхность льда обретает материальность и цвет. Кружева сугробов, изъеденных теплом, бросают густые синие тени. Черными пятнышками смотрятся тягачи и фигурки людей вокруг судов...
< . . . >
...Сегодня уходит «Обь». Беру этюдник и иду писать дневной свет. На лиловом небе соперничают два пятна — темный силуэт судна и красный диск солнца. На переднем плане сине-зеленый снег. Яркий и простой в цветовом аккорде этюд пишется как-то легко, будто сам собой льется в холст цвет с палитры. Взятый почти открытыми красками, во всю силу звучания, не под сурдинку, он начинает превращаться в свет. То, что не могли сделать одни тональные отношения, решил цвет.
< . . . >
Летом в Мирном снег спекается в зерна фирна величиной с крупную горошину. Каждая из них горит, как крохотное солнце. Свет миллиардов маленьких солнц в сочетании с хрустальной прозрачностью воздуха не забивает и не глушит цвета в природе. Наоборот, он становится еще чище, еще звонче. Во многих других местах Антарктиды, в глубине ее, где мне удалось поработать и где вместо фирна мелкий, жесткий, как наждак, снег, сила освещения по каким-то своим, особым причинам столь же огромна.
Эта особенность ледяного континента не перестает поражать во все времена года, кроме, конечно, полярной ночи. Об антарктическом свете говорят еще чаще, чем о морозах, и скорее выйдут на улицу без шапки, чем без защитных очков.