Чем плоха современная география,
почему школьной географии суждено стать страноведением
и что такое, наконец, страноведение

Учителю С.В. Ларичеву, г. Магнитогорск
Окончание письма, начатого в № 22/2001.

 

Уважаемый Сергей Васильевич!

Страноведение — это не собрание справок об отдельных государственных образованиях.

Страноведение — идеология целостного видения территорий, восприятия стран и местностей в их важнейших, сущностных чертах¹. Особое значение для страноведа имеют индивидуализирующие черты местности, ее своеобразие, особенность. Портретные черты могут проступать во внешнем облике местности (в пейзаже или даже — не исключено — в отдельных элементах ландшафта: например, для какой-то местности определяющими могут служить горы, для какой-то — геометрически четкие клетки полей на сплошь распаханной «шахматной доске»), в выполняемых функциях («край угольщиков»), в этническом колорите, в географическом положении, в героической или скандальной славе, в уникальных достопримечательностях или уникальных объектах². Иногда для емкой характеристики местности хватает одной черты. Помните ленинское: «В любой сложной ситуации выделить важнейшее звено и ухватиться за него». Затем, разматывая цепочку причин и следствий, условий и проявлений, Вы можете сколько угодно детализировать, конкретизировать портрет территории. Но этот портрет никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не должен быть «характеристикой по плану, по полочкам, «от рельефа и климата»³.

Черты, определяющие сущность территории, вы можете называть портретными, используя терминологию искусства, можете — образоформирующими, прибегая к понятиям теории отражения, можете — типологическими, если боитесь отойти от так называемой научной терминологии.

Вы можете вдаваться в постижение специфики местности с разной глубиной и заинтересованностью: можно раскрыть страну на уровне схематически упрощенных дидактических образов в духе Фонвизина (Правдины, Простаковы, Скотинины — и все понятно⁴), а можете — гораздо более тонко, нюансированно, приближаясь к уровню проработанности лучших образов, созданных мировой культурой. Для восприятия некоторых стран, где огромные или, напротив, сверхограниченные территории определяют специфику жизни, нам непременно потребуется знание их размеров (так и образы Гаргантюа, Санчо Пансы или Дюймовочки аннигилируются, если из их описаний изъять характеристики роста, веса, толщины). Но есть случаи, каким бы крамольным это ни казалось нам — географам с мозгами, разложенными по полочкам, — когда, изучая страну, можно обойтись и без непременных атрибутов якобы «визитной карточки» — территории и населения.

Заметим, кстати, что в русской литературе внешние качества героя не были так важны, как в западноевропейской. Наш Дон Кихот может не иметь внешних черт, но быть совершенно определенным через его внутренний мир, через характер. Психологизм всегда был сильной чертой русского восприятия. Я думаю, и то новое слово, которое русской географии предстоит еще сказать в мировом страноведении, будет своего рода психологизм территорий. Есть ведь места приятные и неприятные, города благожелательные и злые, страны умные и глупые. В любом случае в характеристике каждой местности должна быть своя ведущая идея, и каждая характеристика должна быть уникальной, их нельзя штамповать по принципу «родился, учился, политически грамотен, хороший семьянин». То есть можно, конечно, только это пустой перевод мощностей типографий, печатающих географические учебники.

Порочный с точки зрения любого естественника-структурщика принцип классификации «В огороде бузина, а в Киеве дядька» — как раз то, что нужно для страноведения (если, разумеется, бузина действительно существенна для огорода, а образ Киева немыслим без дядьки; и нам вовсе не обязательно при этом рассказывать, что в огороде еще и тетка, а в Киеве еще и лютики).

Вы опасаетесь, что такая география станет субъективной. Но разве не субъективны история, литература? Как подать те или иные события, какие факты и какие произведения отобрать для изучения, как трактовать Платона Каратаева или того же Митрофанушку?⁵ В этих устоявших против естественно-научной методологии предметах проблема субъективности так или иначе решается.

Не так уж и далеко можно зайти в субъективности. Есть общие понятия о красоте, вкусе, важности, значимости. Нужен лишь здравый смысл и небольшие хотя бы способности. Страшиться субъективности — значит отказывать в уважении себе и другим. Избегать субъективности — примерно то же, что лечить больного по схеме, утвержденной Минздравом, пусть больной и вопит, что после каждого «лечения» ему становится хуже, зато его объективно лечат.

Наконец, не так уж и страшны умеренно субъективные подходы. Важно через них дать знать, научить, вписать конкретные (позитивные, позитивистские) знания в память, заставить их там жить.

Почему никто всерьез не отваживается посягать на часы истории в учебном плане? Есть непреходящая задача и общественная ценность истории — рассказывать о прошлом, об эпохах, событиях, героях и злодеях, подлецах и гениях, войнах и колонизациях, революциях и открытиях. В принципе это ни для чего не нужно. Практической ценности (в смысле меркантильной ценности) в этом нет никакой. Разговоры об уроках прошлого никого ничему не учили и не учат, не помогают прогнозировать, не помогают не повторять ошибок. Общественные законы, устанавливаемые теми или иными учеными, весьма дискуссионны, а тем более ненадежны прогнозы общественного развития. Все системно-структурные построения на общественном материале могут быть оспорены. Но исторические события, исторические личности были. Были Карл Великий и Юлий Цезарь, был Иван Грозный, была Великая Отечественная война. И знать об этом нужно человеку, чтобы жить в общечеловеческой культуре. Это нормальная человеческая потребность и необходимость — жить во времени. Поэтому историю, рассказывающую о реалиях былых времен, никто и никогда не вытеснит из школы: любой нормальный чиновник понимает, что это необходимый элемент образования. Другой разговор, что, если на школьных уроках истории будут просто перечислять события и даты, это будет ненавистный школьникам предмет. Но если создавать на уроках великую историческую сагу, захватывающий сериал, полный трагедий и триумфов, переживаний и умиротворений, героев и исполнителей, дети оценят это⁶.

И такую географию тоже никто не тронет. Потому что есть Бельгия и есть Австралия, потому что есть Лондон и Сан-Франциско, есть Вологда и Магнитогорск, есть Ориноко и Урал. И не знающий этого человек недоразвит, полуглух, полуслеп. Неважно, до какой степени будут субъективны те страноведческие идеи, с помощью которых мы заставим жить в умах наших детей эти имена, как мы окрасим и как заставим действовать в их сознании эти географические персонажи. Важно, что мы их познакомим. Естественное человеческое желание — вместить в себя пространство, как можно больше пространства. Это такой же элемент социализации личности, как стремление знать прошлое и думать-гадать о будущем. Так же, как молодые матери заводят книги, в которых собираются писать историю любимого дитяти, так же, как стареющие мужчины садятся за мемуары.

Заметьте, что история, построенная на обществоведческих системно-структурных схемах, не имела успеха в школе. Так и география, выстроенная на «оболочках» и «межотраслевых комплексах», обречена на элиминирование из учебного плана. Мы тысячи раз в жизни слышим и употребляем в речи различные топонимы, но слышали ли Вы, чтобы кто-нибудь ходил по литосфере или охотился в биосфере? Я не говорю уж о том, что если атмосфера еще есть (как был Карл Великий и как есть Йоханнесбург), то биосферы или гидросферы (не будем о педосферах, ноосферах и пр.) — нет, это умозрительные конструкты.

В годы школьной реформы высказывалась точка зрения, что школа должна лишь научить читать, писать и считать, то есть научить языкам.

А страноведческая география — язык. Не зная стран, не зная территорий, не зная городов, речек, мест расположения, человек, понимая свой язык, не понимает значительной части транслируемой ему информации. Даже какая-нибудь песенка, вроде «Я уеду в Комарово», колоритнее воспринимается ленинградцем, хорошо знающим, что такое Комарово, нежели посторонним слушателем, для которого это пустой звук. Лишь по окончанию топонима он может догадаться, что речь идет о поездке за город, бегстве от городской суеты, но и то не будет уверен («а может, это как бы Кемерово?»). Ну а такие топонимы, как Париж или Магнитогорск, Сочи или Донбасс, Волга или Брестская крепость, Киев или Тотьма, употребленные в речи (если мы нормально образованы, чтобы жить в человеческой и русской культуре, в нашей языковой среде), должны взбудоражить нас, всколыхнуть целые волны мыслей, чувств, переживаний, ассоциаций, мысленных апелляций к нашей истории и нашим судьбам. Географические названия, насыщенные страноведческой информацией и образами, играют роль емких слов, фраз, новелл. Не знать названий тех или иных местностей в их сущностном наполнении — то же, что не знать (и не уметь конкретизировать) целых понятий человеческого языка, таких, как культура и самопожертвование, радость и труд, величие и героизм, наследие и покой.

Согласитесь, в жизни Вы гораздо чаще сталкиваетесь с целым набором географических названий, чем с понятиями вроде «литосферы», я уж не говорю о «природно-территориальных комплексах» или коэффициентах увлажнения. Насущно нужны нам не эти умозрительные или специальные аналитические конструкты, а нужны «Сибирь» и «Ясная Поляна», «Соловки» и «Палестина», «Германия» и «Черемушки», «Сахара» и «Зальцбург», «Крым» и «Барбизон», «Ленинград» и «Ближний Восток», «Аргентина» и «Каунас». Много ли школьная география дает нам к прочтению этих понятий, к тому, чтобы мы, как хорошие охотничьи собаки, делали стойку на каждое из них, вдыхая сразу весь спектр манящих запахов?

В своем письме Вы — сейчас принято ругать бюрократию — подвергли критике абстрактного министерского чиновника за натиск на географию. Мне кажется, Вы поспешили. Представьте: вы чиновник, даже, может быть, министр. Из школы вернулось Ваше чадо, и оно даже говорить с Вами не хочет о прошедшем уроке географии: «муть, наука не наука, с физикой не сравнится; интересного мало: таланта, как у литераторов, в помине нет; уж лучше хоть, как историки, перечисляли бы все, и то легче вызубрить». Такова реакция, и закономерная реакция, на географию в школе сегодня. Странно было бы не согласиться с министерским чиновником, решающим подсократить этот нелепый предмет. А вот другая, фантастичная, но желанная и достижимая ситуация. Вы-министр вернулись из командировки по школам какой-нибудь Архангельской области, рассказываете дома о Каргополе. И Ваше чадо вдруг открывает рот и несколькими словами возвращает Вас вдруг в этот маленький притягательный город у истока Онеги и вдали от железнодорожной магистрали, к способным сделать честь столицам огромным соборам посреди зеленых лужаек и дровяным поленницам у старинных городских домов, к лодкам на берегу и «прорубям» для полоскания белья, к глиняной игрушке и памяти об «американце» Баранове, к лесозаготовкам и тощающему скоту... А вот Вы вернулись из Парижа, и ребенок — без всякой подготовки — спрашивает Вас, даже не об «избитых» Эйфелевой башне или Лувре, а о грандиозной эспланаде Дефанса, о новых районах, о метро на шинном ходу, о RER’е и TGV, о музее Родена, о том, правда ли, что в Париже на каждом шагу араб или негр, удалось ли Вам выбраться к замкам Луары, и правда ли, что своих «рено» или ПСА на парижских улицах больше, чем «фольксвагенов» или «тойот». «Откуда ты все это знаешь?» Радость понимания, уважение к ребенку (обычно после первых таких информационных выплесков родители начинают смотреть на своих детей уже другими глазами), гордость за не зря работающую систему образования (вот оно, образование, вот она, культура, вот он, просвещенный дилетант, который должен из школы выйти, вот она, социализация растущей личности!). Наверное, если Вы-учитель подарите родителям своих учеников такие минуты, Вы-министр иначе посмотрите на место географии в учебном плане.

А вот Вы вернулись из инспекционной поездки по Забайкалью. И Ваш ребенок, взращенный умной географией, умным и талантливым учителем, засыпает Вас вопросами: «Много ли там в семьях детей? Как по-бурятски будет «здравствуйте» и как вообще принято приветствовать друг друга? Есть ли там река или озеро, какие там дома в селах, как одеваются, как говорят, кто водится в лесах, как ставят стога?» И Вы не сможете не испытать гордости, разделяя с ребенком радость узнавания. Но никогда с нашей существующей географией Ваше чадо не спросит: «Какие там объекты гидросферы, чем представлена биосфера (или — еще чище — ноосфера)? Каково там направление сельского хозяйства: зерновое с мясо-молочным и молочно-мясным животноводством с посевами сахарной свеклы или мясо-шерстное животноводство с очагами низкотоварного земледелия? Какой там тип воспроизводства населения — первый или второй?» Если ваш ребенок спросил бы Вас так в нормальной домашней обстановке, не испытали ли бы Вы искушения своими руками разорвать учебник, утвержденный Минобразованием?

Попробуйте пригласить своих былых учеников-отличников. Спросите, могут ли они охарактеризовать Восточно-Сибирский район по нашему чертовому плану и что вообще они помнят о нем, могут ли они «разложить» циркуляцию атмосферы? Вы предвидите ответ. Но спросите, могут ли они рассказать что-то о Татьяне Лариной или Андрее Болконском, да что о них, даже о Левинсоне с его знаменитой свиньей корейца (не знаю, правда, проходят ли ее теперь). И ответ скорее всего будет иным. Вы не задумывались, почему так получается? Почему никто не путает Митрофанушку и Базарова, Каштанку и Муму, но почему путают страны, регионы, города... Значит, мы недорабатываем, не умеем работать, делаем не то.

Профессиональным страноведом, разработчиком страноведческих книг быть трудно: нужно очень многое знать. Знать саму страну (местность, регион); страну в ее внутренних различиях; страну в контексте более крупного региона, соседних стран, мира; страну в сопоставлениях с другими странами мира; страну в противопоставлениях с ее антиподами; наиболее существенные объекты и явления в стране в сопоставлении с аналогами в других странах, и, Боже, сколько всего еще. И профессиональный страновед, изучая на материале своей страны какой-то ее аспект, какой-то элемент природы, какую-то отрасль хозяйства, испытывает огромное искушение уйти в узкое и стройное (и гораздо более простое, не требующее чрезмерного интеллектуального напряжения и душевной работы) отраслевое направление или — того хуже — в общее философствование по поводу страноведения⁷. Человек слаб — и многие без борьбы срываются в узкие ущелья отраслевых исследований.

В профессиональном страноведении много трудностей чисто психологического характера. Вопреки известной поговорке, о страноведении правильно будет сказать: «Если б старость да умела, если б молодость да могла». Географы старшего поколения уже слишком привыкли к патологоанатомической аналитике и утратили дар целостного восприятия территории; у молодых людей, напротив, непредвзятый, более импрессионистский, более феноменологический подход, но им часто не хватает эрудиции⁸.

И все-таки положение не безнадежно. Есть, пусть их и немного, хорошие страноведческие монографии. В качестве примера приведу «Двенадцать лиц Канады» А.И. Черкасова и др. и «Районы США» Л.В. Смирнягина⁹. В страноведческом ключе начинают писать многие молодые географы. Страноведение придет, конечно, в школу сверху. Но ждать этого не надо. Каждый учитель должен в меру своих сил и знаний явочным порядком вводить страноведческое обучение, отказываясь от негодных программ — хотя бы постепенно, пусть втайне от приверженного параграфу завуча, пусть не афишируя это перед скованным казенными обязанностями областным методистом.

В своем письме Вы похвалили меня за якобы смелость. Никакой смелости, должен сказать, от меня не потребовалось. Смелость должна потребоваться нашим записным разработчикам программ и учебников, чтобы посмотреть в глаза правде, отказаться от ими же созданного и попытаться начать жизнь сначала. Смелость должна сегодня потребоваться от Вас и тысяч Ваших коллег — учителей географии, чтобы начать самим вводить новое содержание предмета.

Наслаждайтесь описанием территории, местности, страны так же, как Вы наслаждаетесь ароматом духов любимой женщины, неразрывно смешанным с запахом ее тела, как Вы смакуете хорошее вино, как Вы любуетесь живописным полотном. Ведь при этом, если Вы нормальный человек, а не дегустатор, не искусствовед и не музыковед (или — не дай Бог — землевед), Вам не приходит в голову выделять в букете запахов компонент спирта, различные эфирные масла, химические добавки и размышлять о женском уровне pH, к Вам не является мысль о химических формулах винного спирта или о составе почв, на которых рос виноград, Вас не посещают размышления о композиции или колористике. Вы получаете целостные впечатления.

Нынешняя география создает модель, а вернее, муляж Земли-гомункула, страноведение же пишет личностные портреты, дарит индивидуализированные, живые образы территорий. Выбирайте.

Что же до совершенствования информации на Интернет-сайте «Географии», спасибо Вам за замечание. Будем исправляться.

Ваш
Сергей РОГАЧЕВ

---

¹ Не следует путать сущностные черты местности с жизненно важными функциями. Для человеческого организма жизненно важно, чтобы человек дышал, ел, пил и т. д., но глупо выглядел бы тот, кто, начав рассказывать нам о своем знакомом, начал бы так: «Он дышит, ест, пьет». А мы в наших учебниках примерно так рассказываем о районах и странах.

² Образ территории может формироваться и не через описание качеств, а исходя из ситуаций (особенно критических, экзистенциальных ситуаций, в которые попадает та или иная страна или местность), из взаимодействий.

³ Согласитесь, дико читать характеристику, например, Подмосковья, которая начинается с геологической истории и полезных ископаемых (которых нет, но любой автор непременно, как бы ни удерживал себя от искушения, оговорится про егорьевские фосфориты, словно бы они что-то всерьез добавляют к пониманию сущности района).

⁴ Такой уровень будет, наверное, в самый раз для «Рассказов по географии» — курса, который, конечно, нам нужно вводить в школу с 4—5-го класса. Напомню, что подобный курс (по подобию «Рассказов по истории СССР») был когда-то в наших школах.

⁵ Я, например, склонен считать, что в знаменитом разговоре о том, зачем нужна география, Митрофанушка-то был прав. Его аргумент, что извозчик довезет его до нужного пункта назначения, практически неопровержим. Не для того, чтобы преобразовывать общество, учим мы историю в школе, не для того, чтобы путешествовать (мы обычно ездим на поездах, летаем на самолетах) или преобразовывать лик Земли, учим мы географию в школе. Мы учим ее для того, чтобы жить в общечеловеческой культуре, в информационном пространстве, чтобы не быть полуслепым и полуглухим.

⁶ Заметьте, что лишь когда за русскую историю взялся Карамзин, насытив ее отношением (героизм и коварство, самопожертвование и благость, любовь к отечеству и человеческие слабости), наша история стала общественным достоянием. Именно субъективным началом Карамзин оживил русскую историю. Она стала читаемой, интересной, привлекательной, наукой для общества.

⁷ Чем я, собственно, сейчас и занимаюсь, за что отчасти презираю себя. В свое оправдание могу лишь сказать, что, создав ряд выдержанных в страноведческом ключе работ, могу позволить себе немного на досуге побалагурить.

⁸ Как-то во время одной из научно-методических конференций, мне довелось за обедом оказаться за одним столом с А.В. Даринским, автором известных учебников. Интереснейший человек. Наговорил кучу любопытнейших фактов, подробностей, остроумных наблюдений о разных городах, где ему приходилось бывать, о разных местностях и районах. «Вот бы хоть часть этого в учебники — каким увлекательным чтением стали бы они, как повысили бы притягательность географии», — думал я, размякая. Но вот Анатолий Викторович выходит на трибуну и... «В России изучать только три экономические зоны. Радикально сократить количество географических названий, которые нужно изучить. Вот план...» Почему мы все как-то решили, что интересное, привлекательное, дорогое — это для приватной беседы, а для школы — план, схема, зубрежка, отвращение?

⁹ К несчастью, вышедшая в начале перестройки книга Л.В. Смирнягина не получила должного резонанса, хотя это была не только книга о конкретной стране, но и коллекция великолепных образчиков страноведческой методологии. Впрочем, невнимание к этой книге объяснимо: нормальные, уважающие себя люди предпочитают не читать географических книг (географы уже слишком приучили общественное мнение к тому, что они патологически неинтересны!), а сами географы оказались слишком зашоренными, слишком запутанными в паутинах своих «оболочек», «связей в ландшафте», «взаимодействий общества и природы», чтобы принять свежее слово.