Хрестоматия

Бросайте в озеро как можно больше легковерных «топонимистов»

После обеда, когда литерные пассажиры отдыхали, набираясь сил для участия в вечернем гулянье, фельетонист Гаргантюа поймал братьев-корреспондентов за недозволенным занятием. Лев Рубашкин и Ян Скамейкин несли на телеграф две бумажки. На одной из них было краткое сообщение:

«Срочная москва степной телеграф тире узун-кулак квч длинное ухо зпт разнес аулам весть состоявшейся смычке магистрали рубашкин».

Вторая бумажка была исписана сверху донизу. Вот что в ней содержалось:

Легенда озера Иссык-Куль

Старый каракалпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков. Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая, быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Ай-Булака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота весом в семь джасасын (18 кило), бросил драгоценную ношу в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя — Иссык-Куль, что значит «Сердце красавицы склонно к измене»...

Ян Скамейкин-Сарматский (Поршень)

— Ведь верно? — спрашивал Гаргантюа, показывая выхваченные у братьев бумажки. — Ведь правильно?

— Конечно, возмутительно! — отвечал Паламидов. — Как вы смели написать легенду после всего, что было говорено? По-вашему, Иссык-Куль переводится как «Сердце красавицы склонно к измене и перемене»? Ой ли! Не наврал ли вам липовый каракалпак Ухум Бухеев? Не звучит ли это название таким образом: «Не бросайте молодых красавиц в озеро, а бросайте в озеро легковерных корреспондентов, поддающихся губительному влиянию экзотики»?

Илья ИЛЬФ, Евгений ПЕТРОВ. Золотой теленок. 1931

Сигтуна и тын,
Стокгольм и холм

Первая столица шведов называлась Сигтуной. Покойный Геннадий Фиш*, часто бывавший в Скандинавии, однажды писал, помнится, о том, что древнешведское «туна», английское «таун» и русское «тын» означают одно понятие — заграждение, ограду, город. А если пойти дальше, вернее, ближе к нашим дням?

Каждый город имеет свое ядро, зародыш. В Москве это Кремль, стоящий на холме, а здесь Стадсхольмен, небольшой остров, окруженный веером мостов. Он разделяет, а омывающие его протоки соединяют соленый залив и пресное озеро. Между прочим, в старорусском языке слово «остров» означало не только сушу, окруженную водой. Наши предки «островом» называли и особо урожайный клин, и лесную делянку, и сухую возвышенность на болоте, холм. Тысяча лет для языка — это совсем немного. И уж на этот-то срок он надежно консервирует следы взаимного влияния одного народа на другой. Из русского языка в скандинавские перешли в те времена такие слова, как «торг» и «ладья», однако слово «холм» — общегерманского, а значит, и шведского корня, оброненное на нашу землю, так что город Холм, скажем, под Новгородом**, расположенный в ровной, низменной местности, лежал, вероятно, на одной из варяжских дорог.

Короче, слова «шелом», «гольм» и производное от него «хольмен» имеют, очевидно, общий семантический индоевропейский исток и примерно означают одно и то же — «возвышение», «холм», «остров». А «сток» — это «бревно».

Владимир ЧИВИЛИХИН. Шведские остановки. 1977

* Г.С. Фиш — советский писатель, киносценарист, автор книг о Карелии и странах Скандинавии.
** Город Холм расположен в 200 км к югу от Новгорода.

Знаем мы эти «топонимические» штучки, знаем!

«Знаем мы эти сибирские штучки, знаем!.. Десяток лет ходили на глухариный ток в Горков пал, так место называется, а потом кто-то из ребят спросил старика-охотника, нашего друга: а откуда названье, дедушка?.. А дед — книжник, мудрено любит сказать. В тридцатых годах жил, говорит, в селе некто Егорка. Мужичонка пропащий, лентяй из лентяев. В сельсовете работал сторожем. А супруга была с характером, и здоровьем Бог не обидел, так она что?.. Егорку своего и грибы собирать, и ягоду брать, и шишковать силой заставляла. Чуть не за воротник приведет в тайгу, возьмет палку потолще: а ну-ка, полезай на кедру’!.. А куда деваться: плачет, а лезет!.. Вот так однажды загнала его, а он там на кедре’ зацепился поясом, да и уснул. А супруга-то раскусила да ка-ак крикнет! Он с перепугу и упал... Во-он с той, показывает, кедры’! Так теперь место и называется: Егорка упал. Представляешь?! Увековечили, как же! На карте у вертолетчиков сейчас значится: Горков пал...»*

Гарий НЕМЧЕНКО. Проникающее ранение. 80-е годы

* Разумеется, версия, придуманная грамотеем-охотником, — полная ерунда. Очевидно, что пал — это лесное пожарище, гарь, место, где был горелый лес. Что значит «горков», мы можем только догадываться. Но быстрый разумом охотник-книжник долго не думал, а подсунул интересующимся городским — как и липовый каракалпак Ухум Бухеев (см. отрывок из «Золотого теленка» на этой же странице) — первое, что пришло на ум по созвучию. К несчастью, таких топонимических «изобретений» гуляют по стране сотни и тысячи. Мы уже писали о расхожей глупости с Яхромой («Я хрома!»; см. И.К. Лазаревич. В древней озерной котловине//География, № 42/2000, с. 5—8). Подобные высосанные из пальца «версии» склонны придумывать не только окончившие четыре класса местные грамотеи, их тиражируют порой и образованные люди. Недавно студент МГУ, описывая Череповец, на полном серьёзе поведал, что название произошло оттого, что некогда Екатерина Великая, сойдя на местную пристань, наступила на череп овцы. В науке подобные версии принято очень деликатно именовать народной топонимикой, но, в сущности, это просто проявление досужести и инфантильности сознания, приличествующих только маленькому мальчику, например, герою повести Анатолия Черноусова «Чалдоны» (отрывок на с. 30).

И разгадывал в уме...

Вспомнив, что надо спешить, я спустился с предмостной насыпи и вскоре уже шагал мимо большого омута, окаймленного зеленым рогозом. Весной, сказывал старик, вода в омуте крутится и бурлит, как в котле. Теперь омут тих и черен. Никто еще не доставал здесь дна. Сколько пробовали, говорят, и на спор, и так, из любопытства, достать дно посередке омута, но так и не достали. Идешь, идешь, говорят, вниз, а дна все нет и нет. Холод хватает за ноги, сжимает бока, сдавливает грудь, и такая жуть тебя берет, что невольно рвешься назад, к теплу и свету. Страшный, таинственный омут, недаром старухи намекают — тут-то, мол, в самой-то глубине, и живут водяные. Можно, конечно, и не верить старухам, а все ж таки неуютно как-то одному возле омута, жутковато...

Поскорее сворачиваю от омута к дороге и шагаю дальше по теплой и приятной для ног, почти воздушной пыли, намолотой колесами телег и бричек, копытами лошадей, коров и быков.

Вот слева от дороги Ленивое — и почему так назвали березовый лесок и небольшую полоску пшеницы подле него? Может, кто-то когда-то поленился, не поехал на дальние гривы, а завел пашню здесь, под боком у деревни?.. А может, из-за леска назвали? Кому, мол, лень ехать за дровами в дальние, настоящие леса, тот и здесь может нарубить кое-каких дровишек...

А вон виднеется высокая грива, этакий продолговатый, как пирог, холм, возвышенность, на гребне которой белеет созревающий овес; называется грива — Чашина. И опять я думаю — отчего же Чашина? Наверное, жили в деревне какие-то Чашины и сеяли здесь овес...

Или вон там, в низине, куда я спускаюсь, Алексахина согра*. Почему — Алексахина? Кто он такой был, Алексаха? Тоже бы надо спросить у стариков...

Я подхожу к Алексахиной согре и вижу болотные кочки, высокую густую траву, над травой — кусты смородины и тальника, березы и осины. Я пробую продраться к смородине, но путаюсь в осоке, в кочках, запинаюсь о таящиеся в траве колодины; тучи комаров набрасываются на меня, будто я им враг и залез в их владения. Не захочешь и смородины.

Обогнув Алексахину согру, дорога снова поднимается на гриву, где колышется желто-зеленое море пшеницы. Я смотрю, как непрерывной чередой катятся по пшенице медленные волны, как раскачиваются тяжелые колосья, и чувствую, что у меня слегка кружится голова... А на самой вершине гривы передо мной открывается вид на зеленую лягу, на дне которой лежит синее озеро в обрамлении деревьев и кустов. «Озеро — как зеркало!» — думаю я, еще не зная слов «банальное сравнение»; для меня это сравнение озера с зеркалом настоящее открытие, и я радуюсь ему, радуюсь красивому виду, красивому озеру. И названо-то место славно — Богатое! То ли потому, что грива дает хорошую пшеницу, богатый урожай, то ли озеро чем богато...

Теперь мне надо идти, как растолковывал старик, меж небольших рямов**: тот, что по правую руку, называется Поздышок, тот, что по левую, — Змеёвик.

Как только я сбежал с гривы и очутился между рямами, так сразу же в ноздри ударили сильные запахи. Смолисто тянуло от сосен, сырой прохладой напахивало от золотисто-зеленого мха, дурманяще-сладко вонял багульник. Я почувствовал, что пьянею, испугался этого и припустил что было духу вперед по дороге. Бежал до тех пор, пока не вырвался к знакомым полевым запахам, на простор, на открытое место. Тут только сбавил шаг, успокоился.

Хорошо было здесь, на высоте, хорошо было идти по травянистой дороге, по траве-мураве, которая холодила жаркие от ходьбы подошвы ног. Легко, в охотку шагал я под ярким летним солнцем, под высоченным синим небом, шагал навстречу пахучему ветру и разгадывал в уме названия грив, рямов и согр. «Не может того быть, — думал я, — чтобы кто-нибудь да не знал про этого Алексаху или про этих Чашиных... Надо обязательно дознаться, расспросить у стариков, пока они живы. А то умрут, и никто уже не скажет малышне, почему — Поздышок, почему Ленивое да Богатое...»

Анатолий ЧЕРНОУСОВ. Чалдоны. 1980

* Согра — болотистая угнетенная тайга с зарослями кустарников на плоских сырых водораздельных пространствах.
** Рям — моховое болото с порослью или низкорослым лесом.

Путешествующие топонимические корни

Что значит Онюй?* Гольды к названиям правых притоков Амура прибавляют слово Анэй, например: Анэй Хунгуры, Анэй Вира, Анюй, Анэй Пихца и т. д. Этимологию этого слова выяснить мне не удалось**. Любопытно, что и на севере, именно в Колымском крае, мы встречаем два притока Колымы с тем же названием — Большой Анюй и Малый Анюй. Удэхейцы Дондон называют Уни. Возможно, отсюда произошло Онюй («У» легко переходит в «О»), искаженное впоследствии в Анюй.

Владимир АРСЕНЬЕВ. В горах Сихотэ-Алиня. Первая треть XX в.

* Онюй (Анюй), о котором пишет Арсеньев, — правый приток Амура, берущий начало в Сихотэ-Алине и впадающий в Амур между Хабаровском и нынешним Комсомольском-на-Амуре.
** По данным Е.М. Поспелова, название происходит от юкагирского ануъын — река.