Хрестоматия |
Территориальность
Составитель С.В. Рогачев
Примечания составителя
Своя собственная географияВ памяти у... людей постепенно складывается своя собственная география: места, с которыми они сроднились, сближаются между собою, навешиваются друг на друга, словно звенья одной цепи, тогда как другие, соседствующие на карте, становятся друг другу чужими, словно принадлежат разным эпохам и странам. По-новому располагается мир: теперь он меньше, обозримее, индивидуальнее. Райнер Мария РИЛЬКЕ. Ворпсведе. 1902. |
Осознание дома: игра масштабамиКлочок земли, припавший к трем
березам...
|
Географические генеалогииВсе гольдские* роды территориальные, и названия их в большинстве случаев указывают место, где тот или иной род обитал исстари. Так, род Дэонка родился на ключике того же имени, впадающем в реку Эльбин, Перминка получил свое название от местности Пермин, Актенка — с реки Мухеня, Соянка — от местности Соян (ниже села Троицкого), Кофынка — от местности Кофынь, Марянка — из Маря, что на левом берегу Амура против села Сарапульского. На месте последнего было стойбище Уксяма. Отсюда и произошел род Уксаменка. Люди Оджал родились и жили на берегах озера Болона, где в давние времена добывалась серебросвинцовая руда. Утес с рудой назывался Оджал-Хонкони, а озеро Болон-Оджал. Род Ходзяр повел свое начало от протоки Атуа — немного выше «серебряного» утеса, Цзахоури — из местности того же имени, а Удынка и Юкомика жили на реке Тунгуске. Владимир АРСЕНЬЕВ. В горах Сихотэ-Алиня. Первая треть XX в.* Гольды — нанайцы. |
И хоть земля воистину громадна...В мире Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ. Перекати-поле. 70-е годы |
Там любовь была, понимаешь?Поздно ночью по безлюдным, уже погрузившимся в сон улицам шли мы в гостиницу «Владикавказ». Из темноты парка на берегу Терека сквозь слитный шум воды тонко доносились пугливые голоса павлинов. Под светом стоявших на мосту фонарей река была как черненое серебро. От ломких, с крутыми горбами волн наносило снеговым холодком. Ощущая затылком тепло гостиницы, я постоял немного в дверях, приподнятой ладошкой еще раз помахал моим оглянувшимся друзьям и вошел в холл... Видели вы, конечно, и не раз, так или иначе выполненные панно с изображением карты Родины?.. Такое вот всем знакомое панно, только очень большое, может быть, три на шесть, а может, и чуть побольше, висело в холле гостиницы, и, как бы желая отметиться на новом месте, а заодно взглянуть на давно знакомые города, в которых когда-то жил или просто бывал, я остановился напротив, первым делом нашел Орджоникидзе*, а потом поднял глаза на Эстонию, на Таллин и привычно заскользил взглядом вниз и направо... Панно было красочным и рельефным, там, где положено быть большим городам, висели крупные, с доброй чеканкой бронзовые кругляши — каждый со своею символикой. Минск с неизменным зубром**. Хлебный, пшеничный Киев... С горными пиками над высоковольтными линиями, с виноградными лозами Кавказ. Средняя Азия. Сибирь... Тут столиц уже не было, тут за бронзовый, с чеканкой герб надо было как следует поработать, ясное дело — «повкалывать». Заводы Омска. Нефтяные вышки Тюмени. Потом — Новосибирск, за ним Красноярск, Иркутск. Не было моего Новокузнецка. Не было Кемерова над ним. Не было выше Томска. Зато посреди бронзовых сосен и елей красовался гигантский самосвал с задранным кузовом. Под кругляшом была надпись: «Максимкин Яр». Что за чудо?! Я потоптался под этим затмившим Кузбасс — это индустриальное-то сердце Сибири! — Максимкиным Яром и не нашел ничего лучше, как подойти к дежурному, который подремывал за высокой стойкой. «Там у вас на карте — Максимкин Яр. В Западной Сибири. Не знаете, что за город?» Пожилой дежурный коротко спросил: «Сам откуда?» Не захотелось говорить, что из Москвы. Не потому, что я недолго в Москве живу. Нет. Просто по духу я, знаю, не москвич. Я из Антоновки, что под Новокузнецком. Там свой дух. Поверьте, особенный. «Я — сибиряк!» Дежурный скучно зевнул: «Тогда тебе лучше знать, дорогой!..» Тоже правильно. Утром, спустившись позавтракать, я первым делом подошел к панно и опять хорошенько вгляделся, опять съел глазами этот странный Максимкин Яр. Когда за мною заехал Алан, взял я его повыше локтя, и к карте мы подошли уже вдвоем. «И что ты хочешь этим сказать? — весело спросил Алан. — Мне, например, все ясно: Новокузнецк твой в Осетии не знают, а Максимкин Яр — вот он, пожалуйста!» Друг тоже — посыпал соли на рану... «Я тебя очень прошу, — сказал я. — Хоть это вовсе не по твоей части, нельзя ли выяснить, почему он попал на эту карту?» Алан ткнул мне в грудь раскрытой ладонью: «Ты что, серьезно?.. Не знал, что ты такой ревнивый!» Но я его в конце концов, что называется, додавил. Ладно, пообещал Алан, так уж и быть, мол: выясним! < . . . > На третий день, когда я уже собирал чемодан, в номер «Владикавказа» ко мне он вошел радостный, но голос, когда стал говорить, был отчего-то виноватый: «Понимаешь, какое дело... Разыскали чеканщика. Парнишка уже в годах. Осетин. Оказывается, он работал там, в Максимкином Яре! На грузовой машине ездил. А потом попал в пургу, заблудился, и мотор отказал. А одна сибирячка его спасла, снегом оттерла, спирту дала, накормила пельменями... по-моему, у них любовь там была, понимаешь?..» Не знаю, чего ожидал от меня Алан, но я вдруг бросился обнимать его. Прощаясь в тот раз, мы подняли тост за этот прекрасный, будь он неладен, за этот маленький и великий Максимкин Яр***. Гарий НЕМЧЕНКО. Проникающее ранение. 80-е годы* Орджоникидзе — название
Владикавказа в 1931—1944 и 1954—1990 гг. |
|
Вы словно тащите за собой местоПока вы сидите в вагоне, все равно Николаевской* или Рыбинско-Бологовской дороги, вы точно тащите за собою Петербург. Его впечатления, его психология, его треволнения — все с вами и около вас, в разговорах, которые вы слышите, в ваших собственных думах. Даже когда живешь на даче очень далеко от Петербурга, уже по тому одному, что она связана непрерывною линией рельсов с Петербургом — этим железом и этим стуком, этою почтою и этими газетами, — вы никак не можете изолироваться от Петербурга и продолжаете, в сущности, жить в нем, но только как бы на очень отдаленной улице, и мало посещаете центры его. Между тем для петербуржца суть отдыха, разумеется, заключается в перерыве петербургских ощущений, в разрыве с Петербургом. В этом отношении не только лучшим, но и единственным способом «обновления духа» является плавание, и непременно не по Финскому заливу, который, естественно, является дополнением Петербурга, «предисловием» или «послесловием» к книге его духа и его истории. Василий РОЗАНОВ. Русский Нил. 1907 * Николаевская железная дорога — ныне Октябрьская (здесь: магистраль Петербург—Москва). |
||
«Дома» и «дома нет»И тогда — снова Север, Новая Земля. В то время это действительно была новая, нехоженая земля, с большим трудом обживался лишь ее юго-западный берег. Эта поездка во многом определила судьбу Писахова. Он любил вспоминать слова одного полярного исследователя: «Кто побывает в Арктике, тот становится подобен стрелке компаса — всегда поворачивается к Северу». Такой стрелкой компаса стал и сам художник. Только на Новую Землю он плавал не менее десяти раз, последний — уже в 1946 г. А в промежутках — походы с поморами на Мурман, плавание в суровых водах Карского моря, посещение Вайгача и Колгуева, а позднее — участие в высокоширотной экспедиции на Землю Франца-Иосифа. Арктика стала для него своей: «Мама, если я бродил по губернии или болтался в океане, говорила: “Дома Степан”. Если уезжал в Питер или за границу, считала, что дома нет». Василий МАЛИНОВСКИЙ. «Жив я только севером».К столетию со дня рождения Степана Григорьевича Писахова. 1979 |
||