Традиционный архитектурный облик территории

Анатолий РОГОВ. Дом, деревня, земля... 1981

В книге И. Маковецкого «Архитектура русского народного жилища», изданной Академией наук СССР в 1962 году, есть очень любопытная карта и таблицы.

На карте — северные области Европейской части России, и на фоне этих областей изображены бытовавшие там основные типы народного жилища. Просто нарисованы маленькие домики и рядом их планы: горьковские, кировские, волховские, кондопожские, архангельские, псковские, пинежские, костромские. Всего девятнадцать крошечных и поразительно разных домиков. Даже и не верится, что на такой сравнительно невеликой территории они были столь разные. Впрочем, почему были: вглядываясь в рисунки, начинаешь вспоминать, что видел именно такие избы воочию. Небольшие и богато украшенные под Горьким. Огромные, двухэтажные, с двором и поветью под одной крышей, — на Онеге и Пинеге. Высокие, с хозяйственными помещениями в нижнем полуэтаже, — неподалеку от Волхова. Просто впервые увидел их вот так все вместе, впервые увидел, какие они разные, — отсюда и удивление.

А дальше — больше: таблицы в книге И. Маковецкого называются сводными — сводная таблица типов четырехстенных изб, сводная таблица типов пятистенных изб, двойных, шестистенных, изб кошелем — и на каждой их нарисованы десятки, а всего на пяти таблицах — сотни.

«Северные плотники, — пишет И. Маковецкий, — сохраняя общие принципы расположения помещений, создали исключительно широкий круг разновидностей жилых зданий, насчитывающий более 300 вариантов. Все эти разновидности определялись местными условиями быта, экономическими, историческими, этническими и географическими факторами и, наконец, пытливыми и широкими творческими поисками плотников».

А плотником в северной Руси был практически каждый мужик, каждый крестьянин. Да и не только в северной — обширные леса покрывали некогда и смоленские земли, и рязанские, Среднее Поволжье, Урал... Дерево много веков было основным материалом Руси, и легче, наверное, вспомнить, что у нас из него не делали, чем то, что делали. Ведь даже лубяные жилеты шили, даже канализацию устраивали из деревянных труб в древнем Новгороде, даже азбуку учили и письма писали долгое время на бересте.

Избы большинство мужиков тоже ставили сами. Но не в одиночку, потому что в одиночку такое дело не осилишь. Или семьей, отец да два-три сына сначала одному сыну поставят, потом второму, потом третьему... Или с помощью друзей-соседей. Специальные артели нанимали редко, да и то те выполняли лишь самую тяжелую и сложную работу, но доделывал избу хозяин все-таки чаще всего сам: окна, двери, крыльцо, наличники, карнизы...

Очень ответственен был выбор места для будущего дома. Если он ставился в деревне, значит, должен был быть под стать соседним избам и всему селению: не нарушать его планировку, его общий характер ни размерами, ни внешним видом. И в то же время каждый хозяин хотел, чтобы в его окна светило как можно больше солнца, чтобы из этих окон или с крыльца он мог бы видеть свою улицу, или деревенскую площадь, или заречные дали с дорогой, с лугами и собственным полем. Не худо было, когда свои угодья открывались и со двора — главное, чтобы открывались, чтобы были постоянно в поле зрения. Русский крестьянин всегда к этому стремился, потому чаще всего и ставил свои селения на холмах.

И дело тут, наверное, не только в необходимости присмотра за своим полем. Дело и в особом строе души, в нашей неизбывной тяге к простору, к широте земли, к широте жизни и деяний. Не может русский человек без этого.

А гумно и овин он ставил неподалеку, на сухом и ровном месте. Амбары тоже непременно «на глазах». Бани — у воды.

Планировка русских деревень складывалась постепенно, веками. И естественно, что никакого специального «генплана» ни у одной из них не было.

Генплана не было, архитектора не было, а мы сейчас ахаем: «Как стоит село — лучше и не придумаешь! Как все едино! Как красиво! Как разумно-то!»

В том-то и суть, что все действительно предельно разумно. Потому что наиболее практичные и удобные приемы планировки как целых селений, так и отдельных усадеб отбирались из века в век многими поколениями, и держалось в жизни, конечно, только самое лучшее. Причем в понятие «лучшее» всегда входила и задача как можно гармоничнее вписать селение в окружающую природу, ничего в ней не испортить, а если можно, то и вкрапить, добавить в живую красоту и красоту рукотворную. Селение еще издали должно было тоже радовать и манить к себе человека, как лес, как речка. Поэтому, когда намечалось, например, строительство церкви или общественного центра или прокладка дорог и подъездов, эти важнейшие вопросы решались уже не в одиночку, а «миром», на общей сходке. То есть главное определял только коллективный вкус и разум: тип постройки — церкви или общественного здания, их местоположение, направление дорог.

Конструктивная основа у всех изб была одна: клеть — сруб из четырех стен. Если в середину врезалась еще одна стена, это пятистенок. Если две клети соединялись воедино — шестистенок. В самом древнем из русских рукописных сводов — «Повести временных лет», составленной легендарным Нестором, уже встречается слово «клеть». Она была основой не только жилища, но и хозяйственных построек — амбаров, бань, мельниц, основой деревянных церквей, домов горожан, боярских теремов, крепостных башен и даже царских дворцов. Знаменитый коломенский летний дворец Алексея Михайловича, который современники называли не иначе как восьмым чудом света, был тоже из срубовых клетей. Только из множества да разных размеров, да причудливо скомпонованных. Так причудливо, что, с какой стороны ни взглянешь, отовсюду он новый и будто еще нарядней, еще красивей. Это потому, что каждая часть дворца имела не только свой объем и высоту — местами в шесть этажей, — но и свой резной наряд, и свое неповторимое покрытие: где шатер, где бочку, где скаты, где кокошник. Сделал пять шагов — и дворец вроде новый, еще десять — опять...

А наши архитекторы сейчас твердят: унификация, унификация! А разве клеть — это не унификация? Существовали даже обширнейшие промыслы, где было налажено массовое производство срубов специально для продажи, и во всех крупных городах были так называемые лубяные торги этой продукцией. В Москве торг располагался на месте нынешней Трубной площади, под стеной Белого города. Свежетесаные, пахучие бревна лежали там отдельными горками разных размеров и разной длины. Плотники тут же покажут, как подогнаны бревна, — сложат несколько венцов, а если желательно, то и к месту сруб подвезут, и самолично поставят...

На севере избы ставились с так называемой поветью: два этажа жилых и два хозяйственных — все под одной крышей. Поветь — это, собственно, второй, очень большой хозяйственный этаж над скотным двором, куда с улицы поднимались прямо на телегах по взвозу, бревенчатому настилу. В селе Бредовицы Виноградовского района Архангельской области, например, в одном таком доме девять только жилых комнат, а всего рубленых клетей двенадцать, и не крошечных — в каждой горнице метров по двадцать. Да два крыльца с двух сторон, да в общей сложности сорок пять окон. Представляете, как вольготно размещалась тут семья даже в пятнадцать—двадцать человек, как продуман и отлажен был весь их быт, как удобен!

Южнее такого, конечно, уже не встретишь, там лес доставался труднее, да и нужды в домах-цитаделях не было — климат лучше. Южнее избы меньше, но рационализм в каждой такой же предельный: в организации внутреннего пространства, в размещении хозяйственных служб и подсобок. Даже когда скотный двор, дровяники и кладовые ставились отдельно, они все равно располагались рядом и так, что образовывали огороженный внутренний двор, иногда имевший и крышу.

Не меньше, чем о практичности постройки, думал крестьянин всегда и о ее внешности. Вспомните, какая русская изба без нарядного наличника, без резного карниза, или причелин, или конька. Разве только самая убогая, бобыльская. Причем ведь что интересно: все до единого из таких украшений — это очень важные и совершенно необходимые конструктивные детали построек. Наличники нужны, чтобы прикрыть места соединения сруба с оконными рамами, — там ведь законопаченные щели. Причелины прикрывают концы слег, на которых лежит крыша и на которые иначе попадало бы больше всего дождей и снега. Карнизы и лобные доски нужны для защиты от излишней влаги стен. А сквозные узоры дымников — для усиления тяги...

Пустых, нерациональных декоративных элементов в народном жилище нет совершенно — все функционально. И все элементы так же традиционны для России, как клеть: наличники, декорированные фронтоны, балконы, причелины, полотенца, дымники, нарядные крыльца, нарядные ворота. Список вроде бы небольшой, но если вдуматься, то получается, что неукрашенными в русской избе оставались лишь стены да крыша. Но бревенчатые стены и сами по себе всегда красивы строгой ритмикой горизонталей и игрой света на округлостях, а крыши, если их прикрывали осиновым фигурным лемехом или дранкой, выглядели тоже очень красиво, потому что осина со временем приобретала серебряный отлив и походила на чешую.

Неукрашенный дом для русского крестьянина — как бы даже и не дом. Так как жизнь — это же не только работа, еда да спанье. В жизни главное — радость от всего, что тебя окружает, что ты делаешь и с чем соприкасаешься. А если дом, в котором ты проводишь так много времени, совсем тебя не радует и никого вокруг не радует, — на кой ляд он тогда нужен такой!

Эта позиция определяла все: дом превращался в главное творение, в котором каждый человек мог с наибольшей силой выразить свое понимание мира, понимание красоты, показать свое мастерство. И не случайно облик крестьянского дома уподоблялся у нас человеческому лицу, и в народе никогда не говорили: фасад избы, говорили — лицо. А обрамления окон — наличники, а соединение сруба с фронтоном — лобная доска, прикрытия концов кровли — причелины. Все же вместе — очелье.

И каких поразительных высот достигали русские плотники! Лучшие их избы теперь совершенно на равных соседствуют в историях искусств и архитектуры с произведениями самых великих зодчих мира. В стране созданы великолепные и необычайно популярные музеи народного деревянного зодчества: в Ипатьевском монастыре-заповеднике в Костроме, Малые Корелы под Архангельском, в Истре под Москвой, под Новгородом, в Кижах... Кто бывал в Кижах, наверняка на всю жизнь запомнил не только знаменитый двадцатидвухглавый Покровский собор, но и стоящий рядом с ним так называемый дом Ошевнева (Ошевнев — фамилия его последнего владельца). Это типичный дом кошелем, которые существуют только в районе Онежского озера. Особенность его в том, что двор с поветью примыкает здесь к избе не сзади, а сбоку, во всю длину, и передняя и задняя стены избы сливаются со стенами двора в единые огромные плоскости, а один скат крыши намного длиннее другого — кошелем. То есть у этого дома, по существу, три лицевые стороны, три фасада, и на каждом свой, чуть отличный от других, светелочный балкончик, наличники второго этажа затейливей, чем первого, и все три стороны опоясывает узкий балкон-гульбище. Убранство такого домины (в нем почти четыреста квадратных метров) самое что ни на есть сдержанное, почти скупое, но декоративно настолько выразительное и изящное и настолько точно влито в общую оригинальную композицию, что дом выглядит необычайно нарядным, могучим и строго-торжественным, как нечто классическое.

Раньше дом Ошевнева стоял в другом месте, но тоже на берегу Онежского озера, в одиночестве. С воды его было видно за многие, многие версты, и откуда бы ни подплывал человек, отовсюду дом представал перед ним только лицом, во всей своей красе. И ничего лучше вокруг на низком ровном берегу не было...

А какие дома возводил в нижегородской округе, совсем неподалеку от Серкова, «знатный мастер первой руки» плотник и резчик Семен Дмитриевич Удалов! Он родился в 1812 году, прожил восемьдесят шесть лет и поставил и украсил очень много изб, причем все разные и все — от завалинки до конька — покрывал такой богатейшей резьбой, что они кажутся ожившими радостными, сказочными теремами. Радостный характер присущ всем лучшим избам Среднего Поволжья. Резьба у Удалова глубокая, полуобъемная, и в затейливый орнамент из цветов и листьев, как везде на Нижегородчине, обязательно вплетены фигурки барышень, цапель, осетров, лис, сказочных птиц алконост и сирин, улыбчивых русалок — берегинь — и львов. Русалок и львов больше всего, и львы очень похожи на белокаменных, которые украшают древние владимиро-суздальские храмы. Только у нижегородских львов морды совершенно человечьи, и они не просто улыбаются, они очень добродушны и приветливы и как бы приглашают вас в дом: «Заходи, гость дорогой! Мы гостям завсегда рады».

И как всегда действительно хочется зайти в такой дом и пожить в нем. Подышать необычайно легким и светлым воздухом, настоянным на запахах старого дерева и сухой пакли. Просыпаться от свежести, текущей из приоткрытого окна. Ночами слушать, как за стеной трется о бревна и длинно вздыхает корова. Ходить босиком по только что вымытому, скобленному ножом полу...

Конечно, не все избы так хороши, как я расписываю. Были и хибары, и полное убожество, на которое и смотреть-то тяжко. Но лучшее в русских деревнях все-таки именно такое, особенно в средней и северной России, или в Нечерноземье, как теперь принято говорить.