Черная металлургия

Александр КУПРИН.
В огне. 1899

 

Инженер, к которому нас проводили, встретил нас очень вежливо, но с явно заметным оттенком сухости, недоверия и уклончивости.

— Видите ли, господа, — сказал он, не глядя на нас и поигрывая карандашом, — я, собственно, не имею полномочий допускать частных лиц к осмотру завода*... Бывают случаи, что приезжают с других заводов... Согласитесь, что это нам не может быть особенно приятным.

 

< . . . >

Было ясно, что он деликатно отказывает нам в нашей просьбе. Но тут нас неожиданно выручила чисто московская экспансивность моего спутника.

— Да господи, боже мой! Что же мы в кармане, что ли, ваш завод утащим? — изумленно и наивно вскричал он, разводя руками.

 

< . . . >

Должно быть, искренность его восклицания повлияла на инженера. Он надавил кнопку электрического звонка и приказал вошедшему сторожу проводить нас к Ивану Николаевичу.

Об этом Иване Николаевиче у меня остались самые приятные воспоминания, соединенные с чувством глубокой признательности. В продолжение почти четырех часов, он, как новый Вергилий, водил нас по всем закоулкам этого грохочущего и пышущего огнем ада, и надо было слышать и видеть, как умело и терпеливо, с какою готовностью и как понятно объяснял он нам все его детали. Мне очень жаль, что по окончании осмотра мой москвич, со свойственной широкой русской натуре бесцеремонной простосердечностью, пытался предложить Ивану Николаевичу довольно крупную мзду. Иван Николаевич, до сих пор любезный и предупредительный, сразу охладел к нам, и я почувствовал, что наши хорошие отношения навеки испорчены.

Для меня является загадкой и в настоящее время положение на заводе этого милого человека. Он был одет в кожаную шведскую куртку, руки у него были грубые и загорелые, и лицо выпачкано углем, но разговор его отличался непринужденностью и изысканностью и свидетельствовал о громадном запасе технических сведений.

Описать впечатление, которое сразу производит завод на нервного и неподготовленного человека, нелегко. Это какой-то ревущий, звенящий и пылающий хаос. В центре его стоят на каменном фундаменте огромные железные башни доменных печей — их, кажется, шесть. Каждую из них окружают по четыре каупера. Кауперы — высокие цилиндры, построенные так же, как и доменные печи, из огнеупорного кирпича и покрытые снаружи железом. Назначение их — передавать в домны нагретый воздух, и вся эта грозная колоннада, тонущая вершинами в черной туче дыма, ревет и содрогается от огня, бушующего в ее внутренностях.

Справа и слева длинные, крытые стеклом галереи. Повсюду торчат высокие тонкие газоотводы, под которыми бурно мечутся снопы пламени. Движение так и кипит повсюду. Крошечные паровозики-кукушки с пронзительным свистом прорезывают по всем направлениям литейный двор, неожиданно пропадая в туннелях и выскакивая из них; сотни подвод, нагруженных углем и рудой, тянутся медленными нескончаемыми вереницами; в тумане густой известковой пыли кишмя кишат темные человеческие фигуры, и чувствуется, что во всем этом муравейнике не пропадает даром ни одно движение, ни один взмах руки, что какая-то единая и странная воля управляет этим водоворотом людей, машин и животных.

Прежде всего мы осмотрели отделение воздуходувных машин. Если признаться откровенно, я ничего не понял в этом отделении. Массивные стальные поршни ходят в огромных цилиндрах, окрашенных коричневой краской, нагнетая воздух в толстые трубы; чудовищные маховые колеса вращаются со страшной быстротой, но их движение совершается почти беззвучно, и только на лице чувствуешь упругое колебание воздуха, содрогающегося от стремительного бега этих стальных масс. Отсюда накачиваемый гигантскими машинами воздух идет в кауперы, согревается там до черт знает скольких тысяч градусов и только тогда поступает в доменные печи, образуя в них такую тягу, о какой, верно, не имеют представления даже в аду.

Сзади доменных печей навалены целые горы руды, каменного угля, известняка. Смотришь на них и думаешь, что этого запаса должно хватить по крайней мере лет на пять. Но беспрерывно одна за другой въезжают на эстакаду телеги, наполненные углем и рудой, возвращаются порожняком, чтобы тотчас же привезти новый груз. Около каждой домны устроена подъемная машина с двумя вагонами. Когда наполненный вагон подымается вверх, пустой опускается вниз. Ни днем ни ночью не прекращается это однообразное движение. Раз доменная печь зажжена, она беспрерывно горит до самого конца своего существования, требуя все нового и нового запаса горючего материала. Если она погаснет — она уже больше никуда не годится. И без того, время от времени, заводятся в домнах настылы, имеющие на заводском языке название «жуков». Плохо дело, если жук принимает размеры «козла»; но уже если в доменной печи появился «медведь», тогда можно с уверенностью сказать, что ее ждет близкая погибель.

По узкой ажурной винтовой лестнице мы взобрались на самый верх доменной печи — да хранит аллах от такого путешествия людей, страдающих головокружением. Когда смотришь себе под ноги, то видишь, что люди, копошащиеся внизу, превратились в букашек, и если в эту минуту в инстинктивном страхе схватишься за перила лестницы, то чувствуешь, что они скользки, точно их вымазали жиром...

Наверху, под доменными печами и кауперами, устроено нечто вроде площадок, соединяющихся между собой узкими железными мостиками. С этих площадок открывается удивительный вид на весь завод и его окрестности: внизу кипучий водоворот заводской деятельности, дальше пестрая путаница домов и улиц местечка, еще дальше зеленый волнующийся простор убегающих вдаль полей...

Широкое отверстие доменной печи прикрыто сверху железным колпаком, который может подыматься и опускаться на цепи, приводимой в движение лебедкой. Рабочие, с ног до головы красные от рудной пыли, круглые сутки заняты там, чтобы питать это ненасытное чудовище. Каждую минуту подымается снизу вагонетка, наполненная углем, рудою или флюсом. Ее тотчас же переворачивают вверх дном над отверстием домны, так, что все ее содержимое остается на стенках колпака. Когда таким образом на колпаке нагромоздится определенное и достаточное количество этой смеси, которая носит на заводском языке характерное наименование «калоши», старший рабочий подает условный знак, цепь лебедки разматывается, и колпак быстро падает в разверстую пасть домны, сбрасывая с себя вниз всю наваленную на него кучу. Это самый великолепный и поразительный момент. Горящие внутри домны газы, сжатые до сих пор в узком пространстве, вдруг получают выход и мгновенно устремляются вверх. В продолжение нескольких секунд огромный огненный столб ревет и бушует над домной, потрясая до основания ее железный корпус... Вихрь угольных осколков бьет в лицо, густой серный дым наполняет легкие и судорожно сжимает горло, и неопытному зрителю, побледневшему от этого сильного ощущения, кажется, что во чреве железного чудовища произошла какая-то страшная катастрофа, грозящая гибелью. Но колпак подымается опять вверх, пламя исчезает, и только где-то, глубоко под ногами, еще долго слышится его гневный, постепенно утихающий ропот.

Внизу, у подножия домны, из узкого круглого отверстия медленно вытекает густая огненная змейка шлака. Она извивается по проделанным для нее желобам и, стекая в большие железные котлы, застывает в них в виде грязного зеленого леденца. Когда шлак вышел в достаточной степени, приступают к выпуску металла. Четверо или пятеро рабочих берут тяжелый стальной лом, сажени около полуторы длиною, и раскачивают его, а старший литейщик, одетый в кожаные рукавицы, направляет в это время его острие, как раз в то место, замазанное огнеупорной глиной, откуда должен вылиться металл. Раздаются два-три глухих удара — и вдруг мощная, ослепительно-яркая струя расплавленного чугуна со свистом и шипением вылетает из пробитого отверстия, разбрасывая вокруг себя целый фейерверк крупных золотых звезд. В песке, покрывающем литейный двор, заранее приготовлены для металла желобки и каналы, по которым он течет в котлы, стоящие на рельсах. Когда котел наполнен, к нему прикрепляется паровик-кукушка и с пронзительным свистом мчит его по извилинам рельсового пути. В то же время приготовляется проба. Рабочий, вооруженный ковшом, осторожно разгоняет пену шлака, застывающую в виде темных корок над огненным потоком, зачерпывает металл и выливает его в сделанную в песке узкую дырочку. Через несколько минут песок разгребают и застывшую в нем палочку чугуна несут в заводскую лабораторию, где она подвергается всякого рода испытаниям.

Следующая инстанция, которую должен пройти выпущенный из домны чугун, — это бессемеровские котлы. На массивной каменной кладке помещается огромная реторта, качающаяся на горизонтальной оси. Ее наполняют сверху жидким металлом, затем пропускают сквозь нее сильную струю воздуха, и чугун обращается в сталь. В то время, когда происходит процесс бессемерования, внизу дожидаются порожние котлы. Человек, следящий за действием реторты, нажимает на какой-то рычаг, и она медленно, осторожно поворачивается на оси и наполняет котел с такой же ловкостью и тщательностью, с какой опытная хозяйка разливает чай...

Потом мы осматривали мастерскую, в которой происходит приготовление и отливы моделей. Остов модели вырезается из дерева и смазывается сверху какой-то особой глиной. Эта работа не из легких: кроме механической ловкости и навыка она требует некоторых технических знаний, и потому модельщики принадлежат к числу рабочих, получающих наибольшее жалованье на заводах.

«Кукушка» непосредственно от бессемеровского аппарата привозит котел к модельной мастерской. Подвижной кран, гибкий, ловкий и послушный, как хобот фантастического животного, схватывает котел за ушки, подымает его на воздух и бережно несет над десятками человеческих голов. Над каждой моделью, врытой в землю, кран останавливается. Длинными клещами нагибают котел на бок и из его носика тонкой, брызжущей искрами струйкой льется металл в отверстие модели. Все это делается быстро, точно и аккуратно, почти в полнейшем молчании. Наполненную модель засыпают сверху землею. Сразу очень трудно различить застланные места, и я только удивляюсь, как это мы умудрялись не попадать в них ногами, несмотря на заботливые предупреждения нашего чичероне**.

По другую сторону доменных печей расположены рельсопрокатное отделение и отделение сварочных печей. В этом визжащем, грохочущем и пылающем столпотворении положительно невозможно разобраться непривычному человеку... Вы так оглушены и ошеломлены, что не можете расслышать ни слова из объяснений проводника, кричащего над самым вашим ухом, но вы стараетесь обмануть его, кивая головой и улыбаясь. Иногда вы слышите предостерегающее восклицание: «посторонитесь!» В то время, когда вы растерянно соображаете, с какой стороны — сзади, сбоку, или спереди — вам грозит опасность, чья-то услужливая, но грубая рука с силой отталкивает вас и мимо вашего лица, нестерпимо обжигая его, быстро проносится в воздухе раскаленная добела масса...

То и дело разверзаются широкие заслонки печей, и вы невольно закрываете глаза от ослепительного блеска и жаркого дыхания их страшных пастей, которые то и дело глотают стопудовые куски рдеющего холодным пурпуром металла, чтобы через несколько минут выбросить их обратно накаленными добела. И когда вы смотрите на подвижные черные фигуры людей, копошащихся в этом море огня, вам невольно приходят в голову наивные рассказы об участи грешников, которых поджаривают в аду проворные бесенята.

---

* Куприн рассказывает о посещении завода в Юзовке (нынешнем Донецке).
** Чичероне (от итал. cicеrone) — экскурсовод, гид.