Экономическая география Деда Мороза

Великий Устюг никогда не был производителем сырья. Да, он мобилизовал сырьевую экономику других земель, в разные века стягивал то к Центральной России, то к Архангельскому экспортному порту потоки сибирской пушнины (соболи якутские, лисицы бурнастые, горностаи зимние), моржового клыка, вятского и пермского хлеба, южноуральской щетины и т. д. Но сам на русской экономической карте никогда не выделялся тем, что копал руду, бил белку в глаз или валил сосну.

Благодаря положению в сухонско-югско-двинско-вычегодском узле Устюг рос как экономико-географический аристократ. Градообразующей базой с самого начала была третичная сфера — военно-административная и торговая. Вместе со служилыми людьми сюда шла средневековая интеллигенция: Устюжская летопись — одна из самых северных на Руси, устюжская житийная литература рассматривается исследователями как русская агиографическая классика, с Устюгом связаны памятники старинной светской литературы (Повесть о Савве Грудцыне, Повесть о Соломонии Бесноватой). Длительное время город был епархиальным центром и местом пребывания архиереев (см. прим. 32 на с. 36).

Ориентируясь на затейливые потребности своего купечества и используя возможности широкого сбыта в четырех макронаправлениях, развилось ремесло. До наших дней в непрерывной традиции дошла виртуозная обработка серебра — вершина великоустюгского мастерства. Хотя по современной официальной статистике «Северная чернь» (или, например, «Великоустюгские узоры») — это просто завод, который макроэкономисты учли бы во вторичном секторе, в действительности это нечто гораздо более тонкое, более высокое в иерархии видов человеческой деятельности. И оснований для того, чтобы рассматривать устюжские чернь, финифть, резьбу как промышленность — чуть меньше, чем для того, чтобы в Париже в графу «промпродукция» записывать выставленные на Монмартре картины.

Даже в XIX веке, в огрубляющую эпоху массового движения товаров, Устюг не опустился до первичного, сырьевого сектора. В городе и окру’ге один за другим стали возникать промышленные предприятия, нацеленные на предэкспортную переработку сырья: льно-ткацкая фабрика (нынешний комбинат «Северлен») — самое северное текстильное предприятие в мире, фанерный завод (нынешний «Новатор»), щетинно-щеточная фабрика¹, фабрика художественных кистей. Устюжскому экономическому сознанию претила сама мысль о том, чтобы вывозить попросту натеребленный крестьянами лен, или нарубленный в лесу березовый кряж, или настриженную со скота щетину. Как можно вывозить в таком виде, если к этому можно руки приложить.

И город прикладывает руки. Самое европейское по своей производственной сути предприятие города — «Северная чернь»² практически полностью зиждется на ручном труде. Каждое изделие — будь то тоненькое колечко за пятьдесят рублей или двухлитровый серебряный кувшин за пятьдесят тысяч — проходит через руки десятка мастеров, которые на разных стадиях формуют, украшают, улучшают произведение. Это производство не может быть названо автоматизированным, механизированным, техноемким, но оно высокотехнологично, и если не наукоемко, то традициеемко, вкусоемко и, если можно так выразиться, человекоемко. Увозя с собой произведение «Северной черни», вы увозите частицу души устюжан.

Льнокомбинат «Северлен», который возник в XIX веке, прежде всего ориентируясь на возможность «стягивания» сюда крестьянского сырья для последующей переработки в полотна и для экспорта, не остановился на производстве простого полотна. Огромный цех уставлен сложными жаккардовыми станками³, и многие из них, несмотря на общий кризис в льняной промышленности, работают. Работают и цеха доводки тканей, включая швейный, где мастерицы подшивают узорные жаккардовые скатерти и салфетки, выпуская их с комбината такими, что сразу можно на стол стелить. И действительно, зачем вывозить сырье, если можно, поработав, сделать готовую вещь?

Даже фанерный комбинат «Новатор», который «по определению» выпускает полупродукт — фанеру, используемую потом покупателями по их усмотрению, — и где производственный цикл устоялся десятилетиями, и тот находит возможности для усложнения, утоньшения, рационализации производственной структуры. Яркий пример — вводимая в этом году в эксплуатацию собственная электростанция (мощность). Главное в ней — не то, что она позволит «Новатору» стать независимым от капризов энергетиков и газовщиков. Главное — что она будет работать на опилках, отходах собственного производства. Опилки — бич всех районов, где ведется массовое лесопиление и деревообработка. Все, кому приходилось жечь слежавшуюся солому или слипшиеся листы бумаги, легко поймут, как трудно сжечь опилки. Поэтому их обычно не жгут, а вывозят на свалки, а то и просто вываливают в лесу. Кучи опилок вредят ландшафтам, за «производителями» этих отходов гоняются районные экологические подполковники. Завести установки, которые могли бы сжигать опилки, да еще давать при этом тепло или электроэнергию, — давняя мечта многих лесных городов. Так что можно посчитать новую электростанцию «Новатора» (с калужскими турбинами) обычной промышленной единицей и оставить ее во «вторичном секторе», а можно назвать частью природооберегающей «зеленой экономики» и вознести в третичные, а то и «пятеричные» выси.

Очевидно, что горожане с ответственностью относятся к своему труду и город привык гордиться своими произведениями, ценить их, будь то хорошая «новаторская» фанера (которая, разумеется, лучше сыктывкарской), узорные скатерти «Северльна» или расписные щетки ЩЩФ (к ним какое-то особо теплое отношение: устюжане даже пытаются лоббировать в Москве запрет на импорт щеток и ершиков). В советское время гордились судостроительно-судоремонтным заводом (выросшим из дореволюционных судоремонтных мастерских), оборонным мехзаводом в Кузине. О фактическом закрытии судостроения в последние годы с болью говорят даже те устюжане, которые не имеют прямого отношения к ССРЗ, — как об утрате своеобразного элемента национальной гордости. Но эта гордость еще читается в мемориальных досках и на постаментах памятников, которые встречаешь, ходя по почти опустевшей, затихшей территории ССРЗ на юго-восточной, двинской окраине города.

Леспромхозы, получившие развитие в лесных районах России в советское время, плохо вписываются в устюжскую традицию. Это, по сути, добывающие предприятия, ресурсники. Хотя статистика и числит их промышленностью, то есть вторичным сектором, они по своему положению в системе ресурсы—труд—общество стоят ближе к такому типу хозяйства, который исследователи цивилизаций называют присваивающим, первобытным (нашел гриб — съел, поймал мамонта — съел). Я не хочу — упаси Бог — сказать, что в леспромхозах не требуется труд; нет, это тяжелейшая и очень нужная работа. Но тяжелейшая работа и у других ресурсников: нефтяников, газовиков, собирателей клюквы. И все они объективно обладают иным самосознанием, чем, например, машиностроители или учителя, даже более низким, чем крестьяне⁴. Бытие, как ни верти, определяет сознание.

В 90-е годы с падением машиностроения лесной сектор стал выдвигаться в Великоустюгском районе на первые роли. Закономерно началось хождение «лесников» во власть: ведь с 90-х годов вся страна оказалась во власти сырьевиков, экспортирующих необработанные полезные ископаемые, лес, рыбу и т. п. Колоритным памятником этой «ресурсоориентированной» новой экономической парадигме в Устюге служит ресторан «На Успенской» в центре города, напротив здания администрации. Положение ресторана говорит само за себя: представьте себя держателем ресторана в Кремле или на Старой площади. Интерьер ресторана, расположенного в очень привлекательном старинном здании, — сюжет для небольшого рассказа. Попробуйте совместить облик неплохого советского общепита, купецкий красный плюш с кистями и дизайн в духе народных промыслов (стены в «кабинетах» за плюшевыми занавесками отделаны очень красивой плетеной берестой, прижатой, правда, обычными леспромхозовскими рейками со следами электроинструмента). При видимой несовместимости компонентов устюжане все-таки остались устюжанами: они создали нечто весьма оригинальное, чего не увидишь более нигде. Интерьер этот уже сегодня можно смело (я это пишу без всякой иронии) заносить в свод памятников истории и культуры. Это живое выражение «демократической» политэкономии рубежа ХХ—ХХI веков в глубинной России. Весь интерьер⁵ — по-детски простодушная исповедь сырьевиков — выходцев из советской номенклатуры, оказавшихся вдруг купцами второй гильдии.

Ресторан этот содержится Новаторским леспромхозом⁶. Это самый центральный из леспромхозов района, базируется практически в городе (за Сухоной). Другие — Сусоловский, Ломоватский, Полдарсский — на далеких перифериях (первый — на границе Кировской области, два других — у Архангельских пределов). Предприятие, взявшее на себя роль лидера отрасли, выдвинувшейся в районные лидеры⁷, помимо ресторана не могло не завести и другой необходимый атрибут хождения во власть — базу отдыха. «Дружба» — два благоустроенных коттеджа в бору в десятке километров выше по течению Сухоны (как раз напротив фанерного комбината «Новатор»: когда из Вологды на Яке подлетаешь к Устюгу, хорошо видишь оба объекта). Рядом с этими коттеджами позднее возвели большой, странной архитектуры рубленый терем, нелепо напоминающий деревянный храм, не подведенный под маковки.

Осведомленные ироничные люди уже в Москве рассказывали мне, что терем этот строился как дом для VIP-гостей, где последних во время угощения должны были развлекать Дед Мороз и Снегурочка (или снегурочки). Не берусь, как говорится, подтвердить или опровергнуть это сообщение, но в него можно поверить: действительно, по внутренней планировке дом легко можно представить себе как комплекс банкетного зала (ныне — тронный зал Деда Мороза) и гостевых спален в двух уровнях (в одной из комнат стоит гигантская двуспальная кровать якобы Деда Мороза; поначалу, видимо, планировалось по такой кровати в каждой комнате; остальные комнаты толком не освоены). Однако кто-то из первых же
VIP’ов — по рассказам, вологодский губернатор — отсоветовал хозяевам превращать светлую детскую сказку в... скажем так: во взрослое развлечение. И порекомендовал: все лучшее — детям. И надо отдать должное устюжанам — они не стали спорить. И опять, как и много раз ранее, от своих компромиссов (см. с. 39 и др.) выиграли. Вместо заурядного, районного уровня уголка для «партхозактивов» с шашлыками они получили (якобы по инициативе московского мэра, как-то заехавшего в Устюг) всероссийской известности Вотчину Деда Мороза.

Какой бы сложной техникой ни пользовались сегодня лесозаготовители, по своему положению в иерархии хозяйственно-культурных типов они объективно остаются теми людьми, что охотились на бизонов, собирали коренья и искренне радовались подаркам природы. Присваивающее хозяйство с цивилизационной точки зрения — детство человечества. Поэтому не удивительно, что детская мечта о Деде Морозе и его подарках так расцвела на леспромхозовской базе отдыха. Я думаю, что если бы это была база машиностроителей или даже текстильщиков, то они предложили бы детям какую-то более изысканную, более совершенную концепцию. Но при этом, конечно же, не имели бы такого всероссийского резонанса: оказалось, что наше по-детски языческое общество всей душой тянется к примитиву.

Поначалу вся суета вокруг великоустюгского Деда Мороза раздражает. Фальшивящее радио, ведущее из Москвы передачи якобы от Деда Мороза из Великого Устюга. Развешанные повсюду ящики Почты Деда Мороза. На удивление неудачные круглые эмблемки «Дед Мороз — Великий Устюг». Вместо нашего — косая сажень в плечах, окладистая борода — изображен какой-то диснеевский карлик с гипертрофированной эспаньолкой (клинышком); издалека из-за этой бороды все существо смотрится юркой бажовской ящеркой, а вовсе не русским богатырским дедушкой.

Я, впрочем, почти уверен, что автор эмблемы — не устюжанин. Но и в Устюге от Деда не спрячешься. Нет общественного здания (школа, ясли, поликлиника), транспарант на котором не напоминал бы, чьей родиной является этот город. Едва ли не в каждом магазине вместо ассортиментного минимума — «Великий Устюг — вотчина российского Деда Мороза». Все это своим однообразием и бессмысленностью (какую роль призваны эти плакаты играть?) напоминает расставленные некогда по карнизам столичных домов аршинные буквы «СЛАВА СОВЕТСКОМУ НАРОДУ!» (Боже, где они теперь?).

Пару лет назад город заставил свои предприятия выпустить товары с дед-морозовской символикой (ну как тут не вспомнить ласкового Мишу 1980 года выделки?). Не минула чаша сия и изысканную «Северную чернь»: до сих пор на сувенирных прилавках города лежат прекрасные серебряные броши с нелепым бородатым человеком (это как если бы в одном из залов Эрмитажа развесили рисунки из «Крокодила»).

Чувство неприязни к самоявленному Деду возрастает, когда в солидном центральном издании в репортаже из Великого Устюга читаешь — чуть ли не со ссылкой на высокого чиновника Администрации — такие слова: «В Устюге нечего пока смотреть, кроме Вотчины Деда Мороза» (из этого выводится необходимость строительства здесь Диснейленда). Прочитать такое, когда стоишь на набережной Сухоны, среди памятников один другого краше, среди следов истории⁸ один другого увлекательнее, среди сегментов ландшафта один другого соразмернее и гармоничнее...

Нет, не стойте на набережной Сухоны, лучше сядьте (скамеечки на набережной есть). Сядьте, потому что я прочитаю вам выдержку из путевых заметок школьников одной из московских школ, которых возили в Устюг «на Деда Мороза»: «Провезли по городу — холодно, никто не хотел выходить из автобуса; потом поехали в Вотчину: там какая-то женщина все предлагала нам притопывать и прихлопывать. А вечером была ДИСКОТЕКА. Вот это да! Правда, мальчики наши там подрались с местными...»

Хочется воскликнуть: «Молодцы, местные». И нечего таким визитерам делать в вашем городе, на дискотеку пусть ходят в своей Москве, а если нужно оторваться подальше от родителей — то есть Реутов или Котлас.

Обосновывая великоустюгского Деда, часто ссылаются на финский прецедент (Санта-Клаус в Рованиеми). Но Рованиеми — в прошлом лапландское стойбище, ничем не знаменитое, где, действительно, нечего было смотреть. Великий Устюг же — один из лидирующих русских городов по насыщенности и сохранности историко-культурно-ландшафтной среды. Ему ли, давно выбравшему русскую культуру, брать пример с цивилизационно отсталых (если не принимать во внимание заимствования с Запада) финнов, а уж тем более с кочевников-лапландцев. Неимоверно богатый культурным наследием Устюг без ущерба для себя мог бы великодушно отдать первородство Деда каким-нибудь ненецкому чуму или якутской яранге.

Такие мысли жгли меня изнутри пока я смотрел настоящий — исторический и трудовой — Устюг и сравнивал его с тем, сформированным еще в Москве (телевидением, газетами, Интернетом) навязчивым дедморозовским образом. Но, разговаривая с устюжанами, я понемногу примирялся с Дедом Морозом. «Да, — говорит, например, директор музея, — сегодня ситуация такова, что если мы привезем выставку восковых фигур, то соберем на нее посетителей на два порядка больше, чем на выставку ценнейшей иконописи». Преобладающее настроение таково: конечно, Дед Мороз для такого города — стилистическое снижение, уступка масскультуре, но если он пойдет впрок ВЕЛИКОМУ УСТЮГУ, то и этот компромисс переноси’м.

Не люблю я компромиссов, а тем более не люблю отказываться от своих позиций, и не хотелось мне ехать «на Вотчину». Но редакционная программа есть программа: нужно все увидеть своими глазами. И вот когда с нами заговорил Дед Мороз — высокий молодой человек (см. фото в № 48/2001 на с. 1) с характерной устюжской иронией и самоиронией, когда работающие здесь женщины — сотрудницы Новаторского леспромхоза, вовсе не актрисы, не режиссеры, не педагоги и не психологи — стали делиться своими тонкими наблюдениями над разными группами детей, гостивших на Вотчине, когда мы сами прошли по «дворцу» с экскурсией школьников из Тарноги, когда увидели в ящике из-под телевизора только что пойманную сову — новую фрейлину свиты Великоустюгского Деда Мороза, когда... В общем, вы понимаете.

Устюг породил множество преданий, поверий, фантазий. Он мог бы жить только этим наследием. Но город, держась своей линии, не теряя стержня, вырабатывает новые формы.

Так, например, и «Северная чернь» давно уже не работает по рисункам Шильниковского и год от году меняет коллекцию, примеряясь к реалиям рынка, к смещению вкуса — от витиеватых узорных очертаний к более строгим, модерновым. Новая продукция, может быть, не столь традиционна, но зато пользуется спросом, а значит, она живая, а с ней живет и ждет нового поворота традиция.

А что касается ресурсно-сырьевых «лесников» — они ведь тоже двинулись в общем устюжском направлении: создав Деда Мороза и раскручивая связанную с ним сферу, они переходят от низовых хозяйственно-культурных типов в сферу высоких, уникальных (только здесь!) услуг⁹. Устюг верен себе.

¹ Щетинно-щеточную фабрику можно считать достопримечательностью уже по одному только уникальному сочетанию согласных в «инициалах»: ЩЩФ. А на афише фабричного клуба начертано — щет.-щет. ф-ка.

² Европейский, отличающийся всесторонней тщательностью подход к организации производства проступает на «Северной черни» сегодня и в том, что это одно из немногих в городе предприятий, которое поддерживает свой хорошо оформленный сайт в Интернете и имеет живой адрес электронной почты. За последние годы мы уже как-то привыкли, что по e-mail’у можно снестись с коллегами в Нью-Йорке и Париже, но в райцентры по старинке отправляем бумажные пакеты или адресуемся телефонными звонками. В случае с «Чернью» Устюг показывает себя вполне Парижем. Такой международный класс организации работы тем более заметен, что «Северная чернь» — едва ли не единственное предприятие города, которое не то что не имеет экспорта, но «по определению» лишено возможности вести экспортные операции из-за действующего запрета на вывоз драгметаллов. Запрет этот, который, возможно, и имеет смысл для страны в целом, в отношении «Черни» несправедлив: ведь вывоз ее продукции был бы не столько вывозом серебра, сколько экспортом высокотехнологичной продукции. (Так что, пока запрет на экспорт не отменен, воспользуйтесь возможностью: купите себе произведение «Северной черни».)

³ О Жаккаре и жаккардовых машинах см.: С.В. Рогачев. Река www, река Интерпола. Международная Рона//География,
№ 42/2001, с. 23—24.

⁴ Здешнее сельское хозяйство не совсем было бы правильно рассматривать как «добывающую» отрасль, часть первичного сектора. Северное крестьянство шло не на сформированные природой черноземы, словно специально заготовленные, чтобы с них снимать ресурсную ренту. Земли здесь осваивались скорее вопреки природе, ценой огромных вложений труда и ума — ухищрений, которые иной раз, оказывается, не в состоянии повторить агрономическая наука, изучая возможности продвижения земледелия и культур на север.

⁵ В этом ресторане следует обязательно побывать разок при посещении Устюга. Вообще же ужинать советую в ресторане «Устюг» на той же Советской, но уже за Земляным мостом, во Второй части города, на меридиане Речного вокзала. Здесь в более скромных интерьерах кормят существенно вкуснее и несколько дешевле. В залах без красного плюша на втором этаже, в незатейливой кулинарии с солеными огурцами местного посола, пирожками и тортиками оригинального дизайна — на первом, похоже, живет дух настоящего Устюга. А то, что вам потом придется пройтись до гостиницы с полкилометра, — так это не неудача, а радость: каждый дополнительный шаг по исторической части Устюга — удовольствие. Для обедов удобно хорошее кафе в первом этаже гостиницы.

⁶ Не путать с фанерным комбинатом «Новатор». Это два совершенно разных предприятия. Леспромхоз стал так именоваться просто по расположению в более старом поселке фанерного «Новатора» (за Сухоной, выше города).

⁷ Хотя официальная статистика в 90-е годы показывает по Вологодской области существенное сокращение лесозаготовок (см.: «География», № 35/2001, с. 27), устюжане утверждают: рубить стали больше. Возможно, это иллюзия: просто стали рубить ближе, на виду, откуда удобнее везти. Но очевидно, что идут и значительные неучтенные заготовки. В этом особенно винят частников, получивших теперь возможность покупать порубочные билеты и валить лес на отведенных делянках. Проконтролировать их, однако, очень тяжело. Пост ГАИ в Устюге находится на левом берегу Сухоны, однако у правого берега перед мостом существует лесопилка, куда якобы нетрудно было сдать неучтенный лес. Власти ведут посильную борьбу с лесным хищничеством: теперь машина ГАИ стоит и на правобережье.

⁸ Устюг замечателен тем, что это непрерывная череда памятников и событий: от древнейших городищ до замечательных символов советской эпохи и метафор последнего десятилетия. Среди памятников советского времени наряду с упоминавшимися выше следует отметить памятник В.И. Ленину у щетинно-щеточной фабрики: скульптура вождя, установленная на голубом шаре — глобусе. Это один из старейших памятников Ленину, несущий в себе романтику мировосприятия тех лет. Осенью 2001 г. скульптура была демонтирована якобы для реставрационных работ. Великоустюгским службам, ответственным за сохранность историко-культурной среды города, следует непременно проследить, чтобы памятник был полностью восстановлен. Пока это не все еще понимают, но каждый (а тем более такой) снесенный в XXI веке советский памятник — это такой же урон (и такое же варварство), как снесенный в начале XX века памятник века предшествовавшего.

⁹ Да и котлы (белорусские) для сжигания опилок в Новаторском леспромхозе тоже ставят, и производство поделок из дерева и бересты культивируют.