Отрасль |
Добыча топливно-энергетических ресурсов
Тимано-Печорская нефть
Едва сойдя с поезда, он увидел эти вышки.
Ему понравилось, что город нефтяников начинался так определенно, так внятно: сразу — переплетения вышек, их деревянные ноги, их обшитые тесом площадки подобно визитной карточке города или его гербу.
<...>
И еще не раз и не два на пути от станции к гостинице перед ним вырастали, делая шаг из тьмы навстречу, эти вышки деревянной вязи — то за дощатым забором, то на задворках жилья, то прямо на перекрестке улиц.
Он замечал их и радовался, потому что уже улавливал мотив: эти вышки были старше возрастом, нежели сам город. Их ставили на добычливых местах, ничуть не заботясь о последствиях — где потом поставят дома, где лягут проспекты. Нет, тут не помышляли ни о чем ином кроме самой нефти: где она есть, оттуда и качай.
И лишь потом скважины обрастали строениями: сперва неприхотливыми домиками буровых вахт — абы спать тепло да сухо, смену работай, смену спи; но, конечно, манило к обжитости и уюту, и вставали поблизости дома с крылечками и балконами, со дворами и огородами; а вскоре надобились и продуктовая лавка, и амбулатория, и баня; а там, глядишь, черед за клубом, чтобы посмотреть кино, свести знакомство на танцульке, за детскими яслями, школой; потом сам собой заводился толкучий рынок под открытым небом; вытаптывали поле — гонять футбол; пристегивался к околице погост с крестами да звездами...
Но повсюду — на подворьях, на улицах, у вокзала, на базаре, на кладбище, на стадионе — началом начал, будто вехи дальновидных строителей, оставались стоять нефтяные вышки, с них все пошло.
Однако и до них тут было не пустое место. Здесь стояли дремучие леса. И это тоже, хотя и во тьме, обнаружил приметливый глаз Алексея Рыжова.
Еще на станции вдоль железнодорожной колеи за белой полосою отчуждения щетинился черный ельник. К оголенным просекам улиц иногда с обеих сторон разбойно подступал сосняк. Кварталы домов чередовались с куртинами, с плотными борками. А то вдруг одинокая сосна вымахивала рядом с фонарным столбом. Или скелет сухостоя топырил чахлые ребра...
И делалось не только понятно, отчего этот город назывался Сосны*, но и видно было со всей определенностью, из чего он возведен и сложен. Выяснялось, что за лесом далеко не ходили, тем паче не ездили, а рубили прямо на месте вокруг да около, и это шло в сруб, а что в сруб не годилось, шло в топку — и можно было лишь дивиться, что в этом городе, именуемом Сосны, еще не извели все подчистую, что здесь кое-где эти сосны имелись в наличии и тоже годились для визитной карточки, для герба.
<...>
На дальнюю буровую повез его Терентий Ефимович Артеев, редактор сосненской городской газетки «За северную нефть». Выпросил в комбинате «козлика», своей машины у редакции не было, и повез.
<...>
Машина неслась по накатанному зимнику как по асфальту, только ветер трепал брезент кабины и вдавливал внутрь плексигласовые боковые оконца.
Сквозь них мутно виднелась кисея снегопада, а за летучими хлопьями — белизна уже залегшего снега и деревья, все те же сосны с черными лапами, поникшими под тяжестью намерзших и натрушенных снежных слоев.
Но время от времени таежный заслон прерывался, распахивался — и на вырубке, на опушке, появлялась уже знакомая картина: буровая вышка как центр, как средоточие, как пуп земли, а вкруг нее все остальное — крыши дощатых и бревенчатых строений, над которыми вились дымки, то ли производственные службы, то ли уже законное жилье.
Опять и опять повторялся этот мотив, который Алеша еще вчера уловил в Соснах: скважина на добычливом месте, начало начал, а уж вокруг этой вешки, этого зарода — приметы людского поселенья, разрастающегося вширь и ввысь, зачин нового города, которому тоже впору придумывать имя, сочинять герб...
Да, вдруг подумал Алексей, но что же произойдет, когда из скважин высосут всю нефть, когда иссякнут недра? Что тогда будет с этими селеньями, городами, прущими сейчас, как грибы после дождя? Что станется с людьми, осевшими или уже родившимися в этих городах? Впрочем, все это было так далеко, что не стоило загадывать, утешил он себя.
— Это очень здорово, Терентий Ефимович! Я завидую вам — вы живете среди новизны, все тут молодо, юно. Хорошо!.. Ну вот, скажем, я приехал сюда из Города-на-Реке**. А что такое Город-на-Реке? Старый сундук, в котором барахло сто лет пылилось, крышку подымешь — апчхи, в руки возьмешь — глядь, все истлело, и моль насквозь прожрала... То есть нет, я ничего не имею против Города-на-Реке: ну, город как город, даже столица в своем роде, однако запашок стародавний, уездный. А это, извините, не по мне... То ли дело — Сосны! Все заново, все с первого колышка. Подумать только, что еще недавно здесь даже не ступала нога человека, а нынче — город!
— Мне приятно это слышать, — заворочался, томясь возражениями, спутник. — Но боюсь, что вы тут маленько не в ладах с историей. Я ведь, Алексей Николаевич, по образованию историк, до войны преподавал историю, учительствовал в этих местах, неподалеку, село Изьва. Это уж после войны райком направил меня в газету...
<...>
Артеев, сощурясь, глубоко затянулся, выдохнул дым вместе с придушенным кашлем.
— Лес-то, конечно, лес. А вот нефть здешняя известна спокон веку. Речки тут чистые, прозрачные, а по ним, замечали люди, поверху масло течет, отливает радугой, со дна черные ключи цыкают. Прямо-таки исходит земля маслом. И масло это земляное считалось в народе целебным... А потом, при Петре Первом, пробы здешней нефти по государевой грамоте посылали исследовать в Голландию, во Францию — да вот умер царь, не дождавшись вестей, и заглохло дело...
<...>
И позже эту нефть пытались добывать, даже перегонкой занимались — купцы Прядуновы, Набатовы... — Он прильнул к окошку, вгляделся в сумрак тайги, словно мог там что-то различить. — А еще поздней... представьте, Алексей Николаевич, что по этим глухоманям я когда-то водил школяров, старался приохотить к краеведению. И вот: в самых чащобах, где тропы ногой не нащупаешь, вдруг натыкались мы на заявочные столбы — трухлявые уже, а с номерами, датами. Знаете, каких фирм? Довольно известных: Нобеля, Ротшильда... За ними следом и помельче сошка ринулась: искатели, авантюристы, перекупщики. Развели тут нефтяную лихорадку ого-го, прямо Оклахома! Но попусту — до нефти так и не добрались...
<...>
Машину повело вбок и вправо — она съехала с зимника и затряслась по лежневке, истерзанной траками гусениц, присыпанной свежим снегом.
Над островерхим ельником вознесся пик буровой вышки, перепоясанной на разных уровнях обшитыми тесом площадками — все было в дереве, но от этого дерева почему-то исходил железный лязг, и надсадно, взахлеб ревели насосы.
— Приехали, Унь-Яга... — сказал Терентий Ефимович и поспешил заключить, чтоб не возвращаться уже к дорожным словопрениям: — Ладно, я согласен. Тем более что как ни крути, а взять эту северную нефть удалось лишь в войну, когда нужна была позарез.
Александр РЕКЕМЧУК. Тридцать шесть и шесть. 1986
* Под названием Сосны в повести выведен город Ухта в Коми АССР. «Литературный псевдоним», очевидно, дан по городу Сосногорску — более молодому спутнику Ухты.
** Под названием Город-на-Реке в повести фигурирует Сыктывкар.
Угольные шахты во французском Центральном массиве
Рассказы Алексиса не объяснили мне многого из того, что я хотел знать, а ответы дяди Гаспара совсем не удовлетворяли меня. Например, когда я спрашивал дядю Гаспара: «Что такое каменный уголь?», он отвечал: «Это уголь, который находят в земле»1.
Когда я задал этот вопрос «учителю», тот ответил мне совсем по-другому.
— Каменный уголь, — сказал он, — немногим отличается от древесного. Мы получаем древесный уголь, сжигая дерево в печке. А каменный уголь — это те же деревья, но росшие в лесах в очень древние времена и превращенные в уголь силами природы. — Так как я с изумлением посмотрел на него, он прибавил: — Сейчас у нас нет времени разговаривать — надо работать, а вот завтра, в воскресенье, приходи ко мне, и я тебе все объясню. У меня есть куски угля и образцы различных пород, которые я собираю тридцать лет, по ним ты скорее поймешь то, что тебя интересует. Меня здесь в насмешку зовут учителем, но ты увидишь, что «учитель» может на что-то пригодиться. Итак, до завтра.
<...>
...я покажу тебе свою коллекцию.
Он произнес слово «коллекция» таким тоном, что я понял, почему товарищи упрекают его в гордости. Насколько я мог судить, его коллекция действительно была чрезвычайно богатой, и занимала она все помещение. Маленькие образцы лежали на досках и столах, более крупные — прямо на земле. В течение многих лет «учитель» собирал все, что встречал любопытного, а так как рудники рек Серы* и Дивоны богаты растительными окаменелостями, у него попадались весьма редкие экземпляры, которые могли привести в восторг любого геолога или натуралиста. Ему так же не терпелось поговорить со мной, как мне — его послушать, и мы быстро покончили с едой.
— Ты хочешь знать, — сказал он мне, — что такое каменный уголь? Я объясню тебе это в немногих словах. Земной шар, на котором мы живем, не всегда был таким, как теперь. Он претерпел много изменений. Было время, когда наша страна была покрыта растениями, которые водятся теперь только в теплых странах, например папоротниковыми деревьями. Затем эта растительность сменилась другой, другая — третьей. Так продолжалось сотни, тысячи, а может быть, и миллионы лет.
Я покажу тебе сейчас несколько кусков угля, а главным образом много камней, взятых из стен и потолка наших галерей, на которых ты увидишь отпечатки различных растений, сохранившихся как в гербариях. Уголь образуется, как я тебе уже сказал, от скопления вымерших растений и деревьев, значит, он не что иное, как разложившееся и слежавшееся дерево. Мы находим в земле залежи каменного угля в двадцать и тридцать метров толщиной. Сколько надо времени на то, чтобы наслоились такие пласты? Чтобы образовался пласт угля в тридцать метров толщиной, требуется последовательный рост на одном и том же месте пяти тысяч строевых деревьев, то есть надо пятьсот тысяч лет. Цифра поразительная, не правда ли? Но она неточная, потому что деревья не растут с одинаковой скоростью.
Больше ста лет требуется на то, чтобы они выросли и погибли, а когда одно поколение сменяется другим, нужен еще целый ряд изменений и сдвигов в земной коре, чтобы такой слой разложившихся растений был в состоянии питать новый слой. Следовательно, ты видишь, что пятисот тысяч лет недостаточно и что требуется гораздо больше времени. Сколько же? Этого я не знаю и определить не могу. Я хотел только дать тебе понятие о происхождении каменного угля, чтобы ты был в состоянии посмотреть мою коллекцию. Приступим к ее осмотру.
Мое посещение затянулось до поздней ночи, потому что над каждым камнем, над каждым отпечатком растения «учитель» опять начинал свои объяснения. В конце концов я стал понимать многое из того, что раньше меня удивляло и было совершенно непонятно.
Гектор МАЛО. Без семьи. 1878.
Пер. с франц.
* Река Сер (Сера) берет начало на юго-западе Центрального массива, впадает в Дордонь.
Газоконденсат Западной Сибири
Опять идут разведчики вперед
Сквозь игрище пурги по Уренгою.
Восходит,
Разгорается,
Плывет
Полярное сиянье над пургою.
Шумит бурана темная волна.
И стонет льда спрессованная глыба.
На небе мглистом
Белая луна —
Как мерзлая сверкающая рыба...
Без громких слов разведчики идут,
Как шли на подвиг их отцы и деды,—
И огненное небо,
Как салют,
Встает над каждым шагом их победы.
Здесь тот же бой, как там, на высоте,
Где мел свинцовый ветер, завывая!
Даны первопроходцам с АТТ*
Слова, что знала лишь передовая:
Штаб,
Наступленье,
Фронт,
Огонь и бой —
Да, с ними, снег проламывая звездный,
Достанут парни пламень голубой
Из-подо льда, из-под земли промерзлой!
А ты добыть попробуй тот огонь,
Загнать его в жерло трубопровода,
Когда мороз до боли жжет ладонь
И валит с ног крутая непогода...
Но мы дадим энергию и свет!
Согреем душу зябнущей Европы! —
И бьют прожектора в машинный след,
И крановщик натягивает стропы,
И сбрасывает сварщик ватник с плеч,
Чтоб новый над землей огонь зажечь.
Юван ШЕСТАЛОВ. Уренгой. 80-е годы.
Пер. с манси А. Аквилева
* АТТ — артиллерийский тяжелый тягач. Эта военная вездеходная техника использовалась на освоении Тюменского Севера.