Место |
Европейские города
Душа города
Городу — тысяча лет —
Терпкому долгому городу...
Не устает он противиться
Страстному натиску дней,
Тайным подкопам народов.
Сердце его — океан, нервы его — ураган!
Сколько стянула узлов эта упорная воля!
В счастье сбиратель земель,
Сломленный — ужас вселенной, —
Всюду в победах своих и разгромах
Он остается гигантом.
Гудит его голос, имя сверкает,
Светы его среди ночи пылают
Заревом медным до самого звездного свода,
О, века и века над ним!
< . . . >
Отовсюду идут к нему —
От полей, от дальних селений,
Идут испокон веков, из незапамятных далей
Нити вечных дорог —
Свидетели вечных стремлений:
Этот живой поток —
Сердца его биенье.
Эмиль ВЕРХАРН. 1896.Пер. с франц. М. Волошина
Венеция
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.
Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.
Он вис трезубцем скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.
Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.
Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
Борис ПАСТЕРНАК. Между. 1912—1914
Марсель
Сколько раз благословлял я судьбу за возможность расстаться с зимним серым небом и холодной слякотью Парижа, с тем чтобы проснуться на следующий день под лазоревым небом, на берегу лазурного моря, в солнечном до ослепительности Марселе.
Солнце и свет исцеляли все недуги, а толпы как будто всегда праздничных, никуда не спешивших людей, заполнявших бесчисленные кафе с открытыми настежь дверями и окнами, призывали смотреть веселее на собственную и на чужую жизнь. У марсельцев были, конечно, тоже свои заботы и неприятности, но эти южане были не похожи на парижан, вечно бегавших за заработком. Марсельцы довольствовались малым, любили свой город — этот райский уголок, а море и, опять-таки, солнце заменяли им красоты и развлечения других городов.
Марсельские анекдоты в большой моде во Франции, но всякая пикантная история рассказывается на таком неподражаемом марсельском жаргоне, что самые большие вольности становятся вполне приемлемыми.
Когда перечитываешь «Трех мушкетеров» Александра Дюма или «Тартарена из Тараскона» Альфонса Додэ, то герои этих романов переносят тебя мысленно в столицу юга Франции — приключенческий Марсель. Он сохранил и до наших дней свой оригинальный фольклор в форме нигде не записанных рассказов о похождениях остроумного и уморительного Мариуса.
Марсельцы — охотники до всевозможных преувеличений и не без гордости говорят, что «если бы Париж располагал Каннебьерой, то он вправе был бы именоваться Марселем», а я бы только прибавил, что тот, кто не постиг прелести Марселя, тот не знал Франции.
Каннебьер — широкая городская артерия — упирается в сохранившийся со времен парусного флота старый порт. Теперь им пользовались только бедные рыбаки да богатые яхтсмены, в его узкий выход бесшумно проскальзывали в море то желтые, то красные паруса, а у бетонной низенькой дамбы, заменившей совсем еще недавно деревянные мостки, стояли на причале сотни разноцветных лодочек и яликов.
Здесь, в самом центре города, уже пахло морем. Бесчисленные корзины из ивняка были наполнены ракушками самых разнообразных местных названий. Их подавали на закуску тут же на берегу, в потемневших от времени крохотных ресторанчиках, где ели горячий «буябес» и прочие чудеса марсельской кухни, рекомендуемые любителям рыбы и чеснока.
Едва вы садились за столик на открытой круглый год террасочке, как перед вами на мостовой появлялись местные уличные артисты — скрипач и певица, развлекавшие вас провансальскими народными песнями.
Позади вас, над городом, высится гора с высоким собором святой Марии, покровительницы моряков. Перед вами, на южном возвышенном берегу порта, — старый квартал красочных базаров и совсем не таинственных публичных домов — этого позорища Франции, прибежища иностранных туристов и моряков. Религиозность и проституция уживаются друг с другом почему-то особенно хорошо во французских портовых городах.
Неумолимое время изменило, впрочем, многое в этом старинном городе, основанном финикиянами за шестьсот лет до нашей эры. В самом городе кипела лишь оптовая торговля этого первого по величине порта Франции — хлебная биржа. Сама же погрузка и разгрузка товаров давно уже была вынесена за городскую черту.
Алексей ИГНАТЬЕВ. Пятьдесят лет в строю. 1941—1955
Нюренберг
Там, где Пегниц лентой чистой то зажегся, то померк,
Средь Франконии холмистой встал старинный Нюренберг.
Город песен и сказаний, мастеров и торгашей,
Как грачи, воспоминанья вьются над стеной твоей.
Здесь, в глуши средневековой, феодалы — внук и дед —
В замках мрачных и суровых жили много долгих лет.
И богатый горожанин в грубых хвастался стихах,
Что имперский город станет властелином — всем на страх.
Лентой связана чугунной, возле замковых ворот
Королевы Кунигунды липа мощная растет.
И у древнего фонтана, там, где высится собор,
Короля Максимильяна славил лютней Мельхиор.
Я искусства мир богатый вижу в обликах живых:
Над бассейном мрамор статуй в шуме рынков городских.
Вдоль соборного портала изваяний старых ряд,
Тех, что вера завещала нам столетия назад.
У Себальда, где хранятся мощи в раке золотой,
Сонм апостолов — двенадцать — блещет бронзою литой.
У Лаврентия в соборе — как фонтанная струя,
Дароносица в притворе блещет золотом литья.
В мире гимнов и скульптуры здесь трудился, сердцем чист,
Живописец Альбрехт Дюрер, красоты евангелист.
И отсюда он в молчанье, вечный труженик в пути,
Навсегда ушел в скитанья, чтобы лучший мир найти.
«Emigravit»* — возглашает надпись скромная плиты.
Но творец не умирает, он отходит в край мечты.
В старом городе все свято, солнцем залито живым
Оттого, что он когда-то шел по этим мостовым.
Где строенья тесно стали, крыши низко опустив,
Мейстерзингеры слагали свой бесхитростный мотив,
Шли сюда через заставы праздник песен повторить,
Дружно гнезда в храме Славы, словно ласточки, лепить.
Цех ткачей, цех сукновален — каждый меру в труд вплетал.
Кузнецы средь наковален гнули огненный металл.
Только Труд рождает зерна для Поэзии цветка
В мастерской, от дыма черной, и у ткацкого станка!
Так Ганс Сакс, поэт-сапожник, всех прославленных певцов
Превзошел в стихах несложных, в шутках, в блеске острых слов.
< . . . >
Дней былых прошло цветенье, но во тьме мой ловит взор
Эти пестрые виденья, старых вышивок узор.
Нет, не пышные фигуры императоров твоих, —
Но художник Альбрехт Дюрер и Ганс Сакс, любивший стих,
Нюренберг, из стран далеких привели меня сейчас
В темных, узких переулках о былом сложить рассказ.
Как цветок, средь плит взращенный, я любил искать всегда
След работы неуклонной, родословную Труда!
Генри Уодсуорт ЛОНГФЕЛЛО. Середина XIX в. Пер. с англ.
Комментарий
Описываемый город Нюренберг (современное написание Нюрнберг) расположен на реке Пегниц. Кунигунда — немецкая императрица (XIII в.). Мельхиор Пфинцинг (1481—1535) — немецкий поэт, посвятивший поэму «Рыцарь Тейерданк» императору Максимилиану и событиям, о которых рассказано в стихотворении «Башня в Брюгге». Себальд — церковь святого Себальда. Ганс Сакс (1494—1576) — известный поэт-мейстерзингер.
* Отошел (лат.).
Толедо
Город-крепость на горе,
Город-храм,
Где молились торжествующим богам, —
Я тебя хотел бы видеть на заре!
В час, когда поет свирель
И зовет, —
В час, когда как будто ласковый апрель
Дышит в зеркале дремотствующих вод.
В дни, когда ты был одним
Из живых
И разбрасывал кругом огонь и дым
Вместе с криками призывов боевых.
Город, зримый в высоте,
Между скал,
Безупречный в совершенной красоте
Ты явил свой гордый лик — и задремал.
Ты, сказав свое, затих
Навсегда, —
Но поют в тебе отшедшие года,
Ты — иссеченный на камне мощный стих.
Константин БАЛЬМОНТ. Начало XX в.
Бургас
В шумном городе Бургасе
очень людно, очень южно.
Рыбаки в большом баркасе
тянут сеть из моря дружно.
И звучат слова команды
у причалов при погрузке
по-болгарски, по-румынски,
по-китайски и по-русски.
Вот ползет в волне горбатой,
дорожа своею тягой,
пароходище пузатый
за буксиром-работягой.
Тот пыхтит, волну пластая
терпеливо, деловито,
а кругом лодчонок стая
суетится, словно свита.
Но к назначенному часу
завершается работа,
и гуляют по Бургасу
морячки морского флота.
Чуть враскачку, чуть небрежно,
каждый взгляд их как подарок,
и от взглядов этих нежно
рдеют щеки у другарок...
Небольшой, плечистый, пыльный,
распахнувший ветру ворот,
по душе мне этот сильный,
этот деятельный город!
Он стоит и, между прочим,
смотрит не без интереса
вдаль, где в звездном блеске ночи
спит красавица Одесса.