Н.Я. ДАНИЛЕВСКИЙ
Россия и Европа
1869
Избранные главы
Продолжение. См. № 34, 36–38/2002
Глава IV
Цивилизация европейская
тожественная ли с общечеловеческою?
Запад и Восток, Европа и Азия представляются
нашему уму какими-то противоположностями,
полярностями. Запад, Европа составляют полюс
прогресса, неустанного усовершенствования,
непрерывного движения вперед; Восток, Азия —
полюс застоя и коснения, столь ненавистных
современному человеку. Это
историко-географические аксиомы, в которых никто
не сомневается, и всякого русского правоверного
последователя современной науки дрожь пробирает
при мысли о возможности быть причисленну к сфере
застоя и коснения. Ибо, если не Запад, так Восток;
не Европа, так Азия — средины тут нет; нет
Европо-Азии, Западо-Востока, и если б они и были,
то среднее междуумочное положение также
невыносимо. Всякая примесь застоя и коснения уже
вред и гибель. Итак, как можно громче заявим, что
наш край европейский, европейский, европейский —
что прогресс нам пуще жизни мил, застой пуще
смерти противен, что нет спасения вне
прогрессивной, европейской, всечеловеческой
цивилизации, что вне ее даже никакой цивилизации
быть не может, потому что вне ее нет прогресса.
Утверждать противное — зловредная ересь,
обрекающая еретика если не на сожжение, то, во
всяком случае, на отлучение от общества мыслящих,
на высокомерное от него презрение. И все это —
совершеннейший вздор, до того поверхностный, что
даже опровергать совестно. Я только что говорил о
том, что деление на части света есть деление
искусственное, что единственный критериум его
составляет противоположность между сушей и
морем, не объемлющая собою всех других различий,
представляемых физическою природой (различий
топографических, климатических, ботанических,
зоологических, этнографических и пр.), критериум,
не обращающий даже на них внимания, что по одному
этому уже, следовательно, части света не
представляют и не могут представлять свойств,
которые одну из них ставили бы в
противоположность другой, что выражения:
европейский, азиятский, африканский тип суть
только метафоры, которыми мы приписываем целому
свойства его части. Приведем еще пример. В самой
Африке, представляющей на большей части своего
пространства наименее удобств для развития
человеческих обществ, — Египет и вообще
прибрежье Средиземного моря суть страны, в
высшей степени способные к культуре. Я говорил
также, что Европе даже вовсе не может быть
присвоиваемо значение части света, что она
только часть Азии, не более отличная от других
частей ее, чем эти части между собою, и что она
поэтому не может противополагаться своему
неоднородному целому без нарушения всех правил
логики (точно так же, как Васильевский остров,
например, на том основании, что имеет некоторые
особенности, не может противополагаться всему
Петербургу, а только — Петербургской или
Выборгской стороне, Адмиралтейской части,
Коломне и так далее, из которых каждая имеет свои
не менее существенные особенности, чем
Васильевский остров). Прибавим к этому, что той
противоположности, которой не находится в самих
странах, нельзя отыскать и в их населении; ибо,
хотя почти вся Европа заселена арийскими
племенами, эти же племена, в немного меньшем
числе, заселяют и значительную часть Азии. Так же
точно мнимая привилегия прогрессивности вовсе
не составляет какой-либо особенности Европы.
Дело в том, что во всех частях света есть страны
очень способные, менее способные и вовсе не
способные к гражданскому развитию человеческих
обществ, что европейский полуостров в этом
отношении весьма хорошо наделен, хотя не
обделена и остальная Азия, которая абсолютно
имеет больше годных для культуры стран, чем ее
западный полуостров, и только в смысле
относительном (ко всему пространству) должна ему
уступить. Везде же, где только гражданственность
и культура могли развиться, они имели тот же
прогрессивный характер, как и в Европе. Возьмем
самый тип застоя и коснения — Китай,
выставляемый как наисильнейший контраст
прогрессивной Европе. В этой стране живет около
400 миллионов народа в гражданском
благоустройстве. Если бы имелись точные цифры о
количестве производительности китайского труда,
то перед ними, может быть, побледнели бы цифры
английской и американской промышленности и
торговли, хотя китайская торговля почти вся
внутренняя. Многие отрасли китайской
промышленности находятся до сих пор на
недосягаемой для европейских мануфактур степени
совершенства, как, например, краски, окрашивание
тканей, фарфор, многие шелковые материи, лаковые
изделия и т. д. Китайское земледелие занимает,
бесспорно, первое место на земном шаре. По словам
Либиха, это единственное рациональное
земледелие, ибо только оно одно возвращает почве
все, что извлекается из нее жатвами, не прибегая
притом ко ввозу удобрений из-за границы, что
также должно, без сомнения, считаться
земледельческим хищением. Китайское садоводство
также едва ли не первое в свете. Китайские
садовники делают с растением то, что английские
фермеры с породами рогатого скота, то есть дают
растению ту форму, которую считают наиболее
выгодной или приятной для известной цели, —
заставляют его приносить изобильные цветы и
плоды, не давая увеличиваться его росту и т. д. В
разведении садов китайцы достигли замечательных
результатов, даже в отношении изящества, к
которому этот народ вообще оказывает мало
склонности. Ландшафтные сады их составляют, по
словам путешественников, верх прелести и
разнообразия. Китайская фармация обладает,
вероятно, драгоценными веществами, и только
гордость или странная невнимательность
европейской науки до сих пор еще не
воспользовалась ими. Искусственное рыбоводство
давно известно Китаю и производится в громадных
размерах. Едва ли могут другие страны
представить, по громадности размеров, что-либо
подобное китайским каналам. Во многих отношениях
китайская жизнь удобствами не уступает
европейской, особливо — если сравнить ее не с
настоящим временем, а хоть с первой четвертью
нынешнего столетия. Порох, книгопечатание,
компас, писчая бумага давно уже известны
китайцам и, вероятно, даже от них занесены в
Европу. Китайцы имеют громадную литературу,
своеобразную философию, весьма, правда,
несовершенную в космологическом отношении, но
представляющую здравую и возвышенную, для
языческого народа, систему этики. Когда на
древних греков кометы наводили еще суеверный
страх, китайские астрономы, говорит Гумбольдт,
наблюдали уже научным образом эти небесные тела.
Науки и знания нигде в мире не пользуются таким
высоким уважением и влиянием, как в Китае.
Неужели же эта высокая степень гражданского,
промышленного и в некотором отношении даже
научного развития, которое во многом оставляет
далеко за собою цивилизацию древних греков и
римлян, в ином даже и теперь может служить
образцом для европейцев, — вышла во всеоружии из
головы первого китайца, как Минерва из головы
Юпитера, а все остальные четыре или пять тысяч
лет своего существования этот народ пережевывал
старое и не подвигался вперед? Не были ли эти
успехи, добытые на крайнем востоке Азиатского
материка, таким же результатом постепенно
накоплявшегося умственного и физического,
самостоятельного и своеобразного труда
поколений, как и на крайнем его западе — на
европейском полуострове? И что же это такое, как
не прогресс? Правда, что прогресс этот давно
прекратился, что даже многие прекрасные черты
китайской гражданственности (как, например,
влияние, предоставляемое науке и знанию)
обратились в пустой формализм, что дух жизни
отлетел от Китая, что он замирает под тяжестью
прожитых им веков25. Но разве
это не общая судьба всего человечества и разве
один только Восток представляет подобные
явления? Не в числе ли прогрессивных западных,
как говорят, европейских, народов считаются
древние греки и римляне; и, однако же, не
совершенно ли то же явление, что и Китай,
представляла греческая Византийская империя? С
лишком тысячу лет прожила она после отделения от
своей римской, западной сестры; каким же
прогрессом ознаменовалась ее жизнь после
последнего великого дела эллинского народа —
утверждения православной христианской
догматики?
Народу, одряхлевшему, отжившему, свое дело
сделавшему и которому пришла пора со сцены долой,
ничто не поможет, совершенно независимо от того,
где он живет —
на Востоке или на Западе. Всему живущему, как
отдельному неделимому, так и целым видам, родам,
отрядам животных или растений, дается известная
только сумма жизни, с истощением которой они
должны умереть. Геология и палеонтология
показывают, как для разных видов, родов, отрядов
живых существ было время зарождения, наивысшего
развития, постепенного уменьшения и, наконец,
совершенного исчезновения. Как и почему это так
делается — никто не знает, хотя и стараются
объяснять на разные лады. В сущности же это
остарение, одряхление целых видов, родов и даже
отрядов — не более удивительно, чем смерть
отдельных индивидуумов, настоящей причины
которой также никто не знает и не понимает.
История говорит то же самое о народах: и они
нарождаются, достигают различных степеней
развития, стареют, дряхлеют, умирают — и умирают
не от внешних только причин. Внешние причины, как
и у отдельных лиц, по большей части только
ускоряют смерть больного и расслабленного тела,
которое в состоянии крепости сил,
в пору юношества или мужества, очень хорошо
перенесло бы их вредоносное влияние... В таком же
дряхлеющем состоянии находится и теперь Индия,
находились долгое время Египет и Византия,
прежде чем иноземные вторжения и вообще внешние
влияния их доконали и разложили самые составные
части их умершего тела. Эти страны находились
более или менее на перепутье народов да и не
составляли таких огромных, плотных, компактных
масс, как Китай, и поэтому процесс совершался
скорее, и место одряхлевшего занимал новый,
свежий народ. Только эта преемственность
замещения одних племен другими придает истории
более прогрессивный вид на Западе, чем на
Востоке, а не какое-либо особенное свойство духа,
которое давало бы западным народам монополию
исторического движения. Прогресс, следовательно,
не составляет исключительной привилегии Запада,
или Европы, а застой — исключительного клейма
Востока, или Азии; тот и другой суть только
характеристические признаки того возраста, в
котором находится народ, где бы он ни жил, где бы
ни развивалась его гражданственность, к какому
бы племени он ни принадлежал. Следовательно, если
бы и в самом деле Азия и Европа, Восток и Запад
составляли самостоятельные, резко определенные
целые, то и тогда принадлежность к Востоку и Азии
не могла бы считаться какой-то печатью
отвержения.
25 Напомним, речь идет о Китае
середины XIX в., объекте империалистической
экспансии европейских держав.
Продолжение следует