Воспоминание о БАМе

В.М. МЕШКОВ

Прибытие первого поезда на станцию Беркакит. 1977 Фото с сайта «Паровоз ИС» www.parovoz.com

Когда я вспоминаю о БАМе, передо мной чаще всего предстает... сортировочная станция в Беркаките в последние дни декабря 1978 г.
Сквозь зимний туман проглядывало низкое леденящее солнце. Пахло вымороженной сосновой хвоей и мазутом. На сотни, тысячи верст вокруг — голые сопки, чахлые лиственничники, белое безмолвие... А тут — составы с топливом, строительными конструкциями, мощной техникой, оборудованием. Рядом — один из первых эшелонов с южноякутским углем... Я подумал тогда: то, что в экономический потенциал страны вовлекаются новые ресурсы, — это еще не все. Осваивая новые края, мы приносим в некогда безлюдные места свою молодость, свою любовь, свои радости, тревоги, печаль...
Наша работа в Беркаките была будничной, прозаической: по техническому заданию мы разбуривали площадку под перевалочную базу Госснаба Якутской АССР. Много простаивали: не выдерживала шестидесятиградусных морозов техника, лопались стальные тросы на буровой установке, застывала смазка. Мы не были первопроходцами; вся наша заслуга состояла в том, что мы вообще работали в такое время и сдали инженерно-геологическую характеристику в срок.
Не были мы на переднем крае и в следующий полевой сезон, когда нашу партию перебросили из Якутии на зейский участок. У изыскательского арьергарда есть свои трудности: ничто уже нельзя откладывать, переносить сроки, на пятки наступают строители, требуя рабочих чертежей.
Наш буровой отряд — водитель тяжелого гусеничного транспортера Виталий Парфенов, бурмастер Олег Румянцев, помбур Сергей Шемченок и я, инженер-геолог, — работал на двухсоткилометровом участке трассы от Маревой до Зейска. Разбуривали скважины под «иссо» (искусственные сооружения), платформы, компрессорные у будущих разъездов и станций, разведывали площадки под карьеры гравийно-галечникового материала для насыпи... Иногда получали срочные задания по рации. Редко задерживались в одном месте на несколько дней. Вчера мы были на Тутауле, завтра — на Мульмугакане, а нынче — на Мульмуге. Потому и назвали на трассе наш отряд «Летучим Голландцем». В этом была своя прелесть: видеть все новые и новые картины сибирской природы, а проезжая мимо уже знакомых мест, наблюдать, как изменяются они от ранней весны до осени, обретая все новые краски.
Помню ледоход на Мульмуге. Он начался, когда стемнело, когда желтый молодой месяц повис над сопками. Мы выбежали из палатки от жутковатого шума — словно невесть откуда подступил к нам океан, и ураганный шторм бушевал на том океане. Круша, ломая все на своем пути, несся лед по реке, превратившейся в полотно гигантского конвейера. Вода, подпруженная, выплескивалась из берегов, заливая наши ноги. Многотонные белые махины, точно живые, ворочались на ходу, сталкивались, вставали на попа и, подпирая друг друга, со скрежетом ползли на берег. Всплески низвергающихся волн, россыпи брызг, глухие удары, звон разбивающихся сосулек... Хохот, грубые восклицания, затаенный ужас, восхищение... Трудно такое забыть.

Герб Беркакита. Буквы АЯМ указывают на положение станции на Амуро-Якутской магистрали

Вслед за ледоходом природа повернула к лету. Сибирская весна прихотлива. Три месяца томит, а потом, когда измученные ожиданием вы становитесь равнодушны к ее причудам, — разразится вдруг ликующим гимном. И вы удивленным взором оглядываете все вокруг: не сон ли это? И этот куст бузины на мшистом склоне, выпустивший на серых веточках пахучие лиловые пальчики. И багульник с коричневыми листьями, распустивший малиновые бутоны... Даже старый поседевший мох «зацвел», подняв на тоненьких ниточках свои коробочки... Огласились леса птичьими хорами.
А на реке еще большая мутная вода, волны бьются о скалу, шипит пена, плывут по стрежню корявые стволы. Солнце прячется за синими сопками, гаснет вечер, луна повисает над рекой. Поднимаешь от костра глаза и видишь, что наступила ночь. Шумит, сверкает ночная река... Но вот и луна прячется за сопкой, и в мире не остается ничего кроме красного света костра. Так у огня с накинутой на плечи телогрейкой можно сидеть всю ночь, думать, глядеть, как долго и ярко пылает сухой сосновый кап, истекая горящей смолой.
Где она, граница ночи и утра? Кто укажет миг, когда, подняв голову, можно сказать: «Светает»? Может быть, первая птица, пробудившаяся на ветке ивы?
Да, уже утро! Поплыли над рекой клочья тумана. Засвистели, защелкали в кронах птахи. Стайка уток потянулась над водой. На белесом холсте неба розовый мазок — солнце! Просыпается мир, наполняясь красками, звуками, пьянящим запахом свежей зелени и воды, чуть сладковатым, как березовый сок.
Тут спохватываешься и решаешь, что нужно обязательно хоть немного поспать. И, стараясь не разбудить ребят, лезешь с головой в холодный спальник. Угревшись, засыпаешь, но кажется — лишь на час, пока Сережа Шемченок не прохрипит сверху: «Хорош ночевать! На связь пора!»
С наступлением тепла мы уже не ставили на ночь палатку. Раскатывали спальники прямо на земле. Улегшись, перед сном смотрели в звездное небо. Большая Медведица светилась в зените. Падали метеоры. Во всех направлениях небо пересекали спутники — иногда по нескольку одновременно... Это у нас называлось «смотреть кино». И жаль было засыпать — так прекрасны были ночи. Но и сон был хорош — мертвый, без сновидений, с альвеолами легких, наполненными прохладным таежным воздухом.
В июне после долгого бездождья в округе стали гореть леса. Небо затянуло несходящей дымной пеленой. И «кино» наше испортилось. Звезд на ночном небе стало мало, да и те были размыты. Тогда мы кричали из своих спальников: «Резкость!.. Сапожник!..» И, хохмя, добавляли: «Звук! Зву-у-ук!..»
Через неделю-другую дым спустился настолько, что и дневное светило стало едва проглядывать сквозь рыжеватую его толщу. Медленно, беззвучно, точно снежные хлопья, падал на землю серый пепел. От жары и дыма совсем ошалели мошка и слепни. Причиной пожаров чаще всего были люди. Одни искрометные выхлопы вездеходов чего стоят! С огнем, распространившимся на тысячу верст вокруг, два месяца бились лесные пожарные, подразделения воинов... Но стихию укротила потом только стихия — обильные, затяжные дожди.

Плотина Зейской ГЭС

Между тем каждый продолжал выполнять свое дело: изыскатели, геологи, строители.
Помню один из таких дымных, душных дней. Мы бурили под обход ЛЭП на Тутауле. В час пополудни я отлучился со скважины для очередной связи. Наша радистка Нина Ивановна тревожным голосом сообщила о том, что приняла сигнал sos от мерзлотоведов, стоящих под Зейском. Они оказались в огненном кольце, просят о помощи...
Сердце колотилось. Пожалуй, никогда еще я не ощущал свою нужность так, как в эту минуту. Я сказал ребятам, чтоб заканчивали скважину без меня, Сереже — аккуратно выложить керн. Сам же на притрассовой поймал попутку, домчался до 116-й мехколонны. Там по мощной рации связались с Тындой, запросили вертолет... (В конце концов, как мы скоро узнали, мерзлотоведов сняли-таки вертолетом. Хотя и не обязательно благодаря нашей радиограмме.)
Оказалось, этот день был воскресеньем, и в мехколонне шел концерт самодеятельности. Выйдя из вагончика с радиорубкой, я словно увидел картинку с журнальной обложки: импровизированная сцена, зеленые лиственницы, оранжевые «Магирусы», молодые зрители — длинноволосые водители, загорелые механизаторы, солдаты, румяные поварихи... Органола, ударник, гитары, песня о любви, что была да ушла... Потом вышел крепкий, коротко стриженый чтец в белой рубашке и галстуке. Он стал декламировать стихи Виктора Бокова:

Вдруг слышу — у меня за спиной:
— Вот он где, оказывается!.. Мы-то думаем, он людей спасает, а он...
Обернулся — Сергей!

продолжал чтец.
— Может, на скважину поедем? — спросил Сережа. — «Где гуденье»?
— Как там?
— Скала. Куда дальше? Там бур икру мечет: метры, метры!..
Ах, эти метры!
Работал наш бурмастер азартно, горячо. Если Шемченок долго возился с коронкой, Румянцев нетерпеливо выпрыгивал из лодки (так называется кузов транспортера) и, тряся чубом, нервно вертел ключом: «Сережа! Метры давай, метры!»
Вроде бы все правильно. Метры — это хорошо. Это определяющий показатель при сдельной оплате буровикам и в соцсоревновании между партиями. Но мало-помалу становилось ясно, что погоня за метрами всеми средствами занимала в душе Румянцева столько места, что его не оставалось ни для чего иного.
Через несколько дней, в самый разгар сезона, Румянцев улетел в Москву.
Нам прислали другого бурмастера. И «Летучий Голландец» еще долго витал меж Гилюем и Зеей. На наших глазах дорога наступала все дальше на восток. Там, где еще вчера стояли только пикеты изыскателей, сегодня отряды с бензопилами валили лес, расчищая просеку под полотно. Как грибы вырастали щитовые домики. Все больше алело флагов, транспарантов, лозунгов. Мощные самосвалы ревели на отсыпке. Гремели взрывы на выемках. Над руслами таежных рек поднимались опоры мостовых переходов. Путеукладчик миновал Дипкун. И вот уже на свежей насыпи сверкают новенькие рельсы, лоснятся черные просмоленные шпалы. И стоят на пути первые вагоны — со взрывчаткой, горючим, цементом...

Камень, поставленный в память прибытия в Беркакит первого поезда. Надпись на камне: «Строителям БАМа, открывшим путь к несметным богатствам Якутии. Октябрь 1977. Пос. Беркакит»

Однажды пришлось нам вернуться на любимое наше место — Мульмугакан.
Про сибирскую природу часто пишут: суровая, дикая... Это не совсем так. Сибирская природа очень разная.
Мульмугакан же был — как декорация к цветной киносказке. Его неширокая пойма — ровная, выглаженная весенними льдами — в начале лета зеленела сочной травой, поросла сиреневыми ирисами. Невысокие скалы — серые, черные, оранжевые от накипных лишайников — были украшены, как панно, кустами цветущей спиреи, шиповником, лютиками, мышиным горошком, розовыми цветками княженики. Мохнатые мухи, шмели, мелкие дикие пчелы, разноцветные мотыльки, великолепные махаоны летали над цветистой стеной. Скалы пронизывали жилистые корни старых лиственниц с окаменевшими стволами и нежной, мягкой хвоей. За ними высились белые березы, меднокорые сосны... Шум отдаленных перекатов, пение сосновых крон, голоса птиц... А в прозрачной воде под скалами, как в больших аквариумах, ходили рыбы: легкие хариусы, стайки неторопливых чебаков, черные «горные» ленки, юркие гольяны...
Нет, не был Мульмугакан ни суров, ни дик... Но то, что мы увидели там в последний раз, показалось суровым... Реки уже не было: по раскореженному руслу струилась мутная бурая взвесь. Берега были изрыты, деревья выворочены с корнем. Шум прозрачной воды и леса сменился лязгом скреперов, бульдозеров, самосвалов да еще песней Аллы Пугачевой, разносящейся из мощного динамика далеко окрест: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось!..»
Сложность испытанных нами чувств можно представить, если вспомнить, что мы сами весной разбуривали косу Мульмугакана под карьер...
Прошли годы. БАМ построен... Проехать бы по нему, а лучше — пройти пешком по тем местам, где работал когда-то! Когда не стояло еще мостов над распадками, но они ясно представлялись уже — светлые, воздушные...
И не было еще железной дороги в тайге, но она уже виделась нам — дорога нашей мечты.
БАМ действует. А дорога уходит от Беркакита все дальше на север — на Алдан, Томмот, Якутск. Новые ветки потянутся в сокровенные, нетронутые таежные места. И так хочется, чтобы, осваивая новые уголки нашей огромной, прекрасной Сибири, мы принесли бы с собой все лучшее, что в нас есть. Ведь прорубая в тайге новую дорогу, мы прокладываем ее в свое будущее.
Будем верными своим мечтам!

Июнь, 1985