Этногеография

Сбор географического мёда с человечьих цветов

Виктор БОКОВ.
Базар.1962

^* Рыбное — город на северо-западе Рязанской обл., ближайшая к Москве крупная железнодорожная станция на Рязанщине.

Хотите знать географию — изучайте людей

В душе каждого человека находится миниатюрный портрет его народа.

Густав ФРЕЙТАГ (1816—1895).
Пер. с немецкого

Природная среда — народ — человек — эмоции

Где-то в тундре, где-то за горизонтом, за озерами, за карликовыми лесами живут ненцы. Где-то там ходят стада оленей и стоят берестяные чумы. Они стоят в безмолвии, среди озер и ручьев, под светлым ночным небом. И когда ненцы, мурлыкая слабыми голосами песню, уплывают в ночь на озера за рыбой, то, наверное, выходят их провожать собаки и сидят потом на берегу и, насторожив уши, смотрят и нюхают...
В тундре можно исчезнуть. Она ровна и беспредельна. И мы под жарким, удушающим солнцем идем по ней, как по Африке. Горят леса в стокилометровой дали, и дым от пожаров растекается по всей равнине, по мху и по рекам, переваливает невысокие угорья вдоль берега моря, и простирается дальше в море, и, кажется мне, уходит к полюсу.
Мы идем в голубоватом струящемся мареве по блеклой тундре, по сухому, хрустящему под ногой мху, мимо мертвых озер с торфяными берегами. Мы входим в низкий лес. Это не наш веселый шумящий лес, это что-то низкое, покорное, окаменевшее. Такие деревья бывают в театральной бутафорской, ими подчеркивают сумеречность и дикость какой-нибудь мифической преисподней. Здесь стволы их еще скручены в узлы и пригнуты к земле. Мучения и вековые пытки видны в каждом утолщении и в каждом изгибе.
Скорей, скорей пройти это гиблое место! И души наши напрягаются, ноги спешат, глухо стукают по корням, еле прикрытым мхом. И когда мы покидаем лес и выходим на прежнюю моховую равнину, нам делается немного легче.
Попадается много вереска — островками растет он, плотен и жёсток, и цветет сиреневым дымом. Кочки покрыты красным, желтым и синим — везде морошка, черника и голубика, и мы постепенно разбредаемся, нагнувшись, забываем даже, куда и зачем идем, рвем морошку, сок которой янтарен и напоминает по вкусу слегка прокисший сок абрикосов.
Потом сходимся и снова бредем вперед, к дымчатому горизонту, изнемогая от жары, странной в тундре. Показываются крикливые розовоперстые чайки, зло кружат над нами, отлетая к озеру и возвращаясь с новой яростью.
Мы идем по линии их полета и выходим на берег.
Проводники наши, шурша кустами, скрываются, идут искать карбас, который должен где-то здесь быть. Через полчаса мы слышим голоса, скрип весел, показывается карбас и пристает.
— Глубоки ли у вас озера? — спрашивал я как-то в деревне.
— А мы их, прости за выражение, не мерили! — отвечали мне.
И вот мы плывем по немереному озеру. День понемногу гаснет, по небу, над дальними угорьями, разливается красноватая заря. Мы удаляемся от нее, пересекая озеро, и, когда оглядываемся, видим небо чернильного цвета над еле возвышающимся далеким плоским берегом. А когда подплываем к нему, видим, что он каменный. И камни его как бы уложены человеком — один на один, в длинный ряд. Чем ближе мы к нему, тем он страшнее,
а под ним чернота, и вода кругом черная. На берегу растет кустарник, но, приглядевшись, видим мы не кустарник, видим опять березовый лес, и белые обнаженные корни берез висят над водой, как щупальца спрутов.
Проводники наши приглядываются, совещаются, и мы пристаем среди кустов. Прямо от берега уходит едва заметная долинка. Отсюда нужно тащить карбас по узкому каменному перешейку... Подкладываем катки и тащим, упираясь напряженными ногами в мох, под которым слышен камень. А когда вытаскиваем карбас к другому озеру, замечаем на берегу рюжу^*.
— Ненецкая рюжа, — говорит один из ребят-проводников.
— Ихняя, — подтверждает другой.
В этой рюже видится мне внезапно призрак деятельности, сосредоточенной в древнейших занятиях человека — в скотоводстве, в рыболовстве, в охоте. И эта тундра, озера, прибрежные камни, дальние угорья, покрытые кое-где лесом, сразу перестают казаться мне дикими. На самом деле они полны присутствием человека, присутствием тихим, малозаметным, но постоянным.
Не знаю отчего, но меня охватывает вдруг острый приступ застарелой тоски — тоски по жизни в лесу, по грубой, изначальной работе, по охоте.

Юрий КАЗАКОВ.
Северный дневник. 70-е годы

^* Рюжа — рыболовецкая снасть, сеть-западня. Слово распространено на Севере, в частности в Архангельской обл. (включая Ненецкий а. о.), где и путешествовал Ю. Казаков, работая на своим «Северным дневником».

Этнографическая черта

В работе самого штаба также ничто не выдавало внешних событий и внутренних переживаний. Никто мне не сказал, что вход, кроме как во 2-е разведывательное бюро, мне воспрещен, нигде не было немецкой надписи «Verboten»^* или русской «Вход запрещен», — но в том-то и состоит секрет французов, что одним подчеркнуто-вежливым приветствием, одним банальным вопросом о здоровье или погоде они умеют дать понять, что посетителю в комнате оставаться не следует.

Алексей ИГНАТЬЕВ.
Пятьдесят лет в строю. 1941—1955

^* Запрещается (нем.).

Везде есть свое Габрово

Жители этого выселка — выходцы из Эндурского района. В основном, они живут там, но, размножаясь со скоростью, несколько опережающей наше терпение, расселились и по остальным районам Абхазии. Их потешный с точки зрения общеабхазского языка выговор (наши видят в этом смехотворную, но упорную попытку порчи его) и их действительная жизненная напористость, доходящая до неприличия (с точки зрения нашей склонности к раздумчивости в тени деревьев), — предмет бесконечных шуток, пересудов, анекдотов.

Фазиль ИСКАНДЕР.
Табу. 1986

Красота людей как характеристика территории

В Гаване мне делать совершенно нечего.
Я иду отдохнуть в гостиницу.
Когда я возвращаюсь на Прадо, то мне снова кажется, что это галлюцинация: девушки — одна лучше другой, мужчины тоже очень красивые, все вокруг поражает красотой, все жители здесь — это смесь негров и испанцев; я не устаю глазеть, восхищаюсь их легкой и плавной походкой; девушки в голубых юбках колоколом и в белых платках на голове, повязанных, как у негритянок; их голые спины — такие темные, как тень под платанами, поэтому сперва видишь только их юбки, синие или лиловые, белые платки на головах и белые зубы, сверкающие, когда они смеются, белки глаз; поблескивают серьги.

Макс ФРИШ.
homo Фабер. 1957.
Пер. с немецкого

Географическая среда,
приспосабливающая народ под себя

Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась в далекой якутской тайге^*. Отцы и деды Макара отвоевали у тайги кусок промерзшей землицы, и хотя угрюмая чаща все еще стояла кругом враждебною стеной, они не унывали. По расчищенному месту побежали изгороди, стали скирды и стога, разрастались маленькие дымные юртенки; наконец, точно победное знамя, на холмике из середины поселка выстрелила к небу колокольня. Стал Чалган большой слободой.
Но пока отцы и деды Макара воевали с тайгой, жгли ее огнем, рубили железом, сами они незаметно дичали. Женясь на якутках, они перенимали якутский язык и якутские нравы. Характеристические черты великого русского племени стирались и исчезали.
Как бы то ни было, все же мой Макар твердо помнил, что он коренной чалганский крестьянин. Он здесь родился, здесь жил, здесь же предполагал умереть.

Владимир КОРОЛЕНКО.
Сибирские очерки и рассказы.
Сон Макара. Святочный рассказ.
1883

^* В.Г. Короленко в 80-х годах XIX в. отбывал ссылку в слободе Амга (200 км к юго-востоку от Якутска). Амгинские впечатления и наблюдения и легли в основу этого рассказа.

Этнографическая среда городов

Весь культурный воздух Харькова был^* несколько иной. Он был более европейски-буржуазным, чем в Саратове, городе каких-то очень русских «настоев»... и дворянских, и интеллигентских в русском стиле, купеческих и мещанских, и даже каких-то сектантско-хлыстовских заквасок...
Конечно, «Россия» в смысле исторических напластований в Саратове больше чувствовалась.

Василий МИЛАШЕВСКИЙ^**.
Вчера, позавчера

^* Речь идет о первых десятилетиях ХХ в.
^** В.А. Милашевский — известный советский художник, саратовский уроженец

Черты, не вяжущиеся с образом народа

Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец.

А.П. Чехов.
Записные книжки.

Этнографический портрет

Адам МИЦКЕВИЧ.
Баллады. Будрыс и его сыновья.
1827—1828.
Пер. с польск. А. Пушкина
1833 г.

Религиозная экспансия —
этнографические различия

Был и в Хорватии, и в Словении. Там те же самые сербы по крови и языку. Но за 100 лет католической культуры они значительно стали отличаться по духу от сербов: католицизм превратил их в послушных и мягкотелых рабов, врагов сербов-братьев. Эта рознь не уничтожилась даже и тогда, когда все три ветви соединились в одно государство Югославия. Теперь, во время нашествия Гитлера на Балканы, это проявилось открыто: словены, особенно хорваты, оказались в немецком лагере против сербов.

Митрополит ВЕНИАМИН (Федченков).
На рубеже двух эпох. 40-е годы ХХ в.