Открытые пространства, просторы
Могучее пространство
Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в
тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты
сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда
есть место, где развернуться и пройтись ему? И
грозно объемлет меня могучее пространство,
страшною силою отразясь во глубине моей;
неестественной властью осветились мои очи: у!
какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль!
Русь!..
Николай ГОГОЛЬ.
Мертвые души. Поэма.
Том первый. 1842
Спокойное поглощающее чудовище
Из сада Вера пошла в поле; глядя в даль, думая о
своей новой жизни в родном гнезде, она все хотела
понять, что’ ждет ее. Этот простор, это красивое
спокойствие степи говорили ей, что счастье
близко и уже пожалуй есть; в сущности тысячи
людей сказали бы: какое счастье быть молодой,
здоровой, образованной, жить в собственной
усадьбе! И в то же время нескончаемая равнина,
однообразная, без одной живой души, пугала ее, и
минутами было ясно, что это спокойное зеленое
чудовище поглотит ее жизнь, обратит в ничто. Она
молода, изящна, любит жизнь; она кончила в
институте, выучилась говорить на трех языках,
много читала, путешествовала с отцом, — но
неужели все это только для того, чтобы в
конце-концов поселиться в глухой степной усадьбе
и изо-дня-в-день, от нечего делать, ходить из сада
в поле, из поля в сад и потом сидеть дома и
слушать, как дышит дедушка? Но что же делать? Куда
деваться? И никак она не могла дать себе ответа и,
когда возвращалась домой, то думала, что едва ли
здесь она будет счастлива, и что ехать со станции
сюда гораздо интереснее, чем жить здесь.
Антон ЧЕХОВ.
В родном углу. 1897
В пустыне есть силы
пронизывающие и животворные
«Тоска по бескрайним пескам, тоска по
одиночеству, тоска по простору» — все это лишь
слова, литературные штампы, и ничего они не
объясняют. А вот здесь, на борту парохода, битком
набитого пассажирами, я, кажется, понял, что же
такое пустыня.
Да, конечно, в Сахаре, сколько хватает глаз,
видишь все тот же песок, вернее, обкатанную
временем гальку (песчаные дюны там редкость). Там
ты вечно погружен в неизменное однообразие
скуки. И, однако, незримые божества создают
вокруг тебя сеть притяжений, путей и примет —
потаенную живую мускулатуру. И уже нет
однообразия. Явственно определяются знаки и
вехи. И даже тишина всякий раз иная.
Бывает тишина мирная, когда утихает вражда
племен и вечер приносит прохладу, и кажется — ты
остановился в безмятежной гавани и спустил
паруса. Бывает полуденная тишина, когда под
давящим солнцем — ни мысли, ни движения. Бывает
тишина обманчивая, когда замирает северный
ветер, когда мотыльки и стрекозы — цветочная
пыльца, взметенная из глубинных оазисов, —
предвещают песчаную бурю с востока. И тишина
недобрая, когда узнаешь, что в шатрах дальнего
племени зреет заговор. И тишина загадочная, когда
между арабами завязываются тайные переговоры. И
напряженная тишина, когда ждешь гонца, а он все не
возвращается. И пронзительная ночная тишина, в
которую вслушиваешься, затаив дыхание. И тишина,
полная грусти, когда вспоминаешь тех, кого
любишь.
Все тяготеет к полюсам. Каждая звезда указывает
верный путь. Все они — звезды волхвов. Каждая
служит своему богу. Вон та указывает путь к
далекому, почти недостижимому роднику. И даль,
что отделяет тебя от этого родника, гнетет, точно
крепостной вал. А эта указывает на родник,
который давно иссяк. И сама эта звезда кажется
иссохшей. И в пространстве, отделяющем тебя от
пересохшего родника, дороги нет. А вон та звезда
привела бы к неведомому оазису, который
восхваляли кочевники, но дорога туда заказана: ее
преграждают непокорные племена. И пески между
тобою и тем оазисом — как заколдованная лужайка
из сказки. Еще одна звезда ведет на юг, в белый
город, он точно сладостный плод, так и тянет его
отведать. А та ведет к морю.
И наконец, магнитное поле пустыни порождают
безмерно далекие, почти неправдоподобные полюсы:
дом твоего детства, который и сегодня живет в
памяти; друг, о котором только и знаешь, что он
есть.
И ощущаешь себя в силовом поле: есть силы
пронизывающие и животворные, они тебя
притягивают или отталкивают, льнут к тебе или
сопротивляются. И стоишь на земле твердо,
уверенно и надежно, в самом средоточии важнейших
путей и направлений.
Антуан де СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.
Письмо заложнику. 1940.
Пер. с франц.
Молчаливый, мечтательный,
древний покой в этих просторах
Переправившись через Тису, попадаешь на
окраину Фюрэда.
< . . . >
...Помчимся к востоку, там ожидают нас чудеса:
степь, Хортобадь!*
Хортобадь, славная равнина, ты чело господне!
Я останавливаюсь средь твоих просторов и
озираюсь с восхищением, какого не знает
швейцарец в Альпах, какое чувствует только
бедуин в аравийской пустыне. Как вольно я дышу,
как ширится моя грудь!
Насколько длиннее здесь путь солнца, чем в других
краях! Неизмерим горизонт, степь — точно круглый
стол, накрытый стеклянным колоколом неба, ни одно
облачко не омрачает его. Чудесный весенний день.
По обеим сторонам дороги то здесь, то там
жаворонок, будто паук на паутинке, взвивается на
собственной песне.
В нескольких шагах от дороги сверкает озерко, по
краям его — темно-зеленый камыш и светло-зеленая
осока. Возле озерка прыгают хохлатые чибисы, а
посредине его широко шагает на длинных красных
ногах меланхоличный аист.
Невдалеке пасется стадо; позади него, опираясь на
длинную палку, стоит пастух и, завидев нас,
приподнимает шляпу, но не с той покорностью, как
немцы и словаки в Верхней Венгрии, а просто по
человечности, как это достойно венгерца.
Что это там, вдали, похожее на букву Т? Это торчат
колодезные журавли, но они так далеко, что их
тонких жердей почти не видать.
На горизонте хортобадьская корчма, — только не
на земле она, а в небе... Вот куда занес ее мираж.
Рядом с корчмой табун, он тоже в воздухе —
несется, словно клин уставших журавлей. Милый
мираж! Как мать ребенка, держит он в своих
объятиях всю окрестность.
Молчаливый, мечтательный, приютился древний
покой в этих просторах, как столетний старец в
кресле у камелька, — безмятежным своим сердцем
вспоминает он мятежные дни молодости.
Как проста степь и как величественна! Но разве
может быть величественным то, что не просто?
Больше полудня длился путь через Хортобадь, а я,
хоть и много раз бывал здесь, никак не мог
налюбоваться. Лицо мое пылало, грудь волновалась,
и я смотрел кругом сверкающим взором, а путники
мои любовались тем, как я любуюсь. Сестрица
священника сказала, что счастливицей же будет
моя жена, если я полюблю ее так же, как степь.
Значит, моя Юлишка будет очень счастлива, ведь я
люблю ее даже сильнее степи, много, много сильнее!
* Хортобадь — часть Среднедунайской
равнины на северо-востоке Венгрии (левобережье
Тисы), в прошлом сильно заболоченная, а ныне
распаханная, земледельческая, с сохранившимися
заповедными участками степной растительности.
Равнинное открытое пространство.
Шандор ПЕТЕФИ.
Путевые письма. 1847.
Пер. с венгерского
Свободолюбие степи
Федору наговорили, что поездом докатят его к
Алгаю (так коротко звали Александров-Гай*)
чуть ли не на следующий день. А потом оказалось,
что в Ершове, Урбахе и Красном Куту — пересадки.
Три пересадки — шутка сказать! Кто езжал в 1919 г.
по железным дорогам, тот поверит, что выдержать в
пути три пересадки — дело мучительное и вовсе не
легкое. По приблизительным подсчетам, подгоняя к
средней норме, Федор установил, что поездка эта
отнимет недели полторы. Поэтому передумал, слез в
Дергачах, взял лошадей и тронул на перекладных:
тут напрямик до Александрова-Гая полтораста
верст.
И снова степь, просторы, голубые горизонты,
беспредельные простыни снега... Кой-где уж
появились проталины — чернеют бугорки
обнаженной земли. Если нет большого ветра, днем
солнце, тепло: значит, скоро весна закружит
хороводами. По степи села здесь редки: двадцать
пять — тридцать верст одно от другого; живут они
сытой, замкнутой жизнью; тут и невест по другим
селам мало отдают, — обходятся восвояси, всех и
на всех хватает вволю. Каждое село — будто
небольшая республика: чувствует себя независимо,
ни в ком и ни в чем не нуждается, имеет большую
склонность к самостийности. Эти большие села, что
приходится проезжать до Алгая, сыграли огромную
роль в истории гражданской войны уральских
степей: Осинов-Гай, Орлов-Гай, Курилово... Эти села
дали не только отдельных добровольцев, — они
дали готовые красные полки. Верно, что из этих же
сел немало кулачья ушло и к белым; но остается
несомненным, что перевес был всегда на красной
стороне. Когда в Курилово ворвалась в 1918 г. казара
и, по указанию местных кулаков, начала
выхватывать советских работников, — поднялась
вся огромная трудовая сельская масса,
вооружилась кто чем попало, перебила казаков,
остатки выгнала вон и тогда же порешила создать
свой особый полк: он был назван Куриловским.
Примерно в подобной же обстановке созданы были и
другие местные полки: Домашкинский, Пугачевский,
Стеньки Разина, Новоузенский, Малоузенский,
Краснокутский. Они создавались первоначально
для того, чтобы охранять и защищать свои родные
села.
* Александров Гай — ныне райцентр в 300 км к
юго-востоку от Саратова, там, где Саратовская
область вклинивается своим выступом в
современный Казахстан.
Дмитрий ФУРМАНОВ.
Чапаев. 1923
|