Лето
Составитель Ю.Н. ЛАЗАРЕВИЧ
Лето на Байкале
Лето во всех краях, где бывает зима, — радость.
Но чаще всего лето — просто лучшее время года. Я
жил на севере, там лето, как Божий дар! Но оно там
кратковременно, мгновением пролетают два месяца,
и природа обретает свое подлинное лицо, суть
которого — снега да холод.
На Байкале лето есть смысл и цель природы.
Природа готовится к лету, и каждая поземка, и
каждый снегопад, и все ветра, зимние и весенние, и
каждый миг, и всякое состояние обретают смысл и
значение в лете.
В белом бесцветии зимы накапливаются, зреют и
выспевают цвета байкальской воды. Только очень
тонкий художник смог бы определить названия всех
оттенков цвета байкальской волны, но едва ли бы
сумел он воплотить их на полотне, потому что
кисть способна уловить мгновение природы и
остановить его для глаза. Цвет же байкальской
воды — это и есть сама жизнь Байкала, ни одним,
самым ярким мгновением не характеризуемая. И
потому самое талантливое полотно будет лишь
фотографией момента, мгновения, коих тысячи, и
один другого прекраснее, и каждое в равной
степени — суть!
Лето на Байкале — это радость! Радость не только
в душе, это уже следствие, это само собой. Радость
вокруг: и в теплоте обогретого солнцем камня, и в
прохладе брызг байкальской волны, и в букете
запахов с гор, где бесчисленное множество цветов
и цветущих кустарников, и в гомоне чаек над
отмелями, и главная радость от того, что ты живешь
в таком чудесном месте земли, живешь со всеми
правами родства с красотой, тебя окружающей!
Против этой радости не устоять никаким тяготам
жизни, радость пробьет дорогу к сердцу, как
полуденный луч летнего солнца пробивается
сквозь чащу в самые потаенные уголки байкальских
ущелий и расцветает там во влажных сумерках
малиновым бархатом марьиного корня!
Леонид БОРОДИН
Год чуда и печали. 1974
Летние зарисовки
Вот и лето настало, в прохладе лесной
заблагоухала белая, как фарфоровая, ночная
красавица, и у пня стал на солнцепеке во весь свой
великолепный рост красавец наших лесов — Иван-чай.
Желтые лилии раскрыты с самого восхода солнца,
белые раскрываются часов в десять. Когда все
белые распустятся, на реке начинается бал.
Фиалка в лесной тени запоздала, как будто
дожидалась увидеть младшую свою сестру
землянику, и та поспешила, обе встретились:
весенняя сестрица, бледно-голубая фиалка о пяти
лепестках, и земляника о пяти лепестках белых,
скрепленных в середине одной желтой пуговкой.
Рожь цветет. Бывает, ляжет вода — ни рябинки! И
облака тоже не изменяются, и что так редко, редко
бывает — сама душа человека спокойна: праздник
мысли и сердцу.
Липы цветут, и пахнет липовым медом. Между липами
в луче солнца стоит в воздухе на своих крылышках
знакомая с детства золотистая мушка. Найдешь ее,
пройдешь, оглянешься — стоит в воздухе на
прежнем месте.
Так этот вопрос и остается без ответа, и мушка
забылась. А вот теперь опять вспомнилась, и ответ
пришел в голову такой: всем бескрылым летать
хочется, а у кого есть крылья, то, наверно, в
праздник, когда липы цветут, хорошо и постоять.
Вечером между елками в сквозных лучах комарики
мак толкли. Птички, бабочки, шмели и все, что ни
пролетало сквозь эти лучи, на мгновение
становилось серебряным. Вдруг в самую середину
серебряного упала большая серебряная капля,
другая, третья. Каждая капля из множества
толкущих что-нибудь уносила, но все другие,
нисколько не смущаясь, все толкли и толкли.
Наконец капли дождем полились, и осталось совсем
немного комаров. Какой уж тут мак под дождем! Но
упрямые герои все толкли и толкли. И что же? Дождь
перестал, поверженные воины обсохли, поднялись, и
опять по-прежнему комарики мак толкут, а мы,
ничего не понимая в героической игре, говорим:
— Наверно, к погоде!
На небе с утра барашки белые кудрявые на голубом
поле, и по радио обещают, что этот день пройдет
без дождя. Сколько же сухих дней должно пройти,
чтобы потребитель природы не ругал бы природу за
дождливое лето?
Михаил ПРИШВИН
(1873—1954).
Времена года.
Дорога к другу.
Зеркало человека
Лето на Пинеге
Июнь перевалил за вторую декаду, на Кубани
пшеница вымахала — даже газету читая, слышишь,
как колос шумит. А у них что? Еле-еле обозначились
всходы. Жалкие, рахитичные. А с травой на лугах
под горой и того хуже: зажали холода. Вороне негде
укрыться.
И Лукашин, с тоской поглядывая на голые поля и
наволоки*, уже начал было думать: все. Без
хлеба и без сена останемся. Никакая сила теперь
не выправит то, что упущено из-за этих
затянувшихся холодов.
Но есть, есть, оказывается, такая сила на Севере:
белые ночи. Те самые белые ночи, от которых еще и
сейчас томился он. На них-то, на белых ночах,
оказывается, и держится Север.
А было так: с вечера над деревней прошумел
дружный, с молнией и громом ливень, а наутро, куда
ни глянь, — зеленое пламя бьет из супесей и
подзолов. И все это за одну ночь.
— Можно, можно и у нас жить, — сказал Лукашину
Степан Андреянович. — Лето у нас короткое, да
зато бог белые ночи дал. Вот растенье и гонит в
рост круглые сутки.
И верно, северное лето с этого времени заработало
без передышки. Оно на всех парах устремилось
догонять южное.
И быстро на зеленых конях подкатила к Пекашину
сенокосная страда — знойная, потная, в туче овода
и комара.
* Наволок — пойма, пойменный луг,
низменный берег (В. Даль).
Федор АБРАМОВ
Братья и сестры. 1968
|