Российский Север в опасности

Надо исправлять государственную политику

Г.А. АГРАHAT
доктор географических наук, профессор,
Почетный полярник, консультант Института географии
Российской академии наук,
член Научного совета РАН по Арктике и Антарктике

Нужен ли Север?

Вопрос этот подавляющему большинству людей покажется странным, если не абсурдным. Между тем время от времени он возникает среди ученых, государственных и общественных деятелей. Да, говорят они, Север — кормилец. Экспорт его нефти, газа, другого минерального сырья, леса, поставляя до 20—25 млрд долл. в год, дает 60—70% всех валютных поступлений страны, он обеспечивает до четверти ее валового внутреннего продукта, он сам по себе — не менее шестидесяти процентов территории России. Без Севера, разрушенная реформаторами, она не выжила бы.
Все верно, говорят оппоненты, но дело в том, что эксплуатация природно-сырьевого потенциала — не магистральное направление прогресса, главная цель — информационное, постиндустриальное общество. Если так, то для того чтобы прочно встать на рельсы постиндустриализма, нужно вначале возродить порушенную индустриальную экономику, для чего, по большинству оценок, потребуется не менее 15—20 лет. Чтобы достичь этого, иных средств, кроме как максимальное использование того самого сырьевого потенциала, Россия пока не имеет. В национальном доходе до 70—75% занимают секторы, напрямую связанные с природой.
Теоретики постиндустриализма утверждают, что основой социально-экономического развития общества становятся наука, информация, творчество; естественные ресурсы, территория, географическая среда в целом отходят на второй план. В принципе с этим согласиться никак нельзя. Что бы ни говорили, материальное всегда останется тем, без чего не может прожить человек, не может развиваться общество. Природно-сырьевой потенциал (земля, недра, биологические ресурсы, вода и т.п.) в любой стране составляет до 80—90% национального богатства, только малая его часть приходится на то, что сотворено человеком, а также на его интеллектуальный потенциал.
По последней оценке академика Д.С. Львова, природный потенциал России составляет 320—380 трлн долл., на Север приходится, по нашей грубой прикидке, 60—70%. В расчете на душу населения мы в 2—3 раза богаче США, в 5—6 раз — стран Западной Европы. Именно на это от Бога и истории полученное наследие нам надо опираться в планах фундаментального развития страны.
Все больше крупных ученых сомневается в том, что цивилизация не имеет альтернативы тому пути, который отстаивают постиндустриалисты¹. Все чаще встречаются исследования, доказывающие, что роль новых постиндустриальных, наукоемких факторов в общеэкономическом прогрессе оказалась не так велика, как ожидалось. Во всяком случае, значение старых, «добрых» отраслей материального производства, в том числе сырьевых, никак нельзя уменьшать.
Пока, однако, эйфория увлечения новомодными теориями охватила многих, если не большинство из тех, от которых зависит, как стало ныне модным говорить, принятие решений. Небезызвестный Б.Е. Немцов и В.А. May, руководящий в правительстве делами реформ, особенно часто заявляют о том, что требующие большого внимания богатые природные ресурсы, широкие просторы мешают — да, именно так, мешают! — проведению политики форсированного наукоемкого развития обжитых районов страны. Подобные взгляды давно были распространены среди ученых и общественных деятелей, некоторые из них, преимущественно географы и писатели, несмотря на жесткую критику, придерживаются их до сих пор. Трудно сказать, откуда они берутся, например, у известного писателя-мариниста Виктора Конецкого? Проходя вдоль дальних северных берегов, он написал в одной из своих книг (2001 г.): «Но зачем и почему наши предки растянули державу аж в одну шестую планеты на горькое горе россиян сегодняшних?» (выделено мною. — Г.А.). На Север, по мнению сторонников указанных взглядов, красиво именуемых ими «концепцией сжатия ойкумены», нужно идти преимущественно вахтовыми, можно сказать, десантными методами, не строя городов, ограничивая развитие инфраструктуры. Исподволь такие суждения диктуются никак не преодоленным стремлением во что бы то ни стало критиковать советскую политику и практику форсированного развития регионов к востоку от Урала².
И все-таки в настоящее время основные причины недоброжелательного отношения к Северу не в этих теоретических и политических разногласиях. Дело в том, что в основе перестроек и реформ последних 10—15 лет лежит оказавшаяся глубоко ошибочной позиция абсолютного первенства рыночных отношений и отхода государства от вмешательства в экономику. А Север, по своей сути, по своей природе, никак не может жить по таким стандартным канонам, он требует индивидуального подхода.

Особая политика

Соленое — поселок газовиков на Таймыре Фото А. Воеводина http://siberia-photo.narod.ru

Исторический и мировой опыт освоения Севера, особенно на первых этапах, когда необходимо обустроить территорию, создать социальную и производственную инфраструктуру, показал, что этот процесс не вписывается в строгие рамки рыночных отношений. Это, впрочем, оказалось справедливым и применительно к профильным, добывающим отраслям хозяйства: даже при богатейшей ресурсной природной основе северные районы требуют особых, так сказать, приемов наладки макроэкономического и микроэкономического механизмов. Требуется определенное, гораздо более серьезное, чем в обжитых районах, вмешательство, точнее, помощь государства.
В условиях советской государственной плановой экономики учесть все это, осуществить оказалось не так трудно. Уже в 30-х годах прошлого столетия, с начала широкого освоения Севера, создавалась методологическая основа программ развития и размещения производительных сил Севера СССР. Впоследствии она превратилась в строгие нормативно-методические схемы. Нельзя при этом не вспомнить С.В. Славина — одного из основателей социально-экономического североведения.
Примечательно, что и в условиях капиталистической экономики пришлось учитывать специфику Севера. Более полусотни лет назад в Дании вышла объемистая книга по «экономической политике администрации в Гренландии», где описана стройная и весьма строгая, в основе своей сохраняющаяся до сего времени, система государственного регулирования в этом арктическом регионе. Тарифы, цены, нормативы эффективности капиталовложений, кредитования и дисконтирования, амортизации, налоговые и рентные платежи и, конечно, уровень зарплаты и всякого рода социальные меры — все поставлено в зависимость от географического положения, климата, сезонов года, торгово-хозяйственной конъюнктуры. Датские экономисты совсем недавно в качестве возможного пути развития Гренландии прямо называли «плановую экономику», под которой они подразумевают государственную, строго не подчиняющуюся рынку экономику. В Канаде в 1976 г. вышла книга, затем переиздававшаяся, под выразительным названием — «Политическая экономия Севера». В созданной в 1999 г. на северо-востоке Канады территории Нунавут образован «Госплан» — да, именно так, «Государственная плановая комиссия». На зарубежных северах помощь государства многогранна: налоговые и другие льготы населению и предпринимателям, опережающее развитие инфраструктуры за счет казны, прямые дотации в местный бюджет (в канадских Юконе и Северо-Западных Территориях они составляют до 60—70% всего бюджета), высокие социальные пособия³.
В реформируемой России дело пошло куда «проще». Лозунги и действия Е.Т. Гайдара — «рынок все сам поставит на место», «чем меньше государства, тем лучше» — убили Север. Спустя несколько лет вроде бы опомнились, был издан ряд законов и административных постановлений о государственном регулировании социально-экономического развития Севера. Однако это мало что дало. В последние годы вновь усилилась тенденция дальнейшей приватизации и сокращения государственных расходов. По заявлению ведущих чиновников, в том числе экономического советника президента А. Илларионова, долю государства в экономике (валовом внутреннем продукте) собираются довести чуть ли не до 5—10%; сейчас, по грубой оценке, она составляет 30—35%, не более. Вещь невиданная: в США, самой частнособственнической стране, — 35—37%, а в ряде стран Западной Европы этот показатель достигает 50—60%. Куда уж тут до Севера с его просьбами о помощи!
Пока что правительство, говорит оно об этом прямо или нет, объективно проводит политику и практику ухудшения экономических условий развития Севера. Сокращает социальные привилегии, впрочем, сокращать некуда: в Магаданской области, например, ассигнования на «социалку» в годы реформ уменьшились в 20 раз! В 2002 г. из программ долгосрочного развития (до 2010 г.) регионов к востоку от Урала были полностью сняты или сильно урезаны пункты, в какой-то мере напоминающие социально-экономические предпочтения.
Тому способствовал один, можно сказать, эпизод, на первый взгляд незначительный, но вызвавший прямо-таки переполох. Я имею в виду выход книги дотоле малоизвестного А.П.Паршева, доходчиво, броско написанной, ставшей бестселлером. Двадцать тысяч экземпляров — тираж для научной книги нынче невиданный. Она завораживала необычностью постановки вопроса; говорят, что патриарх Алексий II ею интересовался.
Книга заставила «вспомнить» о морозах, длинной зиме и коротком лете, огромных наших расстояниях. И вопреки старым идеологическим схемам автор утверждает, что суровая природа, сложные географические условия явились главной причиной отставания России, невысокой конкурентоспособности ее экономики и что именно они должны определять формирование политики, внутренней и внешней, или, по крайней мере, решительным образом влиять на нее⁴. На этом фоне Север, самая суровая часть страны, явился как бы средоточием ее отрицательных черт, ее тяжелых проблем, потому казался еще более обреченным, чем страна в целом. Соответствующие эмоции возникали в головах управленцев.
Книга принесла пользу, напомнив о высокой роли географической среды. Но увлечение географическим детерминизмом, кажется, проходит, восстанавливаются представления о первенствующей роли в общественной жизни социальных, экономических, политических, нравственных факторов. Продолжим их анализ.
Строгая ограниченность рыночными рамками, сведение к минимуму участия государства в экономике затрудняют решение извечной проблемы Севера — оптимизации хозяйственной структуры, диверсификации одноотраслевой экономики. Речь идет о создании новых отраслей помимо добывающей. За рубежом эта проблема ставилась не раз, ее выдвигали на мировой конференции «Арктика на пороге третьего тысячелетия: новые задачи», состоявшейся в октябре 2001 г. в Брюсселе. Пожалуй, наиболее активные попытки делает Канада. В последние годы они проводятся в рамках концепции устойчивого развития с упором на экологию. Североканадский поселок Форт-Смит намечено превратить (правда, только к 2020 г.) в опытный, полностью независимый от северной среды, точнее, приспособленный к ней так называемый экотехнополис.
Сходные меры намечаются в России, но в общем дело движется, как и за рубежом, не слишком успешно. Из года в год кочуют в документах проекты новых нефтеперегонных и деревообрабатывающих комплексов, большинство из них остается на бумаге. Теряем миллиарды, потому что вывозим сырье, а не продукты его переработки, — истина, которую пропагандировал еще Д.И. Менделеев (на Аляске, например, строго ограничен вывоз круглого, то есть непереработанного, леса). Капитализм нам не помог: по-прежнему вторичные отрасли хозяйства, как и инфраструктура, развиваются на основе пресловутого остаточного принципа. Раньше просто экономили деньги, их всегда не хватало, теперь рынок мешает. На востоке северной зоны, однако, намечено создать экотехнополисы.
В судьбу Севера громкий диссонанс вносят экологи. Они давно призывают резко ограничить или, лучше, прекратить хозяйственную деятельность на пока еще слабо нарушенных человеком территориях, а это прежде всего Север. По их мнению, такая мера сможет серьезно противодействовать возможному экологическому коллапсу планеты.
По существу, к таким же мерам принуждает факт, что те же территории, особенно северные болота и тайга, являются главными планетарными очистителями потоков загрязненного воздуха, идущих из США и Западной Европы. Не сельва, южноамериканская «тайга», является «легкими планеты», как многие еще думают, а тайга истинная, североазиатская. Страны-загрязнители должны платить странам-очистителям, и Россия благодаря Северу теоретически могла бы получать серьезный экологический доход — нечто новое в политической экономии. Вопрос обсуждался на мировой конференции по устойчивому развитию в Йоханнесбурге в 2002 г., ничего конкретного не было достигнуто; мелькала, впрочем, возможная, применительно к России, цифра платы — не менее 3 млрд долл. в год.
Меняется отношение к некоторым видам ресурсов Севера. Имеющаяся там в изобилии пресная вода становится наиболее дефицитным в мире природным ресурсом. Следует по-новому отнестись к непрерывно возникающим проектам переброски части стока северных рек в засушливые регионы. Представляется ошибкой разгром таких проектов в 70—80-x годах прошлого века.
Сами территории становятся очень нужными в связи с намечаемым и частично уже осуществляемым строительством межконтинентальных транспортных и коммуникационных коридоров. Такие коридоры являются приметой глобализационного, объединяющего мир процесса. В Сибири и на Севере это существующие Северный морской путь и трансполярные авиасообщения Америка—Азия; проектируемые железнодорожный путь и, возможно, кабельная линия Европа—Аляска—США, трубопроводы из Сибири к странам Тихого океана, новые широтные рельсовые пути в помощь Транссибу и БАМу (Севсиб).
В условиях учащающихся и расширяющихся военных, политических, этнорелигиозных и других антропогенных кризисов и конфликтов, а также природных катастроф Российский Север может стать прибежищем или убежищем для беженцев и мигрантов. Там уже появились выходцы из бывших республик Советского Союза. Американский знаток Севера Оран Янг еще десять лет назад писал: «Свободные северные земли могут стать хорошим пристанищем для тех, кто устал от изнурительной борьбы между демократией и коммунизмом, социализмом и капитализмом, индивидуализмом и коллективизмом».
Итак, Север — во многом еще терра инкогнита, он таит немало неизвестного, непредсказуемого. Далеко еще не познан механизм проявления на этой территории ряда природных и общественных процессов⁵. Потому Север требует нестандартных, компромиссных подходов, согласования подчас трудно стыкуемых решений в разных областях жизни природы и общества. Север — это «большая система», нуждающаяся в сложных критериях, которые не всегда легко выявить и сформулировать. Во всяком случае нужно смелее отходить от эталонных мерок, присущих среднеширотным освоенным районам. Эмпирически это понято и признано давно. Но рискну утверждать: достаточно четко оформленного теоретического обоснования особой политики, прежде всего в области природопользования и в социально-экономической сфере, у нас, как и за рубежом, нет, хотя российские ученые в последние годы в этом отношении сделали немало. Это экономисты и экономико-географы: покойные М.К. Бандман и Г.П. Лузин, здравствующие П.Я. Бакланов, В.А. Витязева, Е.Г. Егоров, В.И. Ишаев, В.А. Крюков, В.Н. Лаженцев, В.Ю.Малов, Р.С.Моисеев, В.П. Пахомов, А.Н. Пилясов, B.C. Селин, Ю.А. Спиридонов, Г.Н.Ядрышников — список, конечно, неполный. Для понимания общих и региональных проблем североведения много дали исследования и организаторские усилия академиков В.И. Гончарова, А.Г. Гранберга, В.М. Котлякова, В.В. Кулешова, В.П. Мельникова, члена-корреспондента РАН В.А. Снытко, В.Р. Цибульского. Однако в новейших обобщающих монографиях по Северу социально-экономического и географического профиля, в целом весьма добротных, указанные выше теоретические и методологические проблемы если и ставятся, то в общем, в порядке констатации, без должных исследований. Это показывает отсутствие или недостаточную разработанность их конечных результатов⁶.
Видимо, нужен какой-то принципиальный, мировоззренческий прорыв в политической экономии, который перешел бы грань некоторых законов, кажущихся незыблемыми, например закона стоимости как основы рынка. Ведь происходит нечто подобное в естественных науках, в том числе считающихся точными, как, например, физика, где подвергаются сомнению «столпы» вроде закона сохранения энергии, кажущиеся не менее неприкосновенными, чем закон стоимости. Потому пока еще трудно бороться с унитарным подходом правительства, хорошо выраженным министром экономического развития Г.Грефом: «Единая страна — единый стандарт». Сумятица, зыбкость, неопределенность в отношении политики для Севера и на Севере по-прежнему царят и в верхах, и в низах. В печати, на телевидении, на научных и практических конференциях — вопиющая разноголосица. Впрочем, такова ситуация в целом по стране, и Север — просто хорошее зеркало событий. Но как бы то ни было, это создает нервозную, подчас нетерпимую обстановку, вредно отражающуюся на людях, на экономике, на территории.

Продолжение следует

¹ Л.И. Абалкин. Россия: в поисках самоопределения. — М., 2002; Д.С. Львов. Экономика развития. — 2001. См. также работы А.С. Панарина, Г.К. Широкова, А.А. Зиновьева.
² «Антисеверным» настроениям способствуют утверждения, что Север строился исключительно, или преимущественно, за счет принудительного труда. Это неверно. В 1932—1954 гг., в гулаговское время, на Севере в каждый определенный момент работало по 400—500 тыс. заключенных, что составляло в целом 15—20% всех работающих, включая вольнонаемных. В одних районах — Норильск, Магадан — заметно больше, до 40—60%; в других — Мурманская область, Республика Коми, Якутия — гораздо меньше; в некоторых районах — арктическое побережье, острова — заключенных практически не было. И это при том, что Север был регионом наибольшей концентрации принудительного труда: во всем СССР доля заключенных в экономически активном населении не превышала 2% («Свободная мысль—XXI», № 6/2003). С 1954—1955 гг. заключенных на Севере почти не осталось, а ведь последующие десятилетия были здесь периодом самого активного хозяйственного строительства. Приведенные цифры исчислены на основе опубликованных архивных материалов ГУЛАГа («Свободная мысль—XXI», 1998—2001), исследований местных североведов (например: А.Н. Пилясов. Закономерности и особенности освоения Северо-Востока России. — Магадан, 1996; Историко-культурный атлас Республики Коми. — М. — Сыктывкар, 1997), а также личных впечатлений автора этих строк от командировок в качестве представителя Главного управления Северного морского пути в конце 40-х годов. «Миллионы» и «десятки миллионов» заключенных, навязываемых средствами массовой информации, косвенно занижают великие достижения на Севере, да и в стране в целом, государства и народа.
³ В развитых странах политика по отношению к Северу сходна с политикой по отношению к сельскому хозяйству, также теснейшим образом связанному с природно-географическими условиями. В целях повышения его конкурентоспособности и обеспечения паритетности с промышленностью, экономика которой в гораздо меньшей степени обусловлена природой, государство мощно помогает фермерам. В США за последние 25 лет госвложения в аграрный сектор увеличились в 8 раз, они составили 23—25% стоимости его продукции. В странах Западной Европы, где климат холоднее, этот показатель достигает 50—60%, а в Скандинавских странах — 60—70%.
⁴ А.П. Паршев. Почему Россия не Америка. — М., 2000. Позднее вышло более серьезное, более уравновешенное исследование: Ю.В. Олейников. Природный фактор бытия российского социума. — М.: Институт философии РАН, 2003.
⁵ Многому происходящему в северных странах и регионах еще не дано должного объяснения. Почему, например, в Скандинавских странах и Финляндии, и особенно в совсем небогатой Исландии, — один из самых высоких в мире уровней жизни, или, как теперь говорят, индексов человеческого развития? И почему там же — самая высокая, в расчете на душу населения, насыщенность информационно-коммуникационными средствами? Северные страны показывают примеры активного вхождения в наукоемкий мир при сохранении сырьевой ориентации — вещи, в постулатах постиндустриалистов, казалось бы, несовместимые.
⁶ Арктика на пороге третьего тысячелетия. — СПб., 2000; Арктика: интересы России и международные условия их реализации. — М., 2002; С.Н. Голубчиков, С.В. Ерохин. Российский Север на переломе эпох. — М., 2003.