2.КЛИН

Кто и в каких местах заселял эту территорию?

Второй аналитический срез образной карты

Этногеография. Освоение территории.
Расселение народов

2.1. Финский рефугиум

Из предыдущего раздела дети уже вынесли информацию о том, что рассматриваемая территория некогда была заселена финскими племенами. Оставили ли они по себе память на образной карте? Да, и очень явную.
Заливая собой север равнины, которую географы потом назовут Русской, русские местами вытесняли финнов, местами смешивались с ними, передавая им более высокую земледельческую культуру, язык, веру. Но всякий раз оставались «острова» — медвежьи углы, где очагам финнов удавалось сохраниться в неассимилированном или малоассимилированном виде, где большое значение сохраняло присваивающее лесное (а не производящее полевое) хозяйство — главным образом звероловство и рыболовство. Вспомним, на первом, Кольском листе образной карты тень этой стародавней финской системы хозяйствования — обреченный на съедение олень и готовящаяся к употреблению озерная рыба — промелькнула у тундрового рубежа в Ловозере — селе саамов.

Если в северной тайге своеобразным геральдическим детектором стойкого финского духа* служит олень, то в южной тайге и смешанном лесу — медведь**. Знаменитый герб Ярославля — медведь на задних лапах, несущий секиру, напоминает о градоздательной легенде. В тот верхневолжский край, заселенный финнами — мерей и весью, явился некогда Ярослав Мудрый с дружиной новгородцев и увидел на месте нынешнего города финское языческое капище, где содержался тотемный медведь мери — объект поклонения. (Было это, как принято считать, в 1010 г., то есть без малого тысячу лет назад.) Князь зарубил его секирой, и задумчивая меря, утратив в лице, вернее в морде, своего живого идола духовный оплот, дала себя скоро ассимилировать. Поездите, однако, по Ярославскому Заволжью, загляните куда-нибудь в Пошехонье, и финская антропология улыбнется вам своими по-медвежьи широкими скулами и чистыми глазами. Над тотемом же своим забывшая себя меря позволила поглумиться — поставить его в герб на задние лапы да еще заставить нести в передних орудие своего убийства. Трофей русской цивилизационной ловитвы.
Через несколько веков и пятьсот километров Ярославовы потомки поставят на задние лапы другого финского медведя — мордовского: на гербе города Сергач на юге нынешней Нижегородской области красуется «служащий» медведь. Сергачские жители выучились дрессировать медведей и водить их по ярмаркам. Уроженцем мордовских лесов был, конечно же, и знаменитый Генерал Топтыгин, а его вожатый — сергачом.
На недавно принятом гербе Карелии — заозерного финского останца — тоже поставлен медведь, причем, чтобы никто не подумал, что зверь не приобщен к цивилизации, что не готов служить, и этого таежника по-цирковому вздыбили на задние лапы (рис. на с. 10)***.

На Каме же, в тысяче километров восточнее Ярославля, куда русские пришли веков через пять после знаковой бойни в верхневолжском мерянском капище, языческий медведь пермяков, наученный опытом своих предшественников, молчаливо проглотил инновацию,
дав себя приручить****. Приняв на спину Евангелие и дав водрузить над собой крест, лесной язычник все-таки сохранил звериное достоинство: остался в позе, естественной для хозяина леса, крепко стоящего на своей земле. Большая часть живших по Средней Каме финских племен былой Великой Перми дала себя ассимилировать — сделать русскими по языку и вере. (Но лица, пермские лица!)

Только в стороне от реки, там, куда заводят лишь слабенькие правые притоки (см. раздел «Ось», с. 7), в тупике Камо-Камского «междуречья» сохранился останец финской жизни — Коми-Пермяцкий автономный округ. И герб Кудымкара, столицы этого округа, и герб самого округа дышат медлительным таежным своенравием. Пусть дети сравнят изображения пермского медведя — бывшего финна — и кудымкарского, в котором поныне здравствует еще финское самосознание. Миша из северной камской петли куда реалистичнее, куда мощнее, пластика какая: загривок-то, загривок один чего стоит! Но главное — знак, помещенный над филейными частями. Это не крест, как можно подумать при невнимательном рассмотрении. Это так называемая перна — символическое, свойственное многим финским народам (см. гербы финских «островов» России на с. 10) изображение Солнца — языческий солярный знак. Нет, коми-пермяки давно приняли христианство, по-русски говорят едва ли не лучше, чем по-пермяцки, и, в отличие, например, от соседей — удмуртов и марийцев, не озабочены языческим ренессансом. Но в генетике, в традиции, в менталитете медленно бродит древнее низкое тусклое финское Солнце.

Когда развитие образной карты дойдет до прилегающих с севера земель коми-зырян (Республика Коми), мы встретим еще одного медведя — на гербе Сыктывкара. Он не служит, не несет Священного Писания, не демонстрирует природную гармоничность фигуры, но он, пожалуй, самый финн из всех российских геральдических финнов: он ушел в себя. Лишь морда и передние лапки торчат из берлоги.

Скрытый, законспирированный финский медведь (в советские годы отношение к традиционному пермскому гербу было неоднозначным) может быть выявлен нами и на гербе вполне русского Чёрмоза: попросите только школьников назвать изображенное созвездие.
По-видимому, можно рассматривать и чердынского лося — а это самый северный образ Прикамья — как древний след финско-языческого символа.

— Ладно. Ты откедова? — спросили его...
— Чердынский.
— Колдун, ребя!

(Федор Решетников. Подлиповцы)

Мощный, но травоядный лось Чердыни, самого древнего города Прикамья (XV в.), и приведенный в повиновение хищник Перми, нового столичного центра, образуют точно такую же пару, как в Верхневолжье: олень Ростова Великого — самой первой здешней русской колонии (IX в.) — и убиенный хищник современного столичного Ярославля. Тотемы финнов-пермяков и тотемы финнов-мери, выставленные в гербовую «рекламу» как охотничьи трофеи русской колонизации.
На старинном варианте герба Чердыни лось (а по описанию это лось) на лося не похож, а похож на северного оленя (см. с. 21). И если в случае с Ростовом остается только гадать, как северный олень забрел в Подмосковье (не с ледниковых ли времен еще живет в образе территории этот реликт?), то под Чердынью и Красновишерском северные олени — вещь обычная. В этих местах ведь еще совсем недавно жили даже не коми-перямки — «южане»-финны, а манси (вогулы) — настоящие северяне-угры. Позднее русские и идущие с ними рука об руку предприимчивые коми потеснили неуживчивых манси за Урал, но — говорят — еще в 80-х годах ХХ в. в чердынском, вишерском Приуралье видели мансийские оленные кочевки.
Официальное описание старинного чердынского герба указывает, что «лось» здесь изображен был потому, что местные жители платили ясак лосиными кожами. Ясак, напомним это школьникам, — подать в натуральной форме, которой обкладывались народы Севера и Сибири, почти не знавшие денежного обращения. Так на образной карте постепенно выявляется этнографическое содержание: финно-угорский ареал.
К нему следует добавить еще этнографический остров коми, живущих по реке Язьве. Остров этот давно оторвался, вернее был отчленен полосой русского расселения, от ареалов расселения и коми-пермяков, и коми-зырян. Здешние коми считают себя коми-язьвинцами и, по сообщениям прессы, именно под таким именем желают быть внесенными в итоги Всероссийской переписи населения 2002 г. О существовании этого острова по образной карте мы, пожалуй, и не догадались бы, если бы герольдмейстера XVIII в., составлявшего герб села Верх-Язьвинского (а некогда — города Обвинска), какое-то соображение не заставило специально нарисовать на мачте идущего по реке судна российский купеческий флажок*****, словно иначе бы здесь, в коми царстве, в легендарной Биармии скандинавских сказаний, позабыли бы о том, что это Россия.

И знали сосны: быть Россией лень им, —

писал Павел Антокольский о камской тайге (ниже мы еще вернемся к этому великолепно передающему образы Прикамья стихотворению).
Да и сами русские Прикамья, те, что уже полтысячелетия назад поселились в Чердыни среди финнов и угров, не могли не офиниться, переходя от славянского земледелия к их ремеслу — звероловству. Чердынцев — охотников на белок прозвали на Руси векшеедами (они якобы ели беличье мясо после того, как снимали шкурки на продажу). Народная молва, кстати, по типам питания безжалостно классифицировала людей, деля их как бы на разные народы (архангелогородцев, например, дразнили трескоедами и моржеедами, намекая на то, что с океаническим белком в организме они становились уже как бы не русскими). Ставящая под сомнение русскость чердынцев съеденная векша (белка) на герб Чердыни не попала (древняя мудрая Чердынь не дала бы лишнего повода для насмешек). Зато соседнее село Гайны (в Коми-Пермяцком округе) на свой герб простодушно выставило векшу — дающую доход от пушнины и дававшую мясной отход для «позорного» поедания.
Различия между коми-пермяками и русскими давно уже условны.

«Часто можно услышать: “Я — пермяк” или “Мы же с тобой пермяки, не так ли!” Но при этом в одной ситуации человек, который определяет себя как пермяка, подтверждает это, а в другой говорит, что он фактически русский или заявляет “ме — коми-роч” (я и русский и коми)», —

писал в 1997 г. кудымкарский этнограф В.С. Дерябин. При этом он отмечает, что в отношении коми-пермяков речь идет не о двойной национальной самоидентификации (как, например, у украинцев в России, являющихся одновременно русскими и украинцами), а именно о переходном состоянии этнического самосознания.

Понятия их были такие: есть какой-то бог, а какой, и сами не знали, и только по преданиям своих отцов справляли свои праздники, молились чучелам. О существовании земли они знали только то, что земля дает пищу да в землю покойников зарывают. Увидят они, что солнце ярко светит, и думают: это бог, молятся ему: светит ли ночью луна — тоже бог; и дождь, и снег, и молния — все бог. Знали они, что есть город Чердынь, только потому, что бывали там, а есть ли еще за Чердынью что-нибудь — дело темное... Но вот начальство заглянуло к ним ... приехал к ним священник и стал уговаривать принять православную веру. Подлиповцы ничего не понимали, никого не слушали и хотели разбежаться, но струсили: приехал становой пристав, обласкал всех; подлиповцы смирились, испугались, исполнили все, что от них требовали, и с тех пор так боятся станового и попа (название, данное подлиповцами священнику), что, при появлении того и другого, прячутся в домиках и запирают двери. Сколько священник ни толковал им о боге, они не хотели понимать; хотя имели образа, но прятали их под лавки и вынимали, когда являлся священник; окрестившись, они, из боязни, стали отдавать крестить детей; венчались сначала по-своему, потом ехали в село к попу, везли к нему покойников... Ничего бы этого они не делали, да священник становым их пугал...

(Федор Решетников. Подлиповцы)

Решетников, описывая в своей знаменитой повести «Подлиповцы» чердынских крестьян XIX в., с этнографической иронией рассказывает, как те шли к Чусовой среди финнов и тюрков, посмеиваясь над говорами черемисов (мари) и татар, но при этом сами говорили на языке, заметно отличающемся от русского******.

* Финский дух скептически, настороженно-враждебно, но не люто относится к духу славянскому: сказочная Баба-яга, живущая в согласии со зверями и силами леса, — по-видимому, финка-таежница, и запах земледельца-животновода ей чужд: «Тьфу-тьфу, русским духом пахнет». С ней, впрочем, Ивану всегда удается сладить или, лучше того, поладить. Не то, совсем не то на юге — в степи.
** Любопытно, что в Западной Европе медведь часто выступает символом славянства и, в частности, символом русских. (Так медведь на гербе Берлина — напоминание о том, что это исконно славянская земля.) На русских же гербах медведь чаще всего выступает «условным обозначением» финнов.
*** О медвежьей геральдике в России см. также: S. Rogachev. Heraldic Тheatre of Russian Cities//Geograffity, № 1—2/93.
**** На изображениях XVIII в. пермский медведик смотрится совсем овечкой. Это сейчас его чуть осовременили и придали ему самостоятельности и мощи.
***** Трехцветное полотнище — это именно купеческий, коммерческий (но не государственный) флаг, принятый в дореволюционной России. Неудивительно, что ныне он особенно нравится торгашам. В начале 90-х те сразу приняли его всем своим сердцем: трехцветным пластырем оклеивали прилавки ларьков.
****** Да и о самом Решетникове, учившемся в Перми и оттуда приехавшем в Петербург, Н.А. Некрасов отозвался так: «Он смотрит совершенным медвежонком» (А.Я. Панаева. Воспоминания). Представлял ли поэт, произнося эти слова, в мыслях пермский герб и рассматривал ли «медвежонка» как детеныша медведя?

2.2. Тюркский фронтьер

Среди финнов и тюрков! Так вдоль Камы пролегла главная линия русской колонизации этого края, клином вошедшая между финно-угорскими народами, оставленными главным образом к северу и западу от Камо-Вишеро-Язьвинской оси, и татарами, живущими южнее. До русского пришествия ареал татарского расселения непосредственно контактировал с финским, и татары в этом контакте играли роль более активного, агрессивного начала, обкладывая финнов данью — собирая с них тот самый ясак (тюркское слово) пушниной, шкурами, который потом стали собирать русские.
Признаки татарского присутствия менее выражены на гербах Прикамья, чем финского. Это и понятно: прикамская тайга — едва ли не сердцевина финно-угорского мира; тюрки же заходили сюда лишь краем своего ареала. На гербе села Орда обыграно название села: по-тюркски орда значит городок, стоянка. Существуют, впрочем, и другие, финские версии происхождения названия этого населенного пункта; но при выборе герба склонились к тюркской версии: она ближе и кажется правдоподобнее, потому что здесь много татар. Само же укрепление — русское; острожек был поставлен здесь как форпост колонизации, но потом сожжен местными тюрками.
Гусь на гербе Барды — тоже выражение тюркоязычия коренного населения. С ним связана народная (скорее всего, придуманная, досужая) байка о происхождении названия маленькой речки, при которой стоит село. Якобы проплывавшие мимо люди спросили у волновавшейся у берега бабушки, что это за местность, на что та, не разобрав, отвечала: «Казмакты (“Мой гусь уплыл”)», что и стало названием местности, и так якобы именовалось раньше и само село (в общем: «Жили у бабуси два веселых гуся»).
На образной карте изображен герб Барды советского времени. Потом бардымцы переработали его, и в позднейшем варианте (рис. на с. 11) он по оформлению стал походить на герб Татарии. И ничего удивительного: Бардымский район — татарский, вернее татаро-башкирский (пермские башкиры, однако, широко пользуются татарским языком и учатся в татарских школах). По оценкам, тюрки составляют 92% населения Бардымского района. Вот вам и русская Пермь. Среди субъектов федерации Пермская область — третья после Татарии и Башкирии по числу татарских школ.
На гербе Октябрьского района, на самом юге Пермской области (но уже в Белорецком бассейне, за пределами нашего листа) фигуру сеятельницы сопровождает восточный, тюркский орнамент (с. 11).

2.3. Русский клин

Между татарами с юга и пермяками с севера и запада, как бы разводя их по разные стороны Камы, расклинивая, прошел главный поток русского заселения. Вначале он шел с севера, где главными базами были Чердынь и, позднее, Соликамск. А потом, после взятия Казани Иваном IV и открытия Камского устья на вход, — хлынул и с юго-запада. Памятники русскому освоительскому потоку ваши школьники найдут на карте без труда. Прежде всего это христианские символы: кресты на куполах Усолья и Добрянки, а также упомянутые уже Евангелие и крест на гербе Перми. Ведь именно русские принесли сюда христианскую проповедь. Это и старинные архитектурные каменные и инженерные сооружения: колокольня того же Усолья (это почти портретное изображение соборной колокольни в этом бывшем строгановском селе), часовня в Добрянке (изображение часовни художественного литья, отлитой мастерами добрянского, ныне не существующего завода, в 1892 г.) и колодец для соледобычи (в сущности, старинная шахта) в Соликамске. Ведь именно русские принесли сюда капитальное строительство*.
Для жителей Перми за Камой, на тупиковом западе, в финском правобережье — особый, все еще не изведанный мир.

Если судьба занесет кого-нибудь из вас в Пермь, хотя на короткое время, то послушайтесь моего совета … прогуляйтесь по берегу Камы … и полюбуйтесь, с романом Фенимора Купера в руках, этой огромной, плавной, величавой рекою и противоположным берегом ее, покрытым лесами и лесами на необозримое пространство. Я уверен, что эта пустынная река, этот безграничный лесной мир покажутся вам братьями тем американским рекам и тем девственным саваннам, которые так живописны на страницах Купера.

(Е.А. Вердеревский, середина XIX в.)

Особый мир прикамские русские ощущают и на юге, причем даже не на таком глубоком юге, как Барда, Орда или Октябрьский. Ведь тюркское население издавна, задолго до русских интенсивно проникало в подтаежную полосу и было вовсе не в восторге от появления конкурентов.

пишет пермский поэт Григорий Данской.

Если привыкшие к лесу русские (несущие в себе древнюю прививку финской крови), хотя и чувствовали себя на Каме не совсем в своей тарелке, все же, единожды пришед сюда, молчаливо принимали условия края, то наши городские поэты-евреи с их месопотамской и средиземноморской тепличной генетикой буквально содрогались от соприкосновения с Камой, буквально кожей чувствовали ее трагизм. Вчитайтесь в великолепное стихотворение Пастернака, помещенное в качестве эпиграфа к выпуску на с. 1. Челюсти сводит: и рассвет здесь не розовый, а синеґе оперенья селезня, а утро не ясное и светлое, а шло кровавой банею. Сама же Кама — как призрак: шла седой молвой, ползущей исстари. А уж в стихотворении Павла Антокольского «Кама» — буквально вся нервная система реки, так туго осваиваемой русскими, прокладывающими себе путь между древним финским (мордвою мертвой...) и конкурирующим тюркским (плачем печенегов...) мирами.

Русский клин вошел в Прикамье и стал расширяться, все более заполняя собой пространство. На большей части рассматриваемой территории стоят вполне русские города, носящие, правда, странные финские или тюркские имена. Но там, в глубинах...

* В Пермской области, как и вообще на Русском Севере и Урале, живут предания о чуди, которая сама себя в землю закапывала при приходе русских. По-видимому, в этих легендах отражено то, что некоторые финские племена жили раньше в землянках, не зная более высоких строительных форм.