5. УГОДЬЯ

К каким ландшафтам какие народы тяготеют

Четвертый аналитический срез.
Помещение новых знаний в более широкий
пространственно-информационный контекст

Природные зоны. Экология человека.
Заселение территории. Конфликты

И ненцы, и ханты, и манси в традиционных условиях занимаются всеми тремя видами жизнеобеспечения: и держат оленей, и рыбачат, и охотятся. Если же выделять преимущественные виды деятельности, то ненцы в первую очередь — оленеводы, ханты — рыболовы, манси — охотники. Первым соответствует природная зона тундры, где на открытых пространствах можно держать большие стада оленей. Вторым — приобские районы и территории вдоль обских притоков (главным образом, правобережье Оби и Иртыша). Третьим — водораздельные пространства со стороны Урала.
На образной карте главная концентрация оленей — на севере, в ненецкой тундре. Дайте школьникам задание примерно провести по образной карте границу между тундрой и лесом. «За тундру» должны выступить следующие ориентиры:
1. Явно ненецкие гербы (с. 6): Тазовский район и Лабытнанги. Последний особенно показателен. И из топонима, и из рисунка герба видно, что «семь лиственниц» — ориентир именно потому, что стоят эти несчастные лиственницы в чистом поле, вернее в голой тундре, отмечая собой один из последних островков лесной растительности на пути к северу (потому их и подметила ненецкая топонимика).
2. Северные олени — отличные тундровики. Но они, как уже отмечалось, заходят далеко на юг в тайгу, поэтому с этим ориентиром нужно быть осторожным. Так, оленя города Белоярского следует дисквалифицировать в качестве маркера тундры: он изображен на зеленом фоне, который, согласно описанию герба, символизирует обилие лесов. Откажемся и от услуг уже упомянутого (с. 10—11) нижневартовского оленя, тем более, что у него за спиной недвусмысленная елочка, с образом тундры не вяжущаяся.
3. Дикая фауна тундры: полярная сова (Новый Уренгой) и песцы (Приуральский и Шурышкарский районы).

Песец, по туземному выговору п с е ц, как бы выродившаяся собака, с сиповатым голосом, похож на лисицу. Он доставляет самоеду самую обильную ловлю... Песец, интересно вытащив на лапке из воды рыбу, бежал к своей норе, заметая пушистым хвостом свой след. Белая, серебристая шерсть сверкала на солнышке... Почуявши запах человека, он припал сперва к снегу, как бы желая скрыть свое присутствие, но, видя близость охотников, решился бежать, а затем опять припал... И только что растерявшийся зверек задумал уходить, как, заприметив ружейное дуло и не находя в побеге никакого спасения, мгновенно прикурнул окончательно головкой в самый снег, закрыл мордочку тщательно своими лапками и так и замер, точно желая слиться в одно с окружающим снегом. Верно пущенная пуля попала, однако, ему прямо в голову... Он, обагренный весь теплою красною кровью, растянулся и распустил свой хвост на том же самом снегу, в который и прятался. Белая, красивая его шкурка напоминала Миддендорфу родину песца — полярные льды, откуда бежит песец по тундре, гоняясь за разной мышью и отыскивая рыбу; напомнила другого также полярного зверя — белого медведя...

(Н. Александров. Пустыни Севера
и их кочующие обитатели)

У животных [на Севере] уменьшаются размеры выступающих частей тела, они как бы стремятся к идеальной по теплоотдаче форме — шару (правило Аллена). Наиболее северный представитель лисиц — песец имеет самые короткие лапы, морду, уши.

(Ю.Н. Голубчиков. География человека)

Скучно в северной тундре.
Куда ни погляди, на север, на юг, на восток и запад, в какую хочешь повернись сторону, — все одно и то же. В долгую зиму, когда иные лунные ночи бывают чуть ли не светлее короткого сумрачного дня, — кругом одно безбрежное, беспросветное море снежного наста, по которому шибкою рысью бегут, не проваливаясь, тонконогие олени да вихрем мчатся на лыжах люди. В осень — одни непроглядные туманы да серо-свинцовые, душные тучи… И только в короткую весну-лето оживает быстро и на миг тундра, пестреть яркими красками, горит синевато-зеленоватым травяным блеском, небо блещет яркою и глубокою лазурью, а все окрест полно гама, визга и стрекота несметного птичьего слета, нежащегося под горячими лучами почти неподвижного солнца. Но и тогда перед глазами, подавляющее и мозг, и душу непривычного человека, однообразие: сине-зеленая кочка, кочка и кочка… тысячи… миллионы кочек, сливающихся на горизонте в беспредельно сине-зеленое море… Томительно скучно. Недаром старые, много слышавшие люди говорят, что тундра — дело рук нечистого, который задумал было овладеть этим куском Божьей земли.
– А Осподь милостивый не пустил ёму овладеть совсем, — говорят старые люди. – Кажинный год приказал красну солнцу и туда заглядывать, чтобы, которые там человеки есть, благодать Осподню понимали.
Но и там, в тундре, есть люди, для которых она милей и дороже всякого другого уголка на земле, как и каждому человеку его родное место. Ни на что не променяет инородец, оленевод и охотник, свою болотную, томительно-скучную пустыню с ее холодом и мраком, летним бичом — комарами, тучи которых могут заживо съесть человека. Что ему самый богатый город, самый роскошный сад, о которых рассказывают бывалые люди!.. Есть у него в безбрежном снежном море из оленьих шкур юрта, есть оленье стадо, пять-шесть привычных к стаду мелких, остроносых, умных собак, есть в озерах и реках рыба, а в пустыне — горностай, песец и выдра, — и ничего ему больше не надо. Тут он живет и умирает, страдает и любит, тут поет свои монотонные, как вой северного ветра, как сама пустынная тундра, бесконечно-длинные песни… Ни о чем больше он и знать не хочет.

(Григорий Мачтет. В тундре и тайге.
Повесть из сибирского быта)

Таежную зону диагностируем по следующим маркерам:

1. Деревья (карта на с. 23).
2. Таежные животные: соболь, белка*, медведь, и глухарь (боровая дичь). Заметим, что ареалы тундровика песца и таежника соболя в нормальных условиях лишь слегка пересекаются, только в голодные годы песец бежит сотни километров к югу, но, если выживает, снова возвращается в родные палестины. Примерно так же соотносятся ареалы ненцев и ханты.
Для маркирования тайги можно пригласить и мансийскую лесную фею Миснэ из Октябрьского района.

Широко раскинулась тайга и нет ей, кажется, ни конца, ни начала.
Высокие кедры, лиственницы, сосны да стройные ели уходят почти что в самое небо. Зимой, когда снежит сверху, то так и кажется, что лесным великанам расти уже некуда, что зелеными верхами они уперлись в серо-свинцовую снежную тучу…
Только в ясное, морозное вёдро, когда так чудно искрятся звезды, исчезает эта тяжелая и гнетущая иллюзия. Тяжело, право, и как-то болезненно-душно чувствовать над собой нависший свинцовый свод, исключающий всякое представление о просторе.
В летние, да и в морозные ночи иное. Тогда ясно видишь, что как ни тянутся вековые кедры, а до звезд им далеко. Между мрачной тайгой и звездами стоит тогда голубой простор, такой необъятный, что сорвавшаяся с неба звездочка тухнет раньше, чем коснется самого высокого кедра. И ясно душе делается, и дышится легче, и манит тебя куда-то, и какая-то нежная грусть охватит, — Бог ее знает, о чем эта нега грусти: о звездах или далеких людях, — а сердце бьется иначе, почти в благоговейной тревоге, точно стоишь ты в торжественном храме или перед какой-то вековечной, неразрешимой загадкой.
И тихо в тайге, так тихо, что привычное ухо ловит движение белки, хотя она скользит по ветвям почти неслышной тенью. Далеко раздается стук копыт лося, резко доносится лязг ветвистых рогов и стук оленьих ног, добирающихся зимой сквозь снежный наст до вкусного серо-зеленого мха, даже неуклюжее топтание медведя, недоумевающего, зачем, в самом деле, вынесло его из берлоги, раздается ясно издали. Прошмыгнет заяц, и тот нашумит вдоволь. Оттого-то и зовут тайгу гулкой.
— Гулка она, братан (брат), — говорят сибиряки. — Стоголосая… Все равно, что баба… Ты слово, а она тебе десять, а то и поболе.
Звонкое в тайге эхо!..
И чудес же бывает в тайге, не приведи Бог сколько, и каких чудес!.. Зимой тайга большею частью угрюмо молчит и дремлет, окутанная снегом. Но чуть потянет теплом...
Не хорошо, говорят, и не следует любопытствовать и проникать в таежные тайны…

(Григорий Мачтет)

Внутри тайги угодья ханты более приурочены к местам, отмеченным рыбами.
Предложите школьникам прорисовать Обь и Таз на бланковке образной карты, ориентируясь по рыбам и символам реки в виде стилизованных национальных орнаментов (ломаные линии). Как может выглядеть итоговая работа, показано на с. 15.

Долго глядел на эти золотистые лучи, за которыми горела тем же золотом Обь; а там за ней искрились, точно раскаленные щиты, болота и озера самой тундры; и казалось, конца не будет этому блеску... Луч не гаснул, — он только медленно тускнел, покрываясь красноватым отливом, а в природе было так тихо, что ... Кастрен чувствовал всю дикость, всю могильную пустоту окружавшей пустыни. Она воскресла вновь перед его глазами со всеми ее ужасами, она была, несмотря на весну, такая же неприступная, мрачная, как и всегда; и Обь, — этот бог остяцкий, которого чтут остяки больше всех богов, — эта мать-кормилица, как зовет ее сибиряк, казалась Кастрену, с ее однообразными илистыми берегами, одной из безотраднейших рек земного шара. Широкая, заросшая невысокими камышами и кое-где ракитником, она катила тихо грязные мутные воды и наводила на человека тоску и уныние. Ни звука, ни плеска не было слышно, и какой-то неопределенный белесоватый сумрак, которому трудно подыскать и название, висел над ней вместо звездной ночи, вместо яркого дня.

(Н. Александров)

Почему одни народы живут севернее, другие южнее, одни западнее, другие восточнее? Как так сложилось? Как вообще занесло людей на эту землю?
Чтобы обострить смысл познавательной проблемы, давайте спросим, готовы ли были бы наши школьники добровольно переселиться в тундру, готовы ли сменить диету из хлеба, свинины, говядины, овощей, фруктов, сахара, меда на одну оленину? Если на первую часть вопроса кто-то из романтически настроенных детей, может, и ответит «да», то от второй части призадумается. Вывод, который предстоит сделать, таков: скорее всего, так называемые коренные народы появились на Обском Севере не по своей воле, а в результате принуждающих обстоятельств. Они испытали натиск других народов и, не желая покориться захватчикам и избегая истребления, были вытеснены сюда из более теплых мест. Общий вектор вытеснения — на северо-восток, от агрессивных Запада и Юга.
Ненцы (самодийцы) были вытеснены сюда с юга, по-видимому, из районов Алтая и Саян. Предки их были саянскими оленеводами (использовали в хозяйстве тамошних оленей, более крупных, чем северные), а может быть, и коневодами. И оттуда были принесены навыки одомашнивания копытных, упряжь, нарты, система управления стадом и упряжкой. Считается, что ханты и манси научились использованию оленей именно у ненцев. Удивительно, но прижатые к самой кромке Ледовитого океана ненцы — похоже, носители более высокой, животноводческой культуры, чем охотники и рыболовы манси и ханты.

Скудная жизнь, мрачная природа сделали и самый тип сибирского самоеда весьма серьезным, суровым; на вид он кажется каким-то недоступным ... но в сущности этот ужасный тип, спеленатый северными полярными вьюгами и буранами, так же кроток и тих, как и другой его собрат остяк, и в иных случаях даже нежнее и человечнее его. Сибирский самоед детей своих осыпает постоянно поцелуями, с женой весьма ласков и каждого гостя, в знак приязни, встречает всегда целованием в обе щеки. Он рослее и статнее остяка, одевается в оленью шкуру довольно чисто и тепло...

(Н. Александров)

Финский этнограф XIX в. Матиас Александр Кастрен уверял, что встречал в Саянах стариков, которые говорили на языке, близком к ненецкому. Но последующие поколения южных родственников ненцев были отюречены или омонголены. Возможно, родственниками ненцев по крови являются тувинцы, или, как их называли раньше, урянхайцы**. Только те, чтобы остаться на месте, согласились отказаться от языка предков и приняли буддизм, а нонконформисты ненцы ушли на север. На Средней Оби они столкнулись с ханты (остяками), которые тоже вытеснялись сюда тюрками (с юга) и уже отчасти русскими, коми-зырянами и отступавшими под их давлением манси (с запада). Между ханты и ненцами были жестокие схватки, и народные легенды хранят рассказы о витязях-ненцах. Почему ненцы, бывшие, по-видимому, носителями более высокой культуры, чем ханты, оказались оттесненными в полярную тундру, тогда как ханты достались более южные места, можно только гадать. Возможно, ненцам, пришедшим с юга, со степной стороны, тайга была и не очень нужна. Именно в тундре они нашли как бы новую степь (или хотя бы пародию на степь), в больших стадах оленей — как бы конские табуны, в ягеле — как бы ковыль, чум стал северной ипостасью юрты.
С запада, по-видимому, со Средней Камы вытеснялись в обские болота и угры — вначале ханты, а потом и манси. Манси еще совсем недавно жили на европейском склоне Урала. Помните, в выпуске о Прикамье (№ 4/2004) мы упоминали о том, что еще в 80-х годах XX в. в Красновишерском районе Пермской области видели мансийские летние кочевья. В бывших мансийских охотничьих угодьях выросли промышленные центры Среднего Урала. Именно манси (по-старому вогул) Степан Чумпин показал демидовскому штейгеру знаменитое и очень богатое железорудное месторождение на горе Благодать (у нынешнего города Кушва). По преданию, на этой горе находилось мансийское языческое капище, и соплеменники — за рассекречивание святилища — сожгли здесь слишком откровенного Степана.
Если после работы с листом «Прикамье» ваши ученики перечитали «Зимовье на Студеной», то они, должно быть, вспомнят, как герой рассказа нашел своего верного пса. Возле мертвого вогула.
Лишь под натиском заселявших Урал русских и идущих с ними рука об руку коми манси вынуждены были перевалить через хребет, где их появлению не слишком-то рады были их родственники ханты.
Заселение Оби шло в сражениях — и не случайно на древнем гербе Югорской земли — два враждующих копья.
В 1993 г. екатеринбургские власти, зарящиеся на соседнюю западносибирскую нефть (рудный Урал истощается, нужно откуда-то еще потянуть природных ресурсов), попытались использовать застарелые взаимные претензии манси и ханты. В городе Урай, в районе которого самая высокая концентрация манси (недаром на гербе — мансийская магическая птица) и который находится почти под крылом у свердловчан, был созван «конгресс народа манси». Собравшиеся заявили о намерении «мансийскими» районами по сути дела выйти из состава ХМАО и начать «интеграцию с родным Уралом» — Свердловской областью. Увести предполагалось перспективные в нефтегазоносном отношении Кондинский, Октябрьский и Березовский районы (а возможно, и Советский), города Нягань и Урай. Из них предполагалось сформировать Мансийский округ — МАО. (А.И. Алексеев, А.С. Титков. Проблема целостности Тюменской области). Попытка эта была в корне пресечена. В пику мансийской птице с загребущими крыльями на герб Октябрьского района забралась хантыйская фея Миснэ (и она не просто так взвешивает на ладони нефтяную капельку).
И все-таки прецедент конгресса в Урае симптоматичен: манси помнят о своем более западном положении, о старых угодьях и мрачно скорбят о них:

Мы уйдем, покинем Землю,
Чтобы больше не родиться
И на быстрых конях-лыжах
Не скользить за соболями.
Наши лодки, как могилы,
На песках сгниют тоскливо
И в деревнях опустелых
Будут жить одни лишь мыши.

Очевидно, что раньше угры жили еще западнее, и под самой Москвой мы находим немало названий речек даже не финского, а именно угорского происхождения. Так, известная многим подмосковная Воря, на которой стоит знаменитое Абрамцево и которая впадает в Клязьму у Лосино-Петровского (№ 8/2004, с. 21), несомненно, несет то же имя, что и мансийская Ворья, текущая с Урала в бассейн Оби (вор — лес, я — река). Расположенный в трех сотнях километров к северу от Москвы Весьегонск (еще недавно его правильно писали Весьёгонск) очевидно родствен западносибирским Варьёгану и Васюгану (еган, юган по-хантыйски — речка). Сарапул (а еще совсем недавно писали Сарапуль), рассмотренный вашими учениками в прикамском выпуске, по всей видимости, носил то же имя, что и Саранпауль на северо-западе ХМАО. Это имя означает «зырянское (коми) поселение среди хантов»: саран по-хантыйски — зырянин (коми), паул — поселок.
Отчего же, спросят наши школьники, целые народы в историко-географическом цикле оказываются вынужденными веками уступать позиции, уходить со старых мест на новые, похуже? Не зря мы с нашими мальчиками моделировали в разделе «Нет» (сноска на с. 4) стратегическую картину распространения угроз на территории России! Вот общая модель ответа. Согреваемый теплом Индийского океана и Средиземного моря Юг и отепляемый Североатлантическим течением Запад постоянно перепроизводят новых людей, и те ищут новых земель, новых угодий. Они надвигаются на живущих севернее и восточнее. Тем же остаются три пути. Первый — отступать под действием превосходящей силы, не желая якшаться с пришельцами (это уже рассмотренный нами путь народов Обского Севера, которых называют коренными, хотя они тоже сравнительно недавние гости в этих краях). Второй — дерзким рейдом вырваться с северо-востока Евразии на юг, как турки, или на запад, как венгры. Последние, кстати, — ближайшие родственники ханты и манси, говорящие на очень близком языке. (Обращаясь опять к неиссякаемой географической информации Мамина-Сибиряка, вспомним, что собаку вогула звали Музгаркой, и в этом слышится мадьяр, венгр). Третий путь — создавать большое, мощное централизованное государство, мобилизуя силы которого противостоять внешнему нахрапу на всех фронтах и понемногу восстанавливать утраченное. Это историко-географический выбор Москвы, в политике которой отступление на северо-восток для укрепления тылов сочеталось с продуманными контрмерами против южной и западной агрессии. Следуя этому выбору, наше государство развивалось веками, пока его граждане не явились к избирательным урнам в 1991 г.
Ныне Обский Север заселен преимущественно русскими — жителями городов и поселков, созданных для добычи нефти и газа. Доля ханты, манси, ненцев, селькупов, коми-зырян исчисляется единицами процентов. Но поразительно: на гербах нет ни единого русского символа, если не считать таковыми этнически нейтральные березы Берёзова и Сургутского района (а, например, в былом финском Прикамье мы встретили явно русских символов немало — № 4/2004). Слишком молодо еще здесь массовое русское заселение. При всей своей жизнерадостной отваге, при освоительском задоре и бурлящем духе обуздания природы и присвоения природных ресурсов русские на этом нефтяном клондайке в чужих для них широтах чувствуют пока внутреннюю неуверенность. И она, независимо от их воли, проявилась в гербах, в образах территории. Ведь, действительно, как констатировал недавно известный экономико-географ А.И. Трейвиш, никто сегодня не может предсказать даже среднесрочного будущего так называемых ресурсных регионов.
Вернемся опять к Мамину-Сибиряку: последнее, что видит замерзающий в северном Прикамье охотник Елеска, лицо того самого мертвого вогула, которому принадлежал Музгарка. Манси явился, по-видимому, сопроводить русского, ведь это его зона родовой ответственности.
Ненецкие, хантыйские и мансийские орнаменты столбят образную карту.

* Белки были глубоко опечалены, когда на Обском Севере начали искусственно восстанавливать численность соболя.
** Красноречивым подтверждением этому служит, кстати, перекличка названий Урянхайский край (Тува) и Уренгой (местность в Ямало-Ненецком округе, где было открыто знаменитое гигантское газовое месторождение).