ВНУТРЕННИЕ ВОДЫ
Наполняющая ощущением жизни
Живая вода... А разве бывает вода неживая? Но
остановленная навсегда, застоявшаяся,
отторгнутая у природы, она — мертвая! Живая вода
— вода в движении: в струях родника, журчании
ручья, в беге реки, колыхании моря.
Живая вода дарует ощущение жизни своим вечным
движением, быстрым ли, медленным ли. Она дарует
ощущение жизни своим вечным превращением: то
возносясь в небеса паром, то проплывая над землей
облаком, то оборачиваясь дождем или снегом,
соединяя капли в новый поток для новых
превращений.
Как волнует мягкое, пластичное, изменчивое, но
сильное тело живой воды, вольное и неукротимое,
то скопляющееся в огромных чашах, то
устремленное вперед.
И когда ты опустишь руку в такую воду, тебе
почудится, что на твои растопыренные пальцы
прыгает маленький, игривый зверек, пробивающий
себе дорогу.
Вода перекатывает свое мощное и гибкое, как у
дракона, тело, играючи крутит мельницы и турбины
электростанций, легко и свободно переносит
корабли и непомерные тяжести, не подозревая о
своей силе, подчиняясь только святой воле
земного притяжения.
Артур ЛУНДКВИСТ.
Глядя в текущую воду. 1978.
Пер. со швед. С. Стяжкиной
Кормящая
Уральская община исключительно существовала
рекою Уралом и, сидя на плодородной земле,
представляла, среди других русских земель, новое
и поразительное исключение: войско не занималось
вовсе хлебопашеством. Хлеб оно покупало на
стороне, на волжских пристанях и в самарских
степях — стало быть, и дома было сыто.
<...>
На такой же точно благодатной по плодородию
земле, благодаря которой позднее приселившиеся в
соседство казаков вольные «сходцы» из Великой
России вызвали такие сильные хлебные пристани по
Волге, как Балаково, Сызрань и Самара, — уральцы
забыли о плуге. Сперва вынуждала к тому бедовая
жизнь на самом рубеже государства и тревоги от
кочевых племен; потом удачно прислужился и
обеспечил жизнь рыбный Яик. Рыбу можно было
выменивать на хлеб, а свой к тому же и некогда
было сеять за обычными казачьими «промыслами» в
степи да и не к чему: придут кочевники, стравят
конями или потопчут верблюдами. Самую рыбу можно
было ловить только до нынешнего начального
рубежа «плавни», на багренном песке. Дальше ждал
киргизский аркан; ордынские татары были в самом
щекотливом месте казачьей линии, где в Индерских
горах, в 12 верстах от крепости Горской наливается
соляным рассолом из нескольких источников
самосадочное соленое Индерское озеро. Самый
берег нижнего течения Урала надо было защитить
семью земляными крепостями, чтобы не разрываться
с Гурьевом, ниже которого у ордынцев были также
перелазы: угоняли скот, грабили имущество,
опустошали селения и жгли все, что годилось на
кочевой вкус и хищную руку.
Сергей МАКСИМОВ.
Плавня. Конец XIX в.
Соединяющая
А название устья Урёв оказалось не
единственным, — так в этом краю вообще
называется устье озерных рек. Векса тоже не
собственное имя: так называются реки,
соединяющие на близком расстоянии два озера, в
этом случае — Плещеево и Семино.
Сразу же, выйдя из озера, Векса делает крутой
поворот, потом еще и еще, так что двум едущим по
соседним излучинам почти что можно бы друг другу
руки подать. И так вся река, и никто не хочет
прорыть канальцы из излучины к излучине.
Михаил ПРИШВИН.
Календарь природы. 1925
Дарующая спасенье
И вот, вблизи брегов уединенных,
Герои рыболовов повстречали.
Те, глядя на пришельцев удивленно,
Им в Каликут дорогу указали,
Сказав, что в этом граде просвещенном
Владыки Малабара обитали.
И, развернув послушные ветрила,
Туда армада бег свой устремила.
Могучий Инд и Ганг — поток священный
Вдоль Индии теченье направляют.
А с Севера от ветров дерзновенных
Ее надежно горы укрывают.
И волны океана неизменно
Ее просторы с юга обнимают.
Богов там знают самых разнородных —
Чтут Магомета, идолов, животных.
А с гор, что сердце Азии пустынной
Из края в край грядой пересекают,
Потоки низвергаются стремниной,
В Индийский океан они впадают.
А воды океана-исполина
Те земли в полуостров превращают,
Волной его лазурной окружая
И с трех сторон край светлый обнимая.
Как длинный мыс, почти пирамидальный,
Над морем полуостров нависает.
Народ непостижимый, беспечальный
У колыбели Ганга обитает.
Он, коль легендам верить стародавним,
Лишь запахом цветов себя питает.
И этот запах, как гласит преданье,
Ему дороже всякого питанья.
Немало обитателей различных
Прекрасный полуостров населяют.
Богатством несказанным, безграничным
Делийцы и бенгальцы обладают.
Надеждой непонятной, необычной
Свои сердца деканцы ободряют,
Считая, что дарует Ганг священный
Сынам земли желанное спасенье.
Луиш де КАМОЭНС.
Лузиады. 1572.
Пер. с порт. О. Овчаренко
Поющая гимн
По городу бродить не устаю
И перечислить не пытаюсь звенья
Любви глубокой до самозабвенья,
Навеки полонившей грудь мою.
Резьба балконов, окон и перил,
Дома, в которых каждый камень мил,
И теплый воздух, лаской напоенный,
Убор осенний, золотой и синий,
И рокот Мтквари — словно гимн
без слов.
Какой неописуемый улов
До сей поры не превзойденных линий!
Не может голова не закружиться,
Не может вздох не замереть в груди.
Не устаю я целый день бродить,
Как будто околдованный столицей,
Как будто все, что вижу я вокруг,
Мне Грузия преподнесла, как сказку,
Как ключ неосязаемый к Дамаску,
Как щит для отраженья тяжких мук.
Рюрик ИВНЕВ.
Рокот Мтквари. 1966
Страшная
Я до тепла был в молодости падок!
Еще б о печке не мечтать, когда
По желобку меж стынущих лопаток
Струится холодящая вода!
От той смертельной, муторной щекотки
Спирает дух, как на полке' в парной,
Особенно когда еще обмотки
Пропитаны водою ледяной.
Шинель моя намокла, как мочало,
Умерь попробуй звонкий лязг зубной!
Вода стонала,
хлюпала,
пищала
В зазоре меж подошвой и ступней.
Она была обильною и злою,
Текла с дерев на лоб, на щеки, в рот.
Ее с лица я отирал полою,
Как возле топки отирают пот.
В разливы рек я брел и брел по шею,
Я воду клял и клял на все лады.
Я не запомнил ничего страшнее
Холодной этой мартовской воды.
Евгений ВИНОКУРОВ.
Вода. 1953
Манящая и обманывающая
Куда ни глянешь — без призора,
Чуть от дороги шаг ступи,
Солончаковые озера,
Как полотно, лежат в степи.
В степной жаре, как будто рядом,
Их набеленные холсты.
Но ты, семь раз отмерив взглядом,
Отрежешь лишних две версты,
Пока до них дойдешь усталый,
И там, где ждал глотка воды,
Найдешь соленые кристаллы,
Волн затвердевшие ряды.
Но рядом будет так похоже,
Что там глубокая вода...
Тебе придется лезть из кожи,
Чтоб как-нибудь попасть туда.
Ты час пройдешь, и два, и разве
Под вечер, вымокший и злой,
В конце концов найдешь над грязью
Воды в два пальца светлый слой.
Кто раз пошел — себя жестоко
Лишил покоя на земле,
Где все так близко и далеко,
Почти как в нашем ремесле.
Константин СИМОНОВ.
1939
Дающая заработок
Амурские жители не имеют телег и ездят по Амуру
летом на лодках, а зимой по льду на санях. Вот
почему в каждом дворе было по две-три пары саней.
На возвратном пути я опять увидел того же
крестьянина.
<...>
Крестьяне переселились сюда из Вятской
губернии около полустолетия назад. Живут они с
достатком и занимаются зимним извозом и
доставкой дров на пароходы. Земледелие не в
почете потому, что нигде поблизости нет хорошей
земли, а также потому, что есть другие, более
выгодные заработки. И в самом деле! Один пуд
осетровой рыбы продавался по 40 рублей, а пуд
черной икры — по 320. Если ход кеты был удачный, то
средняя семья из четырех взрослых душ могла
поймать столько рыбы, что, продав ее в посоленном
виде, за вычетом всех расходов на соль, бочки,
фрахт и пр., она не только вполне обеспечивала
себя до нового улова, но даже откладывала
значительную сумму денег на черный день.
Владимир АРСЕНЬЕВ.
В горах Сихотэ-Алиня.
Начало XX в.
Предвещающая весну
Еще о всходах молодых
Весенний грунт мечтать не смеет.
Из снега выкатив кадык,
Он берегом речным чернеет.
Заря, как клещ, впилась в залив,
И с мясом только вырвешь вечер
Из топи. Как плотолюбив
Простор на севере зловещем!
Он солнцем давится взаглот
И тащит эту ношу по мху.
Он шлепает ее об лед
И рвет, как розовую семгу.
Капель до половины дня,
Потом, морозом землю
скомкав,
Гремит плавучих льдин резня
И поножовщина обломков.
И ни души. Один лишь хрип,
Тоскливый лязг и стук ножовый,
И сталкивающихся глыб
Скрежещущие пережевы.
Борис ПАСТЕРНАК.
Ледоход. 1914—1916
|