Родные наши города

Киев

Есть на земле
прекрасный город Киев.
И я сама, наверно, не пойму
Моей любви и нежности к нему.
Но рада я,
что есть на свете Киев!

А объяснений я искать не буду.
Мне все равно не отыскать ответ.
Там есть друзья.
Но есть они повсюду.
Ну где у нас друзей на свете нет?

И рождена я над другой рекою,
В другом, прекрасном
северном краю,
Но вспоминаю Днепр
с такой тоскою,
Как вспоминают родину свою.

И в трудный час,
с отчаяньем сражаясь,
Плацкарту я до Киева куплю,
И никому при этом не пошлю
Обычного
«Встречайте. Выезжаю».

Туда приходит поезд поутру.
И лишнего мгновенья не истратив,
Я выйду на каштановый Крещатик,
Пройду его — и выбегу к Днепру.

И встану на Владимировой круче,
И сразу сердце выйдет на простор,
И снова все покажется мне лучше,
Чем это мне казалось до сих пор.

Друзья мои, когда придет беда,
Вот вам лекарство, лучшее на свете:
Немедленно садитесь в поезда,
И пусть вас повстречают на рассвете
Невиданные раньше города.

Чужие реки потекут впервые,
И медленно обступит вас покой,
И все печали снимет как рукой.

Счастливый путь!
А я поеду в Киев!

Елена РЫВИНА. 50-е годы

Киев

По берегу Днепра
Серебряные рупора.
Цветущие каштаны,
Весенняя пора.

На гребешках
Владимирских высот,
Как памятники,
Парочки темнеют.
Никто словечка не произнесет,
Перед величьем
Вечера немеют!

Зато распелись соловьи
На все лады, на все
изобретенья,
Попробуй их останови,
Они другого подчиненья!

Вот город!
И трамвай и соловей —
Завидное и редкое соседство.

Один гремит
По линии своей,
Другой поет
Со своего насеста.

Прислушайтесь:
— Тиу! Тиу!
— Чок! Чок!
Уж не горох ли сыплют
на поленце?
Бьет в соловьином горле
родничок,
И возникают дивные коленца.

Уж сумерки.
Пора бы свет зажечь.
Сиять весь день и солнышко
устало.
Зачем же свет,
Когда светлее свеч
Горят повсюду
Люстры на каштанах!

Виктор БОКОВ. 1962

Киев

Как редки вечера такие —
Вот так стоял бы до утра,
Смотря с горы на дивный Киев,
На гладь широкого Днепра.
Так сорок лет тому назад
Писал я о тебе в волненье.
И вновь ты смотришь мне в глаза,
Уже овеянные тенью.
Нет! Мне не высказать всего,
И, заглушив сердцебиенье,
Я вижу только торжество
Твоих бульваров и строений.
Я вижу мужество твое.
И трудолюбие народа.
Мне кажется, что все поет
Под этим ярко-синим сводом.
Пусть вспомнят прадеды мои,
Когда-то жившие в Полтаве,
О граде, вставшем из руин,
О счастье родины и славе.
Как сорок лет назад, и ныне,
В порыве искренней любви,
Родной по крови Украине
Я говорю: века живи!

Рюрик ИВНЕВ. 1962

Донецк

Когда мне прошлой весной удалось, наконец, посетить Юзовку*, я должен был сознаться, что подобного тому, что мне пришлось там увидеть, я еще никогда не видел в своей жизни и что впечатления, вынесенные мною оттуда, навсегда останутся в моей памяти яркими неизгладимыми чертами. Картина, нарисованная моим воображением по чужим рассказам, оказалась совсем слабой, ничтожной и бледной в сравнении с настоящей картиной этого чудовищного громадного царства огня и железа, этого волшебного и в то же время страшного апофеоза человеческого ума, труда и знания.

* Юзовка — название Донецка до 1924 г. (в 1924—1961 гг. — Сталино).

Александр КУПРИН. В огне. 1899

Зимнее море в Сухуми

Был хмурый день, темнели облака.
Цвета небес тебя не украшали.
Безмолвно ты лежало в серой шали,
Как будто утомленное слегка.

Любившее недавно горячо,
Ты никого теперь не обольщало
Ни золотисто-радужной парчой,
Ни серебристо-лунным покрывалом.

Ты было морем, морем без прикрас,
Ты было зимним морем одноцветным,
Но взгляд твоих огромных серых глаз —
Прекрасней блеска жемчугов несметных.

Рюрик ИВНЕВ. 1966

Ереванское утро

Мне не спалось упорно. За окошком
Зурна звенела горестно и зябко,
Выплакивая старых слез запас.
Мне не спалось. Меня печаль томила —
Тоска зурны, безмерность ночи южной,
Какая-то щемящая обида...
И я решила: завтра же уеду,
С утра отправлюсь в городскую кассу
И — никогда... Я шла по Еревану.
Фонтаны били. Розовел Масис*.
В садах и скверах осень полыхала.
Я вышла слишком рано. Тишина
Еще дремала на пустых проспектах,
Высокогорность свежестью бодрила,
И под гору легко шагалось мне.
Совсем одной. Лишь кое-где, зевая,
Показывались дворники в воротах,
И зачастили, зашуршали метлы,
Прилежно выметая тишину.
Потом, тревожа дробным шагом площадь,
Прошла к заводу утренняя смена
И растеклась по улицам ночная.
Вот где-то горны протрубили зорю,
И солнце стало вверх ползти, как флаг,
Торжественно и тихо. Проявлялись
Оттенки туфа — розоватый, желтый,
И город засветился изнутри.
Повысыпали школьники. Сначала
Старательные двигались. Солидно.
Потом заторопились лежебоки,
И, всех сшибая, побежали сони...
Я шла по Еревану. Замелькало,
Задвигалось все сразу, загалдело.
Слепило солнце, небо, листья, взгляды.
И чем я ближе к цели подходила,
Тем почему-то медленнее шла.
Кассирша мне сказала: «Нет билетов».
И вдруг сверкнула черным влажным взором:
«Э, джаник, а куда вам торопиться?
К своим дождям? Смотри, какое утро!
Мы так легко гостей не отпускаем...»
Я шла по Еревану. Мне казалось,
Что ласковей земли на свете нет.

---

* Масис – армянское название Арарата.

Ирина СНЕГОВА. 60-е годы

 

 

Житомир

Кладбище польское, кладбище русское,
Домики старые, улочки узкие,
А на окраине стертою фрескою
Всеми забытое кладбище чешское.

Среди деревьев во дворике тихом
Строгий портал — лютеранская кирха.
Храм златоглавый Преображения,
Старый костёл — находи утешение.

Все мы под небом, все мы под Богом.
Мирно стоит меж домов синагога...
Издревле к этой земле прикипели
Русские, немцы, поляки, евреи.

Старый и Новый обряды да Тора —
Всё перемешано. Это — Житомир!

Владимир БЕЛОЗЕРСКИЙ. 2003

 

Севастополь

Смотрите на меня во все бинокли,
Расширьте изумленные глаза:
Я пережил осаду Севастополя,
Хоть не был в нем сто лет тому назад.
Забыв от страха ощущенье страха,
Влюбленный в жизнь, но не дрожа за жизнь,
Я защищал крутой курган Малахов
Под ядрами средь беспрерывных тризн.
Я задыхался от священной мести
И становился варваром в тот миг,
Когда в бою в живых телах, как в тесте,
Орудовал мой очумелый штык.
Я был убит, как адмирал Нахимов,
Я разрывался на куски стократ
И был зарыт в бесчисленных могилах,
Как тысячи матросов и солдат.
Но, как сама бессмертная Россия,
Став в эти дни сильней, чем Голиаф,
Я, зубы сжав и муки пересилив,
Восстал из гроба, смертью смерть поправ.

Рюрик ИВНЕВ. 1955