Разный Нью-Йорк

Составитель Ю.Н. ЛАЗАРЕВИЧ

Нью-Йорк — город контрастов.
Народная мудрость

Нью-Йорк в марте

С вечера все холодало, и беспрерывный дождь постепенно сменился снегом, наутро укрывшим тротуары и газоны белой пеленой, но к полудню поднялся ветер, и небо мгновенно прояснилось, вновь обретя оттенок сияющей и густой приморской синевы. С него словно соскочила крышка! Солнечные лучи растопили белую пелену, превратив ее в слякоть и грязь. Льдистая сырость потеплела, и вот уже нечем дышать! Таков опасный сюрприз, преподносимый зачастую нью-йоркским климатом с наступлением первых погожих дней, сюрприз, который кажется тем неожиданнее, чем полнее истребляет всякое понятие о климате нью-йоркская ночь, когда взгляд твой, как ночную бабочку, притягивает движущийся калейдоскоп электрических огней на каждом здании, движение разноцветных геометрических фигур, которое чутко уловил Мондриан* в своем «Великом буги-вуги» — полотне, так и оставшемся незаконченным в его мастерской на мольберте, возле которого и был найден мертвым художник, да и то далеко не сразу — так ужасающе велико одиночество человека в этом городе.
Но днем Нью-Йорк словно стремится отвлечь тебя от копошения на поверхности земли. Архитектура его воздушна, и взгляд устремляется вверх к парящим в небе и отражающим небесную синеву или облачную высь поверхностям, вбирающим в себя, как вбирает их водная гладь, тени, свет или внезапные сполохи света, скользящие вдоль врезанных в стекло или в металл искусственных ущелий, куда лишь ненароком может залететь сбившаяся с пути от берегов Гудзона и его доков чайка, легкокрылая посланница морских просторов, навевающая мысль о них так же естественно, как к концу бесконечной зимы навевает мысль о лете прояснившееся небо; и пора, когда вместе с восточными ароматами, дремлющими в закоулках парков и доков, столь же яростно, как и мороз, на город кинется удушливый зной, призраком встает перед глазами.
Слово «призрак», без сомнения, объясняет своеобразную красоту Нью-Йорка и сходство его с некоторыми чертами человеческого характера. Причуды климата, столь быстро сменяющего здесь декорации, приучают не ценить настоящего до тех пор, пока оно не станет прошлым, навсегда утраченным для нас, а вместе с тем именно эти причуды пробуждают ощущение узнаваемости, а иногда и иллюзию обновления.

<...>

Солнечный свет уже не так ярок, а тени удлинились... Вот небоскреб из стекла, устремляющий свои удлиненные очертания вверх, в синеву, цоколь его купается в тени, еще негустой, но придающей гладким поверхностям матовость агата. Средние этажи его горят под косыми солнечными лучами. Я останавливаюсь и гляжу на небоскреб — он все еще радует мой эстетический вкус, но не столь сильно, как я предвкушал, да и радует ли он меня в действительности? Я замечаю, что вверх медленно поднимается тень, постепенно поглощающая трепетное, яркое, красновато-коричневое сияние, тень тушит его, и черный, как чернила, цвет, подменивший собою пламя, подобен наступлению забытых холодов с окончанием жаркого сезона, или же, по банальной аналогии, которой я не могу избежать, сродни смерти, идущей на смену жизни. Мое настроение отражает этот процесс, и равно отражает его стекло. Поистине обманчивый материал. Камень куда вернее! Коламбес-серкл** теперь дышит холодом, она лишь перекресток среди других холодных перекрестков, и — что, по-видимому, тоже является иллюзией, ведь небо еще синее и порядочный кусок стеклянного фасада еще горит огнем, несет на себе его отблеск, — вновь чувствуешь укус холода. Нет, это не иллюзия: тень подкралась исподтишка, и под прикрытием этой тени, из-за необыкновенной высоты домов, царящей на окрестных улицах с самого утра столь полновластно, что некоторые из них чуть ли не весь год лишены солнечного света, проносится угрожающий порыв ветра, вдруг сменившего направление.

* Пит Мондриан (1872—1944), нидерландский живописец, создатель неопластицизма — абстрактных композиций из прямоугольных плоскостей и перпендикулярных линий, окрашенных в основные цвета спектра.
** Название площади.

Робер АНДРЕ.
Буги-вуги

Нью-йоркское метро

Метро — квинтэссенция Нью-Йорка, во много раз усиливающая все звуки и запахи, населенная самыми разнообразными и немыслимыми персонажами. Смешные старые дамы с лицами, превращенными макияжем в маски; веселые парни в узких брючках; роскошные девушки, которым перед тем, как стать моделями, приходится бегать с папками для бумаг; мужчины, пахнущие потом и сигарами, от которых все стараются держаться подальше, и случайно забредшие пассажиры с Уолл-Стрит, в полосатых костюмах и роговых очках, коротко подстриженные. То была симфония образов и тех самых запахов и звуков, которой дирижировали поезда, дополняя ее своим шумом. Кизия задержала дыхание и зажмурила глаза под порывом жаркого воздуха и пыли, поднятой приходящим поездом, быстро вскочила внутрь, и двери за нею закрылись.
Она нашла место рядом с пожилой женщиной, державшей в руках хозяйственную сумку. На следующей остановке в вагон вошла молодая пара, — незаметно для контролера эти двое по очереди затягивались «травкой». С улыбкой Кизия спросила себя, не словит ли ее соседка кайф от одного запаха...

Даниэла СТИЛ.
Обещание страсти. 1989

Сохо

Нью-йоркское Сохо — это большие магазины и давно не знавшие ремонта многоквартирные дома, пожарные лестницы и кондитерские, а за несколько кварталов от метро — картинные галереи, кофейни и чердаки, где обитают художники, писатели, скульпторы и поэты, бородатые, с яркими платками на шее. Здесь поклонялись Камю* и Сартру**, а де Коонинг*** и Поллок**** были живыми богами.
...Конец дня — время, когда молодые художники начинают выползать из своих убежищ, когда те, кто работает по ночам, начинают оживать, а те, кто работает днем, испытывают желание потянуться и пройтись. Чуть позже на улицах станет полно народа: гуляют, болтают, курят травку, собираются группами, забредают в кафе по пути к друзьям или на выставку чьих-нибудь скульптур. Все в Сохо друзья и все много работают. Попутчики в странствиях души. Первооткрыватели в искусстве. Танцоры, писатели, поэты, художники, собранные в южной оконечности Нью-Йорка между умирающим, полным грязи и непристойностей Гринвич-Виллиджем и стеклом и бетоном Уолл-Стрита.

* Альбер Камю (1913—1960), французский писатель и философ, Нобелевский лауреат (1957).
** Жан-Поль Сартр (1905—1980), французский писатель, философ и публицист. От Нобелевской премии (1964) отказался. Оба — и Камю, и Сартр — представители экзистенциализма.
*** Виллем де Коонинг — американский художник-абстракционист.
**** Джексон Поллок (1912—1956), американский живописец, в 40-е годы — глава «абстрактного экспрессионизма».

Даниэла СТИЛ.
Обещание страсти. 1989

В Гарлеме

Джерри проснулся от ужасного грохота, крика, смеха и давки. Он постепенно осознал, что сидит в битком набитом вагоне метро. Он увидел несколько прикрепленных к потолку вагона рекламных плакатов и какие-то лица — улыбающиеся и смеющиеся, черные, желтые, коричневые, серые, синеватые и бледные. Вокруг этого пестрого сборища носилась и колыхалась невероятная смесь запахов, ароматов, благоуханий. Запахи чеснока, лука-порея, зубной пасты, туалетной воды, жевательной резинки, пудры, духов, мыла и сельдерея щекотали ноздри Джерри. Будничная действительность приветствовала его тысячей голосов и запахов. Это был поезд нью-йоркской подземки, которая описывает непрерывный круг — как воротная вена.
Рослый негр в форменной фуражке наклонился к Джерри и спросил:
— Сэр! Куда вы едете? Вы сидите в вагоне уже около семи часов и объехали вокруг Манхэттена много раз...
Он не обвинял, а хотел помочь, так как ему за время работы в подземке приходилось видеть тысячи мужчин и женщин, спавших по ночам в беспокойно покачивающемся вагоне, в этой общей колыбели бездомных людей.
— А где мы находимся?
— В Манхэттене, сэр. Точнее сказать, в Гарлеме.
— Гаарлем, — произнес Джерри мечтательно, и ему представилась Голландия, прекрасные поля тюльпанов, деревянные башмаки крестьян, сочные сыры, красиво раскрашенные дома с ослепительно белыми дверями и крылечками. — Гаарлем, — снова повторил он. — Так, пожалуй, я выйду на следующей остановке.

<...>

Людской поток вынес Джерри из-под земли на улицу, из подземной сутолоки и давки в наземную сутолоку и давку. Утро выдалось красивое и ласково теплое. Но ловкий агент страны грез, оказывается, всучил-таки нашему герою фальшивые представления. Прекрасные картины тюльпановых плантаций голландского Гаарлема отступил перед черной реальностью Гарлема Нью-Йорка.
Джерри находился теперь в самом сердце негритянского квартала, где все было черно. Подобно редкостному альбиносу он появился на Пятой авеню, где на тротуарах сидели чернокожие любого роста и возраста. Казалось, они чувствовали себя хорошо среди набросанного бумажного сора, всевозможных огрызков и прочей дряни. Жирные мухи кружились в вихре свадебного танца, провозглашая вечную непрерывность жизни. Двое мальчишек кормили ручную крысу... Солнце посылало свое горячее благословение этой черной идиллии, которая вся так и сочилась жизнью...
Джерри отовсюду приветствовали, и он отвечал на приветствия. Чарующие цветники Голландии скрывались в душах негров Гарлема. Душой они жили на цветущем лоне природы и мечтали о садах Эдема, окруженные шумным роем мух и лежащим повсюду высохшим на солнце собачьим пометом. Буйная жизнь, пересаженная на чужую почву.
Пятая авеню спускалась в Гарлем, как сточная канава. Джерри тихонько побрел по этой всемирно известной улице в направлении к ее началу. Монотонные ряды домов вдруг прервались широким сквером. Джерри замедлил шаги и огляделся. Сотни босоногих негритянских детей топтали просторную пыльную площадку. Во всем безотрадном пейзаже не было ни одного светлого пятна, кроме сверкающих детских зубов да поблескивающих белков глаз. По краям площадки виднелись маленькие полоски пыльной зелени, на которых росли каштаны и вязы, низенькие тисы и кусты бузины. Черный сад Гарлема назывался Парком поцелуев. На его прозаических скамейках начинались многие поэтические романы негритянского квартала. В сумерках прохожий мог увидеть здесь прекрасное вступление к браку: девушку и юношу, чьи черные лица сливаются друг с другом и растворяются в чернильно-черной ночи. Днем прохожий останавливался, чтобы поглядеть финал пьесы: стаи детворы, молодое поколение народа, уходившего корнями в далекую Африку.

Мартти ЛАРНИ.
Четвертый позвонок,
или Мошенник поневоле. 1957