Экскурсия по Монтевидео

Памятник «Ла дилихенсия» («Дилижанс») скульптора Хосе Беллони

Уругвайская столица лишена помпезной роскоши и внешнего парижского блеска соседнего Буэнос-Айреса, притягательной красоты сказочного Рио-де-Жанейро, космополитизма и бурного натиска Сан-Паулу, лишена налета южноамериканской экзотики. Чинный и благовоспитанный Монтевидео — наименее американский и наиболее западноевропейский город среди всех столиц южноамериканских стран. Кстати, он и самый молодой среди крупнейших городов Латинской Америки.
Монтевидео был подобен ребенку с замедленным развитием, который, однажды встав на ноги, старается наверстать упущенное в колыбели время. Город, основанный как военная крепость, казалось, был обречен на захолустное существование, и до начала XX в. рос медленно. Но отшумели военные грозы, и город сорвал смирительную рубаху крепости Сиудаделы, взломал твердь равелинов, перешагнул через рвы. Бурное развитие Монтевидео связано с его превращением в один из крупнейших портов Южной Америки. На смену испанской колониальной администрации пришли английские купцы. Монтевидео стал одним из основных перевалочных пунктов их торговли с глубинкой Южной Америки.
В каких-нибудь десяти минутах от центра города раскинул крылья своих причалов порт. Он как бы осел на отшибе, скрывая от постороннего взгляда свою хлопотливую жизнь. За воротами порта гаснет визг лебедок, и к городскому шуму лишь как отдаленное эхо примешивается протяжный зов пароходных гудков.
В конце XIX — начале XX века суда доставляли в Монтевидео толпы иммигрантов. В отдельные годы их поток достигал 30 тыс. человек. Приостановилась иммиграция из-за океана, и началась внутренняя иммиграция — бегство в столицу уругвайских батраков и разорившихся мелких собственников. Более 90% населения Уругвая проживает в городах, но самый значительный после Монтевидео город насчитывает менее 100 тыс. жителей.
Архитектура Монтевидео представляет смесь стилей различных эпох и стран. Город сохранил наслоение испанского неоклассицизма, французского ренессанса, итальянского барокко, германской неоготики. К этому архитектурному винегрету в последние десятилетия примешивается современная приправа из стекла и железобетона. Состоятельные люди покидают лишенные комфорта особняки из местных сортов мрамора с красочными витражами, двухэтажные дома с плоскими крышами и с внутренним типично испанским двориком — пятачком «патио» и переселяются во взметнувшиеся вверх здания.

Перекрытая молом бухта отделяет Серро от полуостровного выступа, колыбели Монтевидео. Этот район называют «Старым городом». Его узкие улицы своим нервным пульсом днем и безлюдьем вечером напоминают в миниатюре лондонский Сити.
В Старом городе разместили свои филиалы крупнейшие мировые банки.
За Старым городом открывается панорама обсаженной королевскими пальмами просторной площади Независимости и центральной торговой улицы — авениды 18 июля. Прямая и узкая авенида 18 июля, с шеренгой магазинов, кинотеатрами, зданиями университета, национальной библиотеки и муниципалитета, пересекается авенидой Аграсиада, единственной диагональной линией, нарушающей четкий шахматный порядок городских кварталов. Ее украшение — великолепное здание парламента. Мраморный «Зал потерянных шагов» — действительно лабиринт, откуда трудно выбраться случайному посетителю. Авенида 18 июля упирается в гранитный обелиск, воздвигнутый в честь авторов первой уругвайской конституции. Обелиск высится в центре прямого, как стрела, широкого бульвара Артигас, рассекающего город с юга на север.
Многочисленные памятники воскрешают страницы истории уругвайского народа. Самые талантливые из них воздвигнуты в честь безвестных первых переселенцев, пядь за пядью осваивавших нетронутую человеком землю. Крупному уругвайскому скульптору Хосе Беллони принадлежат два созвучных друг другу памятника — «Ла каррета» и «Ла дилихенсия».
Изнемогая от усталости и жажды, быки тянут повозку. «Ла каррета» была в пампе единственным видом транспорта. Изредка ее можно увидеть и сейчас, крытую кожей, на двух трехметровых несмазанных колесах, скрепленных осью из апельсинового дерева. Застрял в трясине дилижанс, «ла дилихенсия», в который впряжена пятерка резвых лошадей, погоняемых кучером. Впереди дилижанса всадник уверенно указывает дорогу. Кажется, еще одно усилие — и лошади понесутся вскачь.
Зелень парков и бульваров придает Монтевидео облик города-сада. Дома скрываются за шатровой кроной платанов. Поздней осенью охра сухих листьев устилает тротуары. Чтобы листва была еще более буйной, ветви платанов обрубают. Зимой голые деревья протягивают культи обрубленных сучьев, зябко кутается в свое ворсистое пальто пальма, ветер срывает бледную листву эвкалиптов и хвою вечнозеленых араукарий. Упорно сопротивляется силам природы лишь закаленное пампой и воспетое поэтами легендарное омбу. Этот великан с широким стволом и тянущейся к земле листвой — самое характерное дерево пампы, своеобразный топографический ориентир для ее обитателей.
В Андалусии, откуда родом омбу, его звали «прекрасной тенью». Очевидно в шутку: на развесистые ветви омбу не садятся птицы, а под листвой одинокие путники не ищут прохлады — от листьев омбу исходят ядовитые испарения.
Первая предвестница весны, вступающей в свои права в конце сентября, — мимоза. В окрестностях города спелая пахучая мимоза создает целые просеки из живого золота. Закрывает при прикосновении створки своих лепестков «стыдливая мимоза». Распускается листва деревьев, испускают аромат белые цветы медоносной лжеакации, фиолетовые колокольчики ядовитого параисо (рая), желтые цветы дерева типас. Покрываются нежными лепестками слива и персик. Как девушка перед конфирмацией, убирается в белый воздушный наряд яблоня. В зеленой чаще алоэ, вытянувшего свои толстые мясистые стебли, мерцают всеми цветами радуги лепестки. Уругвайский столетник цветет ежегодно. Здесь щедрая земля делает боRльшие чудеса, чем та, о которой говорят, что «посадишь палку — вырастет дерево». На обыкновенной палке, брошенной на камень балкона, вдруг появляются бусинки цветов, которым дал жизнь воздух.
Если спросить любого жителя Монтевидео, от чистильщика сапог до министра, что является главной достопримечательностью города, то последует ответ: пляж. Действительно, широкий песчаный пояс, парапет набережных скалистой подковы берега Ла-Платы придают Монтевидео колорит курортного города.
Едва занимается заря, как спящий город оглашается пением петухов. Горластые петухи чувствуют себя в центре столицы не хуже, чем в деревенской глуши. Замолкают петухи, и начинается веселый птичий гомон.
Постепенно вдоль тротуаров вырастает шеренга из ведер и ящиков с мусором, который домохозяйки должны заблаговременно вынести на улицу. Поддержание чистоты мостовых лежит на попечении муниципалитета, тротуаров — на попечении самих горожан.
Прежде чем уругваец покинет дом, он совершит сложный ритуал потребления мате — пахнущей полынью горькой теплой жидкости. Этот настой сухих листьев дерева йерба мате — не просто традиционный напиток населения Ла-Платы. Уругваец может вынести отсутствие табака, хлеба, но мате — никогда. «Чужеземец становится креолом лишь тогда, когда он не может обойтись без мате», — говорят коренные жители Монтевидео.
Для понимающего толк в мате сосуд, в котором приготовляется напиток, означает то же самое, что для завзятого курильщика любимая трубка. Небольшой высушенный плод, похожий на тыкву, с твердой и гладкой поверхностью — это сосуд для мате.
В него вводится «бомбилья» — металлическая трубка с ситом на конце.
С мате связаны десятки крылатых слов, пословиц и поговорок. Если на каком-нибудь семейном торжестве забыли подать мате, хозяева могут услышать ехидный вопрос гостей: «Где дон Матвей? Подайте его скорей». В ходячем лексиконе «горькое мате» означает оставь все надежды, «сладкое мате» — дружба, «мате с жженым сахаром» — симпатия, «с апельсиновым соком» — я тоже сгораю от любви к тебе.
Мате способствует лучшему усвоению мясной пищи, испокон веков основного продукта питания местных жителей. По потреблению мяса на душу населения Уругвай занимает одно из первых мест в мире.
В глазах уругвайца сказочным ореолом окружено то время, когда от коровьей туши отрезали лишь несколько килограммов отборного мяса, а остальное выбрасывали. Прошло и то, сравнительно недавнее, время, когда средняя уругвайская семья имела вдоволь мяса. Сначала ухудшилось качество мясной пищи, потом резко сократилось количество.
Наступает полдень — время обеда. Рядом со строящимся домом рабочие усаживаются в круг, разводят костер и над тлеющими углями медленно поворачивают кусок мяса, подцепленный на крюк металлического прута — «асадора». Потом каждый, ловко орудуя острым ножом, отрезает от куска свою порцию мяса с кровью. Это — «асадо», второй после мате элемент рациона местного населения и первый атрибут уругвайской кухни.
Ни один торжественный случай в жизни не обходится без креольского асадо — варианта шашлыка. «Дать асадо» означает созвать гостей. Над дровами или углями устанавливается наклонная решетка с параллельными прутьями — «парилья». Гости — не описанные выше рабочие, обеденное время которых ограничено перерывом. Роняя капли янтарного жира на шипящие угли, несколько часов жарится туша бычка до двух лет — «новильо». Гости отрезают сочные ломти мяса и кладут их на деревянные дощечки — тарелки. На отдельной решетке жарится «парильяда» — разнообразная требуха.
Оканчивается обеденное время, и вновь начинает биться замедлившийся полуденным сном — «сиестой» — пульс уругвайской столицы.