11. ЖУТЬ

Genius loci (дух местности)

Синтезирование образа: негатив

Экологические проблемы.
Кризис городов.
Региональный менталитет.

Помните, в № 21/2004 (с. 9—17) на примере Саратовского Поволжья мы рассмотрели некоторые признаки, по которым территория может быть отнесена к «глуши», названа маргинальной по отношению к общенациональным узлам и коридорам развития. Некоторые из этих признаков всплывают в Южном Зауралье, некоторые добавляются.

Опасные и «грязные» объекты

На рассматриваемой территории находится «самое грязное место планеты». Именно так был назван район города Карабаш в 90-е годы в докладе экологической комиссии ООН. Действующий здесь  медеплавильный завод (при выплавке черновой меди из руды выжигается очень много серы) буквально пропитал почву вредными веществами отходов, отвалов и стоков, атмосферные выбросы душат город. Карабашcкое черное пятно на Южном Урале с содроганием наблюдали космонавты из космоса. По географической иронии, само название города Карабаш переводится с тюркских языков как «черная голова» (по названию ближней горы). Право же, поверишь, что имя предопределяет судьбу. На старой эмблеме города на наблюдателя явно давит сверхконцентрация промышленных объектов, черные корпуса.

Заболевания органов дыхания — самый распространенный недуг среди маленьких жителей Карабаша... Местные «марсианские пейзажи» выглядят похлеще декораций к американским фантастическим фильмам. А из-за периодически льющихся кислотных дождей крыши многих автомобилей в Карабаше приобрели нереальную перламутровую окраску. Побродив по городу несколько часов, я обнаружил, что у меня на ботинках появился густой белый налет. — Ни в коем случае не отмывайте его водой и руками лучше не трогайте, — посоветовали мне в гостинице. — Пропитайте тряпку водкой или спиртом и осторожно протрите обувь.

(Д. Владимиров//Известия, 03.04.2000)

В начале 90-х годов завод был остановлен по экологическим соображениям, а через несколько лет вновь открыт под обещание смонтировать якобы очень эффективные швейцарские фильтры. В 2000—2001 гг. начали их монтаж. И казалось бы, с нового герба  можно было бы и убрать мрачную, с черной головой хищную птицу. Ан нет, в 2001 г. «Карабашмедь» за одну ночь выжег своими выбросами более сотни огородов. 29 июня 2004-го — снова выброс.

8 километров до Карабаша. Деревья в золоте и багрянце, вдоль дороги — осенние кучки листвы. Но видимое очарование золотой осени рассеивается сразу, когда вспоминаешь, что сейчас только начало лета. Гектары деревьев с мертвыми листьями.
Если подняться на самую высокую точку — газораспределительную станцию — след от субботнего ночного выброса становится виден, как на карте. Облако диоксида серы за несколько часов прошло по району, застроенному частными домами, выжигая сады и вызывая у людей тяжелое удушье... кусты картофеля и помидоры обожжены, будто по ним прошли огнем. Листья кабачка ссохлись и крошатся в ладони.

(Челябинская ГТРК, 03.07.2004)

Желтели до времени деревья и из-за другого промышленного выброса, сделанного другим, очень крупным предприятием Челябинской области — радиохимическим комбинатом «Маяк», расположенным в Озёрске (Челябинск-40, или 65) и производившим оружейный плутоний. 29 сентября 1957  г., в воскресный день, в 16 часов 22 минуты на радиохимическом заводе взорвалась одна из емкостей, служившая хранилищем высокорадиоактивных отходов. Взрыв полностью разрушил емкость из нержавеющей стали, находившуюся в бетонном каньоне глубиной 8,2 м. Отходы были подняты в воздух на высоту до 1 км. Облако радиоактивной пыли, подхваченное сильным юго-западным ветром, разнеслось по территории Челябинской, Свердловской и Тюменской областей (достигло района Тюмени через 6—8 ч). Территория, подвергшаяся радиационному загрязнению в результате аварии, позднее получила название «Восточно-Уральский радиоактивный след» (ВУРС). Его общая протяженность составила 105—110 км в длину при ширине 5—6 км.
И уж не ВУРС ли, свернувшийся в угрожающую пружину, изображен на гербе Озёрска в виде огненного (радиоактивного?) хвоста шкодливой ящерицы?

Последствия аварии оказались тяжелыми для близлежащих сел, оказавшихся в зоне ВУРСа. В течение 7—10 суток пришлось эвакуировать почти 11 тыс. человек из 24 пунктов Челябинской и Свердловской областей.
Наиболее чувствительными к радиации оказались хвойные деревья. У сосны хвоя сначала пожелтела, а затем полностью или частично усохла. Многие почки не тронулись в рост, а из распустившихся образовались короткие и толстые пучки побегов с удлиненной хвоей. Березовые леса оказались значительно устойчивее. Они полностью погибли только на участках с максимальной плотностью загрязнения. Гибели птиц и животных, однако, отмечено не было. В результате аварии не было зарегистрировано ни одного случая гибели людей, ни одного случая лучевой болезни.

Самому городу атомщиков (Озёрск), правда, повезло. Радиоактивное облако миновало его стороной — сыграло свою роль удачное расположение: при закладке учли розу ветров.
В 1959 г. правительство приняло решение об образовании на части ВУРСа санитарно-защитной зоны с особым режимом. Здесь запрещается использовать земельные и лесные угодья, водоемы, пахать и сеять, рубить лес, косить сено и пасти скот, охотиться, ловить рыбу, собирать грибы и ягоды. Без специального разрешения сюда никто не допускается. В 1968 г. здесь (на территории Кунашакского и Каслинского районов) был образован Восточно-Уральский государственный заповедник. Это первый и, пожалуй, единственный в  мире атомный заповедник.
Озёрск с его ядерным «Маяком» «обозначил» себя не только в атмосфере и на почве. Потребляя огромное количество воды для охлаждения реакторов и иных технологических целей, комбинат первое время сбрасывал радиоактивную воду прямо в реку Течу (правый приток реки Исеть), при истоках которой он расположен. Впоследствии земли вдоль Течи — в Челябинской и Курганской областях — пришлось изъять из хозяйственного оборота; запретную зону обнесли проволочными ограждениями. Это, впрочем, мало мешает местным грибникам, рыболовам, косарям.

По берегам той же Течи каждое лето можно увидеть стожки сена (Сосновский район). Председатель одного из сельсоветов рассказывал... что это разрешение он выдает только самым заслуженным своим работникам: уж больно хорошо там трава растет.

(Сергей Авдеев. Рыба баскервилей)

Еще один мрачный символ экологического неблагополучия на Южном Урале — озеро Карачай близ Озёрска (и опять это мрачно-пророческое тюркское кара — «чёрный»). С 1951 г. сюда и в близлежащее Старое болото сбрасывали отходы средней радиоактивности. Основная часть радиоактивных веществ поглощена в донных отложениях этих водоемов, а часть находится в растворенном виде. В жарких 1967 и 1972 годах высохшие илы и осадки стали разноситься ветром. Радиоактивная пыль была развеяна на территории 1800 км². Тогда начали засыпать озеро каменистым грунтом и заполнять полыми бетонными блоками. Так что одну из волн на гербе Озёрска  можно замазать. А другую, символизирующую озеро Кызылташ, служившее теплообменником для плутониевых реакторов, можно было бы закрасить термически красным.

На рассматриваемой территории — несколько военных полигонов, в частности Чебаркульский. В последние годы Федеральное космическое агентство пытается разместить здесь еще один, и весьма опасный полигон — для подрыва ракетных двигателей на твердом топливе, имеющих дефекты. Для этого присмотрели отработанный карьер «Радостный». Это недалеко от комбината «Маяк», Миасса, Златоуста, Карабаша, основной питьевой базы Челябинска — Аргазинского водохранилища.

Закрытие предприятий и деградация городов

Судьбы уральских городов, выросших на  минерально-сырьевой базе, часто ломаются, когда сырье оказывается исчерпанным или невыгодным для разработки. В разделе «Копи»
(с. 17—19) уже упоминалось о деградации Копейска и Еманжелинска, практически утративших свою профильную угольную специализацию. Ритуальный венок на гербе первого города и черный лебедь на гербе второго вызывают сопереживание потерявшим работу шахтерам ЧУБа.
В разделе «Руды» (с. 12—16) рассматривались промышленные центры, которые — выедая свою же рудную базу, рубя сучья, на которых сидят, — вынуждены были изменить (а иногда и не раз) свою специализацию. Венок Верхнего Уфалея наводит на мысли о быстротечности жизни факторов размещения.
Не раз уже упомянутый черноголовый пернатый хищник Карабаша — это и мрачная судьба города, который в 90-е годы потерял свою градообразующую базу — медеплавильный завод, потом вновь обрел ее, но так и не знает, что же лучше — с работой и серной отравой в воздухе или без серы и без работы.
У уральских заводских городов — непостоянное горное счастье. В отличие от обычных русских равнинных городов — центральных мест, которые держатся разветвленными связями за обширную (сообразно размеру города) территорию, — горнозаводской пункт вырастал из уральского камня на глубоком, но одном стержневом корешке —  минерально-ресурсном. Жизнь ему давала шахта, карьер или одна производственная связь со смежником-добытчиком. Стоило иссякнуть притоку  минерального сырья по этому корешку или корневищу связи — и город лишался своего основного резона существования. Поэтому столь непостоянны здесь успехи развития, столь характерны упадки, сопровождающиеся иногда деградацией самого' поселения, а иногда ломкой специализации и последующим — до поры — оживлением.
В символической, образной форме быстротечность, эфемерность удачи горнорудных поселений прекрасно выражена П. Бажовым в сказе «Серебряное копытце»:

Больше ее так и не видали, да и Серебряное копытце тоже не показался. Потешил раз, — и будет.

И не этот ли мистический козел ушедшей удачи появляется из-за гор, своей чернотой застя солнце на старой эмблеме Кыштыма? Не серебряное ли копытце звенит на гербе Южноуральска, пока еще сохраняющего относительное благополучие благодаря своей энергетической важности (ГРЭС).
О периодических жестоких кризисах горных заводов писали и в XVIII—XIX вв., пишут и сейчас.

К самому Кыштымскому заводу дорога подходит великолепным бором. Заводская церковь видна еще через озеро. Этот завод считается самым красивым на Урале, даже красивее Каслей, но, по-нашему, это не справедливо: оба завода хороши по-своему. Кыштым расположен совсем в горах, но ему недостает воды сравнительно с Каслями — Иртяш остается позади, а в заводе только один пруд, на который после озер и смотреть не хочется. Затем в Кыштыме вы уже не встретите каслинского довольства и ключом бьющей жизни — строенья валятся, много пустующих домов и вообще водворяется мерзость запустения. Когда-то Кыштым славился как бойкое место, но теперь все ушло в Касли…

(Дмитрий Мамин-Сибиряк. По Зауралью.
Путевые заметки)

Карабаш совершил свое сошествие в преисподнюю и замер на том берегу жизни в ожидании Харона, который вручит им обратный билет на свою ладью.

(Николай Кривомазов. Карабаш:
Дорога в ад и обратно)

Уральская экономическая логика — жесткая, каменная. Пока ты способен вести единоборство с горой, ты нужен. Слабый — лишний. Это относится к городам, это относится и к людям.

На Ильменских горах они, конечно, не раз бывали. Как гражданская война началась, оба старика в этих же местах оказались. По горняцкому положению, конечно, оба по винтовке взяли и пошли воевать за Советскую власть. Потом, как Колчака в Сибирь отогнали, политрук и говорит:
— Пламенное, дескать, вам спасибо, товарищи старики, от лица Советской власти, а только теперь, как вы есть инвалиды подземного труда, подавайтесь на трудовой фронт. К тому же, — говорит, — фронтовую видимость нарушаете, как один кривой, а другой глухой.
Старикам это обидно, а что поделаешь?

(Павел Бажов. Солнечный камень)

Эту логику хорошо выражает употребляемое в сказах Бажова уральское диалектное слово изробленный.

Духовная маргинальность

Работая с предыдущими выпусками образной карты, наши ученики уже освоили игру в «Нет».
Итак, чего же нет (и напрочь нет) в образах северо-восточной части Челябинской области? Люди, пристрелявшие глаз к русским гербам и знающие, какое важное место на них занимают православные символы, сразу обращают внимание на их полное отсутствие в озерно-зауральской обойме. Словно и не русская территория.
На Урале влияние православия всегда было менее значительным, чем на равнинной, сельской — крестьянской (то есть христианской) России. Раннее промышленное развитие и малочисленность крестьянства, больший, чем в среднем по России, удельный вес инженеров и техников — факторы, ослабляющие религиозность населения.
В советское время духовный мир здесь создавался как бы на пустом месте, наново, — за счет миграции столичной интеллигенции на новостройки.

И если в центре России тот же круг советской интеллигенции несмотря ни на что подпитывался традицией, то здесь колонисты генерировали свою особую, оторванную от корней духовность, развилась внерелигиозная культура.
Лишенные религиозного консервативного корня интеллектуалы Урала не устремлялись к церковным вратам. В своих НИИ и КБ под гитарные звуки Окуджавы и Кима они служили военно-промышленному комплексу.

(Александр Щипков. Духовный  монетаризм)

И в этих условиях оторванности от традиции какие-нибудь безобидные, на первый взгляд, окуджавские строки «Ах Арбат, мой Арбат, ты моя религия...» воспринимались не метафорически, а едва ли не буквально. Бардовская песня (у волн озера с туристической розой ветров под чебаркульской или увельской сосной) для иных стала здесь выполнять иллюзорно-компенсаторную функцию, как религия.
Сектантское наступление на Россию, начавшееся в 90-е годы, имело на Урале особый успех.

Поскольку исколесить Урал поперек невозможно,  мы... исколесили его вдоль... И чего мы только не видели! Мэра громадного мегалополиса, склонившегося с жертвенным ножом над тортом из просада*; чиновников государственной телерадиокомпании, которым вменено в обязанность посещать курсы сайентологов**; конференции, на которых учителей «усовершенствовали» педагогическими принципами Живой этики***; университеты, в которых колдуны с кандидатскими дипломами занимаются «мифологическим программированием населения» с помощью ритуальных текстов и NLP****; мунитов*****, активно принимающих участие в предвыборной борьбе.

---

* Просад — ритуальная пища у кришнаитов.
** Сайентология — полурелигиозное сектантское учение.
*** Живая этика — сектантское рерихианское учение.
**** NLP — нейро-лингвистическое программирование.
***** Муниты — секта с чертами тоталитарности.

(Александр Щипков. Духовный  монетаризм)

Нет на карте и ни одного символа культурной жизни (если не принимать как проявление культуры озёрскую ящерку из бажовских сказов), развитой культурной традиции.

В Челябинске поэзии нет и быть не может: язык поэзии — моделирующая система второго (если не третьего) порядка, для ее функционирования у нас нет местного интеллектуального «чернозема». Стихи есть, а поэзия и не ночевала.

(Вечерний Челябинск, 14.05.98)

Челябинск выплавляет в год семь миллионов тонн стали (счастливое число)... А вот на культуру в этом городе расходуется 0,23 процента бюджета — супротив семи-восьми, обычных в мире. Во всей России только Колыма и остров Сахалин чуть приотстали от Челябинска по культуре...
Есть в нем тем не менее и опера, и ТЮЗ (без помещения), и драма, и кукольный театр, и есть отделения творческих союзов — художников, писателей и даже композиторов. Что поделаешь, продолжает всех этих невтонов российская земля рождать. А родятся — выставки им подавай, зрителя-слушателя, участие в событиях, просто, наконец, работу. А оно все для удобства сосредоточено в Москве. Исторически сложилось такое разделение: все семь миллионов тонн стали — в Челябинске, а все семьсот семьдесят семь точек приложения культуры — в Москве.
(Не злиться, не злиться, не злиться!)

(Татьяна Набатникова. Баптистка//
Октябрь, № 8/90)

Известен рассказ Мамина-Сибиряка «Ночевка» (1891  г.), в котором он говорит об одной неудачной ночевке в Челябинске, когда город ему показался грязным, серым, злым; когда спать ему не давали клопы, лай собак. Рассказ полон острой иронии.

Суеверия, мифы, страшные предания

Немногие территории России могут поспорить с рассматриваемой по плотности связанных с ней странных, жестоких, иной раз уродливых преданий.
Чтобы сразу погрузиться в их атмосферу, приведем отрывки из двух сказов Бажова об озерах Иткуль («Мясное озеро») и Синара.

...А кончилось все это рассказом о жуткой были Синарского озера...
С этого дня палач с двумя объездчиками и охотился на Шарла, как на зверя. Уследили-таки, поймали. Опять приехал сам Зотов, поглядел и дал приказ кончить так, чтоб узнать человека нельзя было.
Вскоре по заводу и деревням разговор прошел, что на берегу Синарского нашли неизвестного убитого человека...
Кончилось это дело, а тут оба объездчика, которые с палачом Шарла выслеживали, потерялись... Ну, а потом и главного зотовского палача не стало... Из нашего Синарского всех троих и вытащили...
Объездчики, видать, убиты нежданным нападом... Ну, а у этого доверенного зотовского палача по-другому. Лицо у него не задето. Сразу признать  можно. Зато на спине живого места не осталось. Видно, что прутьями его забивали, и не один либо двое, а навалом хлестали. Кто это сделал конец зотовскому палачу, так и не дознались, за всех ответила шарлова жена. Ее Зотов велел тут, у Синарского, намертво кнутьями бить...
Домой возвращались по потемкам. Зеркало уральской феи под луной отливало холодным,  мертвенным блеском.

(Павел Бажов. Надпись на камне)

Этих стариков и судили как за бунт и присудили — у озера, на том самом месте, где драка была, кнутьями бить. Били, конечно, нещадно, спина в кровь, и мясо клочьями. А тот, сукин сын, который драку подстроил, тут же перед всем народом похваляется:
— Помнить-де меня будут. Не хотели в демидовских красных кафтанах гулять, походите в моих!..
Тут ему из народу и погрозились:
— Погоди, собака! Сошьем и тебе кафтан по росту!
Так и вышло...
На озере-то камень тычком из воды высунулся. Большой камень, далеко его видно. Вот на этом Шайтан-камне и оказался какой-то человек. Стоит ровно живой, руки растопырил. Одежа на нем красным отливает. Подъехали демидовские доглядчики к камню, глядят, а это мертвый подручный-то. У него вся кожа от шеи до коленок содрана да ему же к шее и привязана.
С той поры вот будто озеро Иткулем и прозывается...
Наш-от барин в ту пору, говорят, только то и наказывал:
— Берегись иткульских! За иткульскими гляди! Самый это отчаянный народ...

(Павел Бажов. Демидовские кафтаны)

Об Иткуле поныне рассказывают, что озеро в народе считается «нечистым», якобы возле островка-камня Шайтан (фото на с. 29) тонет много людей: купающиеся там будто бы чувствовали, что через тело проходит какой-то невидимый шнур, сковывающий движения.
Многим еще памятны странные газетные и телевизионные пересуды о том, как летом 1996 г. жители города Кыштыма подобрали карликовое (25 см) человекоподобное существо, которого приняли за раненного в результате аварии НЛО инопланетянина, нарекли Алешенькой и безуспешно пытались выходить.

Вообще всяческих россказней об НЛО, аномальных явлениях, снежных людях, метеоритах и т.п. на рассматриваемой территории, особенно на западе, в горнозаводской зоне, хватает. «Челябинец нашел метеорит и с той поры стихами говорит», — сочинили двустишие местные острословы.
На озере Инышко (близ Миасса), соседствующем с Тургояком, непременно рассказывают о пугачёвском кладе. Инышко имеет двойное дно —  между плотным торфяником и коренным ложем водоема находится мощный слой воды. Там Пугачёв будто бы и спрятал бочку с золотом.
Кыштым хранит сказания о страшном подземелье Белого дома — резиденции Демидовых и их преемников. Живший здесь жестокий заводчик Зотов (Кыштымский зверь) якобы устроил в подвале дома тюрьму с пыточными камерами, истязал, заживо замуровывал людей. В 2004 г. обследование кыштымских подвалов дало подтверждение мифам о застенках:

Дверь в пыточную была замурована старинной кирпичной кладкой. Планировка — типичная для тюрем — общая и одиночная камеры, карцер, служебная комната. Вместо окон в камерах — узкие световые щели, каменные стены — двухметровой толщины. Здесь и творился самосуд над непокорными.

(Владимир Юрин, спелеоархеолог)

Сделать гербом дом Демидовых—Зотовых — примерно то же, что поместить на эмблему какой-нибудь французской местности, претендующей на то, чтобы быть родиной Мальчика-с-пальчика, замок людоеда.
Но почему не поднимать на щит людоедов, если в Озёрске — инженерном, физическом, культурном Озёрске — на геральдический щит водружена в сущности эманация нечистой силы: обротень-ящерка — пришелиеца из потустороннего мира.

Хворый-то придумал дробовичок завести и на охоту повадился... В осенях ушел так-то да и с концом. Вот его нет, вот его нет... Куда девался? Сбили, конечно, народ, давай искать. А он, слышь-ко, на руднике у высокого камня мертвый лежит... Которые люди первые набежали, сказывали, что около покойника ящерку зеленую видели, да такую большую, каких и вовсе в наших местах не бывало.

(Павел Бажов. Медной горы Хозяйка)

Магия Хозяйки как фигуры чисто уральской, — безусловно, заслуга Бажова. Горная матка наших  местных преданий и бывальщин не так велика и страшна... Бажовская Хозяйка встает из темноты Тартара и Аида в малахитовом платье и русском кокошнике, и ее величественное поведение спокойно увязывается с русскими обычаями и поверьями: гостя встречает, угощает по русскому обычаю («щи хорошие, пироги рыбные, баранина, каша и протчее...»), но сама не ест (неживые не пьют и не едят), расставаясь, плачет, но слезы каменные.

(Майя Никулина.
«Про старинное житьеи про тайную силу»)

Сам Бажов — сысертский, полевской, из Свердловской области. Но в Челябинске его сказы тоже пришлись ко двору, и ныне именно здесь пустило корни новоявленное полурелигиозное течение бажовцев. Сектанты почитают персонажей сказов Павла Петровича. Во главе их «пантеона» — Медной горы Хозяйка. Она — «куратор всей духовной жизни людей Урала». Ее помощники — Великий Полоз, бабка Синюшка и прочие бажовские персонажи. Важная часть религиозной жизни бажовцев — проведение ежегодных, начиная с 1993 г., Бажовских фестивалей на озере Чебаркуль.

Река Миасс хранит всех нас
От злых поводырей,
По ней поплывших в стиле брасс
И утонувших в ней.
Лишь по ночам они, бренча
Костяшками судьбы,
Выходят строем на причал,
Как будто по грибы.
Как тридцать три богатыря,
Сочащиеся мглой,
Идут и тень нетопыря
Несут перед собой.

(Александр Самойлов. Река Миасс. 1994)

Топонимика

Чтобы завершить картину, стоит вчитаться в географические названия:
Гора Юрма — по-башкирски «Не ходи!». Таганай — «Подставка луны», мертвенно-бледного ночного светила. «Увильды», согласно одному из толкований, — от древнебашкирского слова «ульдым» — «умер», «скончался». (Cчитается, что именно это толкование имел в виду Д. Мамин-Сибиряк, посетивший озеро в 1892 г. и назвавший свой очерк о нем «Мертвое озеро». Писатель использовал топонимику, чтобы подчеркнуть особенность озера того времени: на его берегах не было ни одного населенного поселка.)
Ну а Чёртово Городище (западнее Кыштыма) или Шайтан-камень (на Иткуле) говорят сами за себя.