Средний Урал
Неиссякаемый источник
всевозможных знаний,каких нельзя добыть
ни из одной умной книжки
Милые зеленые горы!.. Когда мне делается
грустно, я уношусь мыслью в родные зеленые горы,
мне начинает казаться, что и небо там выше и
яснее, и люди такие добрые, и сам я делаюсь лучше.
Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на
каменистые кручи, спускаюсь в глубокие лога,
подолгу сижу около горных ключиков, дышу чудным
горным воздухом, напоенным ароматами горных трав
и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний
лес... Мне кажется, что со мной вместе по зеленым
горам ходит тень дорогого когда-то человека,
память о котором неразрывно связана вот с этими
зелеными горами, где он являлся единственным
хозяином. Без этого странного человека в горах
чего-то недостает, и я иногда на охоте невольно
вздрагивал и пугался, когда слышался его голос и
осторожные, крадущиеся шаги.
Сквозь чуткий и тонкий сон самых ранних детских
воспоминаний я вижу тощую, сгорбленную фигуру,
которая на правом клиросе нашей маленькой
деревянной заводской церкви каждое воскресенье
читала совершенно непонятным бормотком и пела
дребезжавшим старческим голосом. Это был самый
ветхозаветный дьячок, Николай Матвеич...
Рост детского мира ограничен своими
географическими пределами. Помню, как до шести
лет этот мир заключался по преимуществу в стенах
нашего деревенского дома, причем зимой мы сидели
в комнатах почти безвыходно, а летом играли в
садике, а «на улицу», которая у нас заменялась
большою заводскою площадью, нас отпускали
погулять только под строгим надзором няни, что
уже составляло для нас личное оскорбление.
Уличная детвора, проводившая все время под
открытым небом, сопровождала нас самыми обидными
замечаниями и остроумными кличками. Мы в
качестве благовоспитанных детей сами боялись
этих уличных сорванцов и сторонились их...
Следующий географический момент наступил тогда,
когда нянька была отставлена и в наше
распоряжение отданы были двор, сад и огород, что
вместе составляло довольно большое
пространство, особенно летом, причем каждое
время года приносило свои детские удовольствия.
С ранней весны у отца начиналась работа в
маленькой тепличке; потом шли приготовления
парников и приготовление большого огорода.
Распускались рябины, черемухи и смородина в
нашем садике, где у нас были свои любимцы, как
пион, принесенный Николаем Матвеичем с гор.
По-уральски пион называется «марьиным корнем». Я
особенно любил этот цветок, который мне казался
каким-то таинственным гостем, и я не мог себе
представить, чтобы в простом лесу росли такие
пышные цветы. Николай Матвеич являлся в роли
волшебника, похищавшего таинственную красоту
этих зеленых гор, которые отлично были видны из
окон нашей детской.
— Их там много, Николай Матвеич, таких цветов? —
приставал я к волшебнику.
— Довольно...
Потом Николай Матвеич приносил с гор прекрасные
пестрые лилии, которые обыкновенно разводятся в
оранжереях. Они на Урале называются «саранками».
Их луковицы едят.
— В саду саранка не будет расти, — объяснил
Николай Матвеич. — Она свою землю любит...
— И других цветов в горах много?
— Много... Всякие цветы в горах растут.
Благодаря Николаю Матвеичу я выучил название
всех гор, которые были видны от нас. Ближайшая
гора, тянувшаяся невысокой грядкой, называлась
Пугиной горой, за ней зеленой островерхой шапкой
поднималась красавица Шульпиха, вправо от нее
виднелось Седло, еще правее — Осиновая и т.д.
Из-за этих гор чуть-чуть синела вершина самой
высокой горы — Белой.
— Ишь как лоб-то высунула, — как-то особенно
любовно говорил Николай Матвеич про последнюю.
Белая гора была слабостью Николая Матвеича,
потому что под ней он бил своих олешек, а на
Осиновой горе он выстроил себе балаган, где зимой
жил по целым неделям. Все эти сведения я
запоминал с жадностью, потому что в них
открывался неведомый, таинственный горный мир.
Оттуда Николай Матвеич приносил всякую дичь:
глухарей, тетеревов-косачей, рябчиков; там же по
зимам в горных быстрых речонках ловил налимов.
Налимы особенно занимали нас. Николай Матвеич
приносил их обыкновенно в мешке. Они замерзали,
свернувшись кольцом. Интерес заключался в том,
что стоило высыпать эти черные крендели,
ломавшиеся, как сухарь, на стол в кухне и дать
согреться, как они начинали шевелиться и оживали.
Это был поразительный эффект. В Сибири любят
делать пироги, запекая в тесте мороженую рыбу
целиком, что придавало пирогу особенную
сочность, и мороженые налимы, согревшись в печи,
выползали иногда из пирога.
Вообще Николай Матвеич для меня являлся
неиссякаемым источником всевозможных знаний,
каких нельзя было добыть ни из одной умной
книжки.
Дмитрий Наркисович
МАМИН-СИБИРЯК.
Зеленые горы. Из далекого прошлого.
Воспоминания. 1902
|