Скандинавские пейзаж
и мировидение

На лавовых плато

Распространены в Исландии сказки о людях, которые якобы живут в необитаемой части страны, или о так называемых утилегуманнах (, от liggja «спать под открытым небом» и leggjast «бежать с родины»). Еще в древности рассказывалось о людях, которые, будучи объявлены на тинге вне закона, скрывались от преследования своих врагов в необитаемых местностях Исландии.

В сказках об утилегуманнах действующие лица всегда происходят из конкретных долин и хуторов, и действие в этих сказках локализуется в конкретных местностях. В сказках этих — вся Исландия и особенно та огромная пустыня, которая начинается сразу за «последним хутором» и которая знакома каждому исландцу. Обычно сказка об утилегуманнах начинается с того, что кто-то поехал в горы, то ли в поисках пасущихся там овец, то ли для сбора исландского мха, то ли в торговую поездку поперек страны, и на хейди, пустынном плоскогорье, его застиг туман, и он заблудился в горах, другими словами — попал в те дали, которые в ясные дни виднеются на горизонте и кажутся тогда такими манящими, такими фантастически красивыми, что естественно было связать их с мечтой о жизни, непохожей на ту, которую влачили исландские крестьяне на своих насиженных местах.

Пейзаж в Исландии, несмотря на суровость ее природы, нередко поразительно красочен, например, когда в ясный октябрьский день ивовый и березовый кустарник — его много в некоторых долинах — весь золотой, ягодник — в основном голубика, ее много по склонам гор — малиновый, вереск — лиловый, а завядшая трава — оранжево-бурая. Не менее красочны в солнечную погоду бугры лавы, сплошь поросшие пушистым мхом матово-зеленого цвета, или голые рыжие плиты лавы, покрытые разноцветными пятнами, или реки и озера, когда с их холодно-синей глади взмывают стаи белых лебедей. Но ничто не может сравниться с исландской солнечной далью: краски у нее такие нежные и чистые, что и назвать их невозможно.

Исландский пейзаж вообще фантастичен, и это, конечно, сыграло в развитии исландской живописи не меньшую роль, чем в развитии фольклорной традиции. Несмотря на то, что живопись начала развиваться в Исландии совсем недавно, в Рейкьявике очень много живописцев, постоянно устраиваются выставки живописи, и в квартирах исландцев всегда есть картины отечественных художников или репродукции с них. Живопись начала развиваться в Исландии, конечно, с горного пейзажа. Крупнейший исландский живописец Аусгрим Йоунссон открыл фантастическую красочность исландских гор. В Рейкьявике есть музей его произведений. Йоуханнес Кярваль, другой крупнейший исландский живописец, открыл фантастику исландских лавовых полей. Его лавовые пейзажи, будучи вполне реалистичными, в то же время граничат с абстрактной живописью. В исландском пейзаже деревья, поля, сады и вообще живая природа играют такую ничтожную роль, а лава и базальт с их причудливыми и как бы абстрактными очертаниями — такую большую роль, что понятным становится, почему исландская живопись так быстро перешла от пейзажа к абстракционизму и так долго на нем задержалась.

Сказочная долина, где живут утилегуманны, тоже фантастична. Она всегда зеленая. Посредине нее — река. В долине пасется много скота, и он крупнее и жирнее, чем в обитаемых местностях Исландии. Молоко у коров утилегуманнов гуще, чем обычно. Дома большие и красивые. Сами утилегуманны большого роста и очень сильные. Девушки у них красивые...

В современных исландских сказках о привидениях нет той мрачности, которая была часто характерна для этих сказок, когда все верили в реальность привидений. Мало того, в современных сказках о привидениях всегда есть что-то жизнеутверждающее: при отсутствии веры в привидения рассказ о них — это как бы преодоление страха темноты и смерти забавной выдумкой. Недаром в современной исландской аудитории сказка о привидениях всегда вызывает оживление, и обычно такая сказка рассказывается со своеобразным, чисто исландским юмором — таким юмором, который все время на грани полной серьезности. Кроме того, поскольку сказки о привидениях издавна были самыми распространенными в исландской народной традиции, сказки эти для всякого исландца — символ самобытности исландской национальной культуры и ее связи с народной традицией. Большой мастер рассказывать их — Тоурберг Тоурдарсон, «самый исландский» из современных писателей Исландии. Этот голубоглазый и светловолосый человек, небольшого роста, очень моложавый для своих семидесяти пяти лет и парадоксально сочетающий в себе ребяческую наивность и суеверие с обличительным пафосом передового политического деятеля и тонкой иронией, любит поражать своих посетителей тем, что демонстрирует им свою веру в привидения. «Меня спрашивают, — говорит он, — как я, будучи коммунистом, могу верить в привидения. Но как я могу не верить в них, если я несколько раз в жизни видел их так же ясно, как я сейчас вижу вас?» И он начинает рассказывать о своих встречах с замогильными жителями. Как художник он не может не следовать поэтике данного жанра, т. е. должен делать вид, что его сказка о привидениях правдива, что автор верит в ее достоверность.

Все в Исландии знают те или иные сказки о привидениях. Если, путешествуя по Исландии на машине с шофером-исландцем, спросить его как-нибудь с наступлением вечера, не приходилось ли ему в жизни встречать привидений, то, как бы он ни был флегматичен, он непременно оживится и окажется, что, если не он, то его товарищ по таксомоторному парку или знакомый шофер действительно встречались с привидениями. И он начнет с исландским юмором рассказывать о пассажирах, которые вдруг исчезают из машины, или снимают с себя шляпу и вместе с ней голову, или оказываются прозрачными и т.д., и т.п. И вы будете ехать по пустынной местности, где только изредка увидите стадо овец, сгрудившееся на склоне горы и как будто совершенно неподвижное, или мохнатых лошадок, бродящих на свободе по лугу, или одинокий хутор в отдалении от дороги, а у дороги «молочный помост» и на нем — почтовый ящик и бидоны с молоком, приготовленные к отправке в город. Но возможно, что вы вообще не увидите никаких признаков человеческого жилья и не встретите ни души. В вечернем освещении очертания гор станут призрачными. Всюду вокруг будет первозданная пустыня. И вы увидите, как в сумерках скалы начнут превращаться в ночных трётлей или как два ворона Одина вдруг поднимутся с камня и полетят вслед за вами. И машина будет мчаться по черной, гравийной дороге, и фары будут выхватывать из хаоса ночи камни, мох, вереск, и туман поползет отовсюду, или начнет накрапывать дождь, и сквозь туман, дождь и мрак будет угадываться, как привидение, пустынное исландское плоскогорье, хейди...

М.И. СТЕБЛИН-КАМЕНСКИЙ.
Культура Исландии. 1967

С гор спустился туман...

По каналу классической музыки скоро дадут Сибелиуса.

Сибелиус, или Ян, как я уже мысленно стал его называть, был по духу глубоко национальным композитором, написано в энциклопедии; иными словами, его музыка — это сама Финляндия, разумеется это одно и то же в той мере, в какой музыка может быть страной, что, ясное дело, вполне возможно; и еще в энциклопедии написано, что Ян создавал типично финскую музыку — музыку, в которой выразилась финская душа, а это как раз то, что хотим понять мы — я и мои читатели, именно это мы и хотим выяснить как можно скорее. Но все диски Сибелиуса, оказывается, выданы и находятся на руках. Норвежцы без ума от Сибелиуса, его диски идут нарасхват, и каждый норовит утащить их домой. Мне уже и самому не терпится послушать музыку Сибелиуса. Не могу вспомнить, слышал ли я ее раньше, но уверен, что слышал, по телевизору… Сибелиус — это скандинавская музыка. Ладно, финская, но ведь финская — это тоже скандинавская, потому что финское — это и скандинавское, а скандинавское выражает наши скандинавские души, мы все, как я понимаю, узнаем себя в этой музыке... Я готов слушать музыку. Ну же, начинайся!

Начало напоминает лето. Ласковое и доброе. Серый рассвет. Женщина; разумеется, белокурая финская селянка — ведь это же Финляндия — выходит на двор и, наклонив голову под струю воды из колонки, полощет под пение птиц длинные распущенные волосы. На заднем плане пасутся лошади. А вон и птицы — наверное, гуси — бродят рядом, занятые тем, чем всегда заняты финские гуси, чем вообще заняты всякие гуси в любой стране, подумал я, то есть какими-то своими гусиными делами. Но этот путь никуда не ведет. Слушай, Ян, пора двигаться дальше! И вот женщина сушит волосы на ветру; отбегая то туда, то сюда, она то здесь, то там срывает какое-нибудь растеньице и натирает соком свою гладкую кожу, она рвет цветы и, собрав букет, уносит его в дом, ставит в вазу и принимается за стряпню... Она снова выходит на двор и принимается заплетать косы, она не торопится, и медленно встает солнце — идиллия, идиллия… Но чу! Характер музыки меняется. Женщина задумалась. Тревожно задумалась. Задумалась так, словно только что вспомнила о чем-то. Она тревожно глядит на восток и думает. Тут в музыке возникает новое звучание. Опасность. Неужели надвигается что-то опасное? Да, это опасность, и невозможно позвонить в службу спасения. Пройдут еще годы, прежде чем будет сплетена страховочная сетка, которая обеспечивает в нашем обществе безопасность всех сторон жизни, нету даже телефонов, хотя, впрочем, в Америке несколько штук уже есть, Белл уже проделал подготовительную работу, так что в Америке представители высшего света уже названивают друг другу, но только не в Финляндии, тут никто не разговаривает по телефону, тут вообще мало разговаривают, а в музыке между тем опять что-то произошло, и лето сменилось осенью, и с гор спустился туман, туман густеет. Должно быть, это о русской угрозе, подумал я. Царь хотел захватить Финляндию, ему бы все хватать и хватать, как будто у него без того уже не было достаточно владений. Женщина не соглашается, она ведь финка и воплощает в себе все финское, это — финская музыка, я об этом читал, так сказано в энциклопедии, и так я и вижу; зная, что музыка финская, и зная, где находится Финляндия, я интерпретирую ее в том смысле, что тут идет речь о русской угрозе, никто не запрещает мне понимать это так, каждый имеет право на свое восприятие, да речь и не идет о сознательном интерпретировании, я открыт впечатлениям, и тут все возможно, я не управляю своими мыслями, я просто регистрирую ощущения и картины, которые всплывают в моем воображении, и сейчас ощущения рисуют мне картину, как женщина, в которой финское начало уже усилилось до крайней степени, задрожала и смотрит на восток, тревожно смотрит, затем она пошла к сараю, где стоит автомобиль. Что такое? Откуда вдруг взялся автомобиль? — думаю я. Впрочем, ничего страшного! Это же музыка, искусство, тут все может быть, все возможно, могут сливаться различные эпохи, анахронизмы здесь вполне естественная вещь, точного ответа и быть не может; и кто я такой, чтобы придираться! Тут надо следовать впечатлениям, плыть по течению.

Эрленд ЛУ.
Лучшая страна в мире. 2001.
Пер. с норвежского И.Стебловой