Ландшафт на Земле и в человеческом сознании

Ландшафт вне человека, в человеке и в стремлениях человека

Как хорошо в этих зеленых склонах. Так хочется признать единое великое значение всего. Что бы там ни было, но ведь это все прекрасно. Все это вне человека...

Земля прекрасна! Я носил любовь к бытию с детства, но ни разу не сказал искренно от всего сердца, что это Бог так сотворил, что это он. Я готов бы теперь произнести это слово, но чувствую вперед фальшь. Земле, однако, просто земле, убранной и зеленеющей, я готов бы молиться. «Земля божья», — говорят крестьяне. Откуда это у них? Из Библии? Бог сотворил землю…

Правда, мне хочется собрать все пережитое и лучшее из него отнести к земле, передать его ей и творить из этого что-то прекрасное о земле…

Михаил ПРИШВИН. Дневники

Творчество: в ландшафте и от ландшафта дистанцирующееся

И Милле* тоже пейзажист. Величие его фигур в том, что их окружает, и в линии, отделяющей их от окружения.

Райнер Мария РИЛЬКЕ.

Ворпсведе. 1902. Пер. с нем.

 

* Жан Франсуа Милле (1814—1874) — французский художник, большую часть творческой жизни провел в Барбизоне к юго-юго-востоку от Парижа. В этом равнинном (лишенном внешних эффектов) земледельческом районе он писал крестьян за их каждодневными занятиями. «Я крестьянин и ничего больше, чем крестьянин», — говорил он о себе.

Искажения в восприятии одних ландшафтов под действием других

Покинув Париж и приехав в провинцию, парижанин не переставая рассказывает о столице. Все, что он видит, он сравнивает с привычками и обычаями, существующими в Париже, и находит нелепым все, что отличается от последних. Он желает, чтобы в угоду ему все переменили взгляды. О дворе он говорит так, точно хорошо его знает; о писателях — как о своих приятелях; об обществе — словно именно он и задает ему тон. Он знаком с министрами, с чиновниками, он пользуется у них значительным доверием; имя его известно всем. Все его разговоры сводятся в общем к тому, что нигде, кроме Парижа, нет ни талантов, ни знаний, ни учтивого общества.

Все это он рассказывает взрослым и здравомыслящим людям. Он или считает их за дураков, или мания превозносить себя так его ослепляет, что он не видит, до какой степени легко было бы уличить его в заблуждениях и во лжи. Но он воображает, что возвысит себя в глазах всех, говоря с похвалой только о Париже и о дворе.

Известный стих Для провинциальных глаз ее глаза недурны парижанин, сам того не зная, применяет ко всему, что находится вне его кругозора; приехав в Бордо и Нант, он говорит: Гаронна и Луара для провинциальных рек недурны!

Луи Себастьян МЕРСЬЕ.

Картины Парижа. 1781

Творческая «развертка» ландшафта

Шэнь Го порицает Ли Чэна за то, что он не смотрит на пейзаж «подобно тому, как мы смотрим на искусственные горы и камни в нашем саду», то есть на миниатюрный пейзаж, увиденный как будто сверху. Шэнь Го считал, что если следовать правилам Ли Чэна и смотреть «снизу вверх с позиции человека, стоящего на ровном основании, то мы не сможем увидеть больше, чем одну сторону горы в одно и то же время... Если мы встанем на востоке горы, ее западная часть будет далека, а если встанем на западе горы, ее восточная часть будет далека». Критик возражает против фиксированной точки зрения, против направленности взгляда «снизу вверх», с позиции стоящего на земле человека. Действительно, фиксированная позиция глаза, являющаяся нормой для европейского мастера начиная с эпохи Возрождения, редко встречается в китайской живописи. Прежде всего, она противоречит самому смыслу пейзажной живописи, цель которой — показать как можно больше: и западную, и восточную стороны горы, то приближаясь к ней, то удаляясь, рассматривая ее и сверху и сбоку одновременно, или показывая и экстерьер, и интерьер построек. Художник будто свободно двигается над землей. Подвижная точка зрения бесконечно расширяет его возможности, позволяет писать пейзажи-панорамы, полно и всесторонне в буквальном смысле слова изображать видимое. Эффекты, которые передавали китайские пейзажисты, сродни современному кинематографу, где оператор передвигает камеру, снимает на ходу или с вертолета.

К. САМОСЮК.

Го Си.

1978

Метод познания ландшафта

Художественное изучение края с целью воспроизведения края потом, не расчленяя описание по частям: население, воды, промышленность, а соединяя все и представляя край живым, как личность.

Михаил ПРИШВИН. Дневники

Сознание, противостоящее поглощению местных особенностей

Я вновь в краю, где дует горный ветер,

И я не узнаю родного края:

Язык отцов не понимают дети,

Язык мой отживает, умирает.

 

Ужели мы на языке аварцев

Не будем думать, песни петь и спорить...

Что делать: реки в море впасть стремятся,

Хоть сами знают: их поглотит море.

Расул ГАМЗАТОВ.

Восьмистишия. Пер. с аварск.

Ландшафтная метафора: перенесение славы иного ландшафта на свой

За лежанкой — дровишки сосновые,

Избяные погудки впотьмах...

И приснятся мне зори песцовые

В заонежских морозных лесах.

 

Зимний край! Моя снежная Сирия!

Калевала, Печора, Двина!..

А по снегу — всё заструги синие —

Первозданной зимы письмена.

 

И приснятся мне зори песцовые,

И опять, как пустынник-монах,

Я уйду в сновиденья кедровые

И в загадки на древних снегах.

 

Я прочту эти за́струги синие,

Распознаю снегов забытье...

Зимний край! Моя белая Сирия!

Родовое наследье мое!

Николай ТРЯПКИН. За́струги.1962

Ландшафтная метафора: перенесение свойств знакомого ландшафта  на неизвестный

Я ни разу не видел море,

Я ни разу не видел юг.

И мне кажется, в синем просторе

Я увижу лишь поле и луг.

Говорят, что оно красиво —

Как живое, дрожит при луне...

Но милей мне родные нивы,

Стук цепов на удмуртском гумне.

Что там волны упруги и дики,

Чайки в небе, как белый снег...

Но милей мне полынь с повиликой,

Облака в голубой вышине.

Мой курорт — наши вотские* гурты,

Мое море — просторы полей,

Где в волнах, точно в море, удмурты

Жнут свой хлеб, пригибаясь к земле.

Наше поле не хуже моря,

И красивей его во сто раз,

Где колосья, с ветрами споря,

Гнутся, бьются с зари до утра!

Наше поле весной голубое...

А потом, как начнет цвести,

В бледно-желтом томясь покое,

Ждет поры, чтоб зерно принести.

А когда нальется, созреет, —

Станет ярким, как яркий день,

Золотыми брызгами веет,

В берегах голубых деревень...

Я ни разу не видел море,

Я ни разу не видел юг.

И мне кажется, в синем просторе

Я увижу лишь поле и луг...

Кузебай ГЕРД (1898—1937)

 

* Вотяки — старое наименование удмуртов

Ландшафт, переживающий себя в человеческой памяти

Сухой лиман был вовсе не сухой, а являлся заливом, отделенным от моря белоснежной песчаной косой, куда во время сильного прибоя закрученные в трубы как бы зелено-стеклянные волны вместе с языками хрупкой белоснежной пены выбрасывали к босым ногам двоюродных братьев редкие ракушки чертовы пальцы, морских коньков, винные пробки с проходящих пароходов, обесцвеченные лимонные кружки и маленьких медуз, таявших на солнце.

<^...>

Во время обследования района проезжали мимо порта Ильичевска, и никто, кроме членкора Синайского, не знал, что когда-то здесь был так называемый Сухой лиман — синее соленое озеро, отделенное от моря белоснежной песчаной косой, куда пенистые волны моря приносили к босым ногам молодых Синайских морских коньков и редкие ракушки.

Он вспомнил, что когда-то они называли Сухой лиман Генисаретским озером*.

Валентин КАТАЕВ.

Сухой лиман. 1985

 

* Генисаретское озеро — прославленное в Евангелии море Галилейское, оно же Тивериадское озеро (у евреев — Кинерет) в Палестине.

.