Горизонталь образования

К 75-летию кафедры социально-экономической географии зарубежных стран географического факультета МГУ

Почему я пишу эту статью? Я училась на этой кафедре, потом там же учились (а один еще учится) мои племянница и дети. Я не была отличницей, но сейчас я четко понимаю, что благодарна за своё образование; я уверена, что двадцать лет спустя и наше младшее поколение констатирует то же. Это причина.

А вот повод. Через нашу логистическую фирму проводятся в основном специализированные поставки по нестандарт­ным маршрутам. Но иногда, по просьбе постоянных клиентов, мы осуществляем доставки и небольших посылок и даже конвертов. Так вот, однажды, просматривая реестр, я после «Wall Street Journal» обнаружила некую «География» (название, набранное кириллицей, было переврано, но понятно). «Уолл-стрита» было несколько пачек; кем-то в Баварии заказанной «Географии» — несколько поменьше, один экземпляр. Вспомнила университетскую молодость, заинтересовалась. Но нам категорически запрещается просматривать проходящие через нас издания, даже если они идут без спецупаковки (а помните, как в 80—90-е нам доставлялись «Огоньки» и «Новые миры», читанные уже семьями нескольких почтовых служащих?). Выручил, однако, Интернет. Наудачу связалась и узнала, что один из редакторов «Географии» учился и работает на нашей же «потомственной» кафедре, что почти все сотрудники кафедры в «Географии» печатаются. Так узнала про юбилей, так начала сопоставлять мои впечатления -летней давности и впечатления моих детей. Так написала.

Когда основателя кафедры, Витвера, не стало, мы еще только пошли в среднюю школу и пытались попасть в «Россию» ¹на «Айболита-66». Представление об Иване Александровиче мы создавали себе по трем источникам — а) портрету; б) небольшой голубой книжечке с длинным названием «Историко-географическое введение в экономическую географию зарубежного мира» ²и в) по выражению «витверовский дух», которое в сложных ситуациях употребляли наши преподаватели и парторг кафедры. Научного определения этого понятия (в отличие от сотни географических) нам не формулировали, но его значение (в отличие от полусотни географических) мы как-то сразу поняли — из контекста. Мы переводили для себя это примерно как недопустимость неинтеллигентности, некорректности, неприемлемость наглости, непорядочности, нахрапа и т.п. Не — не. В чем же состояла позитивная формулировка, так сказать, императив витверовского духа, мы тогда не вполне понимали.

В ХХI веке, когда я опять наблюдаю эту кафедру — теперь уже глазами учащихся на факультете моих детей и племянников, я понимаю, насколько стратегически верным оказалось отсутствие в витверовском духе витверовского приказа. Об этом, однако, чуть позже.

Мы учились на кафедре экономической географии капиталистических и развивающихся стран (ЭГКиРС, самой престижной на факультете), учились в эпоху Вольского. По складу Виктор Вацлавович вовсе не был эманацией витверовского духа. Крепкий и властный, панских кровей, герой войны (совершивший подвиг, отмеченный Золотой звездой Героя Советского Союза), по натуре, конечно, он был начальствен и авторитарен. Однако ж в те нечастые мгновения, когда мы видели его в общении с преподавателями кафедры, он напоминал мне... Хотела написать: «дрессированного медведя», но нет, это будет неверное сравнение. Медведь ведь дрессировкой принужден быть корректным. А Вольский, ощущая себя наследником и хранителем витверовского поведенческого кода, сам сознательно ограничивал свою авторитарность (насколько, конечно, в человеческих силах перебороть натуру). Он словно бы демонстрировал свободу по Марксу — осознанную необходимость. Так что не выученного медведя, а льва из Писания, возлегшего с агнцами, добровольно втянув при этом когти, напоминал нам заведующий.

Однажды ему пришлось читать лекцию, на которую нас собралось всего шесть или семь девочек (мальчиков наших угнали тогда — не помню уж точно — то ли на какое-то собрание перед военными сборами, то ли на День донора). «Из пушки по воробьям», — констатировал членкор союзной Академии. Мы, напуганные третьекурсницы, даже на агнцев в его представлении не вытягивали.

«Великий и ужасный» — так метко назвал его потом один из студентов тремя курсами младше нашего. Подобно Гудвину, Виктор Вацлавович являл нам свой лик лишь в исключительных ситуациях. Если бы не два семестровых курса («Латинская Америка» и «Экономическое районирование»), которые Вольский нам читал, мы, наверное, видели бы его не чаще, чем портрет его предшественника Витвера в вечно таинственно запертом кабинете. Руководивший одновременно учреждением куда более крупным — Институтом Латинской Америки АН СССР, бывший еще и международным функционером (нам с некоторым придыханием рассказывали о каком-то его ООНовском паспорте, позволявшем чуть ли не неограниченно циркулировать по миру ³), он не имел, я думаю, времени вникать в кафедральные детали. Реальное управление, как мне, по крайней мере, казалось тогда, осуществляли наши добрые кафедральные дамы. Не знаю, кто был «главнее», — нас, студентов, это не интересовало, но скорее всего, никто и не был первым среди вторых, в этом, может быть, и являл себя витверовский дух. Я с благодарностью вспоминаю всех наших наставниц. Ушедшие уже от нас канадка Антонова и американка Колосова. Ныне здравствующие, хотя и на покое, африканка Стрелецкая, индианка Бонифатьева и британка Польская. Продолжающие плодотворно работать на кафедре канадка и аграрница Кузина, латинка и культуровед Пименова.

Мужчины же (как и Вольский, тоже ветераны войны) — француз и населенец Слука и западногерманец и промышленник Витковский — вели стержневые учебные курсы. (Несколько лет назад со мной связалась подруга, бывшая некогда студенткой Слуки, и сообщила о кончине Александра Евгеньевича; мы вместе и искренне оплакали по скайпу этого доброжелательного к нам и по-французски галантного ученого белоруса.)

Мы, студенты, воспринимали кафедру как монолит, как единый преподавательский корпус. Но не могли не замечать среди наших учителей различий и в научных подходах, и в преподавательской манере (потом мы узнали, что это называется методикой). И эти межличностные различия были географичны: одни вместе с предметом несли нам немецкую педантичность и англосаксонскую требовательность, другие — галльскую гуманитарность и индийскую терпимость. Спокойная и здравая речь аграрника в учебном процессе чередовалась с ритмами аргентинского танго.

Вот уж для чего точно не годились бы наши прекрасные учителя, это для подготовки к ЕГЭ. Но тогда ничего подобного не было. Тогда нас образовывали как гармонично и всесторонне развитых личностей; о том, что за вход в общество молодой человек должен будет заплатить сдачей «полицейских» тестов, никто и в кошмарном сне подумать не мог.

Пусть сегодня бесталанное российское телевидение из экранов вон лезет, чтобы доказать, что жили мы тогда в тоталитарном обществе. Образование наше было весьма плюралистичным. (Вот ЕГЭ — это тоталитаризм.) И свободу мысли нашей — не помню, чтобы кто-нибудь стеснял. Впрочем, мысли наши были в те поры еще студенческими. Их не то что выйти за рамки, их и заполнить дозволенное пространство не всегда хватало.

И мы с благодарностью встречали наших кафедральных преподавателей, старавшихся будить нашу мысль, «раскручивать» ее, как сейчас бы сказали. А ведь в университете были преподаватели разные. Помню, например, джентльмена с лауреатским значком, который на лекциях декламаторски, по предложениям, с большими паузами (чтобы по-видимому плохо владеющие пером студенты МГУ успевали записывать) надиктовывал нам текст своего, хорошо всем известного, пособия. Наверное, это и есть высший пилотаж методики. И многим, я слышала, нравилось: записал — заучил — сдал. Но наши так лекций не читали. Наши с нами разговаривали. О мире, о его научном ви`дении, о проблемах развития науки о странах.

И больше всех, и провокативнее всех — Смирнягин. Он появился — не знаю даже откуда и когда: на младших курсах мы его еще не видели. Наш курс не успел вполне попасть под его обаяние. Зато когда я потом встречала выпускников 80—90-х и интересовалась у них жизнью родной кафедры, употребление слова «Смирнягин» превышало мыслимые нормы частотности. Он ездил (и ездит!) со студентами на дальние практики. Камеральная подготовка, пыльные БЭСМовские ⁴автобусы; спуски в угольные шахты и блуждание по сочащимся черной жижей ярусам ЦОФов ⁵; тяжеленные ватные спальники в брезентовых чехлах; часы над выписыванием информации из формуляров в дирекциях заводов; фанерные, обитые алюминиевым уголком ящики-вьючники; горячие цеха металлургических комбинатов; ночевки в палатках и на матах в школьных спортзалах; недели написания и оформления отчетов в Москве — все эти формовочные круги географа Леонид Викторович прошел со второкурсниками, по моим подсчетам, раз тридцать (ну, последние разы, конечно, уже на импортных автобусах и с невесомыми синтепоновыми спальниками; а на многие предприятия их новые собственники, слышала, теперь не пускают).

В 70-е внутреннее кафедральное многообразие продолжало нарастать — с приходом специалиста по городам США Харитонова (он умер в расцвете сил в сентябре 2001 г.после падения самолетов на предмет его исследования — Нью-Йорк и Вашингтон) и арабиста Поздоровкина (сейчас он, кажется, в структурах МЧС, сотрудничающих с ООН в организации спасения людей в разных уголках мира). И всё-таки, уходя с кафедры с дипломами, мы, глядя снизу, еще воспринимали ее как единую выстроенную вертикаль, базирующуюся на представительной фигуре заведующего, и лишь с легким намеком на «оппозицию его величества».

Теперь — о новом этапе развития кафедры, насколько я вижу его моими методами remote sensing. На какое-то время я почти выпустила кафедру из внимания: полно было забот на своей работе. За то время она переименовалась из ЭГКиРС в СЭГЗС — стала ...социально-экономической географии зарубежных стран (гуманитарнее и менее политизировано). Но вот перед моим большим семейством встал вопрос о высшем образовании нового поколения, и я не задумываясь посоветовала сестре: «К Вольскому!». А Виктора Вацлавовича, я этого не знала, уже не было. (Потом племянница пересказала мне передаваемую почти эпическую повесть о завершении жизни: отредактировав и выпустив мощный учебник, определив имя нового заведующего, он умер от сердечного приступа, выходя из аудитории ⁶, где только что провел юбилейную научную конференцию к 65-летию кафедры. Как бы подведя итог своей научно-организационной деятельности, проведя смотр сформированного коллектива. Смерть героя.)

Сестра навела справки о новом руководителе коллектива. Я, пока училась, не знала его ни как студента (он был старше нас), ни как преподавателя (старше, но немногим). Хотя студенты разных курсов в наше время и были объединены в комсомольскую организацию по кафедральному признаку и у нас было мощное межкурсовое общение ⁷, о Фетисове не помнила.

Я не знала, что посоветовать сестре. Тем более, то были 90-е годы, с факультета до меня доходили нерадостные известия. Знакомый тогда говорил мне, что его доцентской кандидатской зарплаты хватало на проезд до университета и обед в университетской столовой. «Естественно, — рассуждала я, — в этих условиях коллектив должен начать разбегаться: за границу, в другие, более удачливые организации, в частные структуры. Может быть, иных мог бы удержать Вольский, дав наконец волю своей властности. Но новый человек...» Через однокурсников узнала, что новый заведующий вовсе не склонен к командным методам и корректен. Виктор Вацлавович, помнится, не чурался и крепких выражений. Строго дозировано, по одному на лекцию (исключением была, кажется, лишь та приснопамятная лекция для 6—7 воробьев), он пускал в аудиторию словцо, приводившее в радостное состояние наших мальчиков. По тем временам это было признаком «настоящего руководителя». Фетисов же, как сообщили мне мои факультетские знакомые, к подобной руководящей экспрессии не прибегает.

В те годы, работая во вполне благополучной Германии (даже и Восточная не испытала ничего подобного тому, что творили с Россией), я, честно говоря, ожидала краха в российских вузах и уже не решалась рекомендовать родне даже лучшую кафедру лучшего университета.

Краха на кафедре не случилось. С нее не только почти никто не ушел, на нее многие пришли. Сами стены, во многом благодаря приходу нового секретаря кафедры Татьяны Николаевны Смирновой, стали даже как-то гостеприимнее, гуманнее и добрее. (Раньше, когда мы приходили в эти комнаты на 19-м этаже, мы чувствовали всё-таки холодок; теперешним студентам это чувство не знакомо.)

Да, многие нашли за пределами кафедры вторые и третьи места работы. Но никто не отправился, как — я слышала — из иных вузов или НИИ, в торговлю, охрану или ростовщичество. Высококлассные специалисты, все оказались востребованными в своей области знания. Работая на стороне, сотрудники кафедры не столько растрачивали университетское время, сколько приносили на кафедру почерпнутые новые веления времени, методы, информацию — обогащали содержание кафедрального образования. Людям пришлось, опираясь на свои географические знания, решать в других организациях вполне конкретные практические — управленческие, производ­ственные, маркетинговые, рейтинговые — задачи.

Когда мы в конце 70-х уходили с кафедры в реальную трудовую жизнь, мы уже понимали, что нам придется делать не совсем то или совсем не то, чему нас учили. В реестре должностей в России нет профессии «географ», и нас распределяли (помните, тогда было распределение?) по-разному. По большей части — в экономические отделы академических и отраслевых институтов (но экономисты в своей среде нас, экономико-географов, не считали полноценными). А некоторых — и вовсе в «Интурист» (считалось, что раз знаем языки, — годимся; и неважно, что большая часть прочих знаний, полученных нами за пять лет, там не пригодится). Мне рассказывали, что курс несколькими годами младше нас на прощальном своем выступлении на кафедральном вечере с некоторой горечью спел на окуджавский мотив:

Хоть будем мы с тобой работать в «Интуристе»,

Запомним навсегда заводы в Корпус-Кристи. ⁸

На выпуске из университета кажется, что вот сейчас жизненный путь определяется раз и навсегда. Нет, он определяется и переопределяется потом много раз. У меня был период работы, не связанной с географией. Но когда я пришла в логистическую компанию, где ныне и работаю, руководство оценило во мне (о чем и сказало мне вскоре) именно географические навыки и знания. Я, одна из немногих коллег, не боялась атласа и карты, могла быстро найти требуемый пункт, понимала кое-что в транскрипциях географических названий и Beijing в русском индексе искала не на «б», а на «п» — Пекин. Я могла навскидку быстро оценивать расстояния, на память знала кое-что об обстановке в странах и районах, куда предстояло организовывать доставку, и сразу объясняла транспортному менеджеру предстоящие проблемы перевозки по Дарфуру или Кордофану. (И, кстати, однажды, когда проходила поставка в тот самый Корпус-Кристи, удивила всех знанием несчастных заводов.) Я смогла проконсультировать наших программистов, делавших цифровые карты под нашу деятельность, и получился грамотный пакет (его потом купили даже конкуренты: у них аналогичный продукт сделали без участия географа, и им пришлось признать поражение).

Географическому образованию я, получается, обязана карьерой, которую сделала в фирме. Аналогичную историю поведал мне случайно как-то встреченный мною выпускник нашей кафедры, учившийся уже у Фетисова. Тот, читая Африку, подробно объяснял студентам, что из себя представляют и для чего используются основные сельскохозяйственные культуры континента. Так вот, мой младший коллега оказался единственным в своей компании, кто знал, что такое маниок и тапиока, сорго и батат. А был момент, когда это знание, при заключении сделки, оперативно потребовалось.

Хорошее образование так или иначе будет востребовано — к такому выводу привела меня жизнь. Но в 22 года, покидая стены университета, всё-таки мы с некоторой печалью открыли для себя, что наши преподаватели — преподаватели. А не делатели. И не вполне четко могут объяснить нам, для чего же преподанные знания сможем мы использовать завтра на работе. (Это, впрочем, было не только у нас. Это общая проблема образования. Тогда в утренних репродукторах чуть не каждую неделю звучало райкинское: «Забудьте, чему вас учили в институте. Забудьте индукцию и дедукцию — давайте продукцию».)

Прошу читателей простить меня за мемуарный экскурс. Всё это я веду к тому, что нынешняя кафедра куда менее специализированно «педагогична», чем былая, и куда более практична. Преподаватели, базируясь на собственном производственном опыте, четче определяют, что из преподаваемого более всего пригодится студентам не «для экзамена» (господи, только бы в МГУ не выдумали ЕГЭ!), а «в будущей жизни». Что, при каких обстоятельствах и для чего. Более того, некоторые преподаватели непосредственно решают проблему «будущей жизни» для своих студентов, забирая их по окончании обучения (а иногда уже и в студенческие годы) в свои организации.

На кафедре за последние годы была создана, на мой взгляд, очень продуктивная центробежно-центростремительная (с преобладанием центростремительности) конфигурация. Люди с кафедры набираются практического опыта за ее пределами и привносят его в кафедральную систему образования; на кафедру привлекаются крупные географы, имеющие мощный опыт работы в науке и практике.

О ком знаю или удалось собрать информацию.

Горкин — самое крупное, как сказали бы спортивные комментаторы, приобретение в конюшню. По моим оценочным подсчетам, эта фамилия — лидирующая среди географов России по числу экземпляров печатных изданий, в которых она присутствует. Александр Павлович пришел в университет из Большой Российской энциклопедии. Он был главным редактором и директором этого самого авторитетного отечественного издательства. До того заведовал редакцией географии Большой Советской энциклопедии. Может быть, есть в стране географы более известные, но они светила в своих областях (есть зубры гляциологи, геохимики, геоморфологи, экономгеографы); Горкин же — интегратор всех отраслей географического знания. И при этом глубокий специалист в областях весьма сложных и узких — промышленник, отраслевик, но и исследователь «постиндустриализма» (парадокс, но парадокс не ученого, а парадокс географической реальности).

Горкин — и академический географ (Ин-т географии РАН). Связи с академическими институтами олицетворяют также Черкасов (зав. отделом в Ин-те США и Канады РАН), Романова (Ин-т Европы РАН), Тихоцкая (работавшая в Ин-те востоковедения РАН), Смирнягин и Сокольский (работавшие в некогда мощном Ин-те мировой экономики и международных отношений РАН).

Интеграционный потенциал Русского географического общества для более глубокого ознакомления студентов с изучаемыми странами использует Иванова. Под эгидой РГО работает общество «Нусантара» ⁹, ведущее малайско-индонезийские исследования, объединяя специалистов и студентов МГУ (не только геофак, но и ИСАА¹⁰), Ин-та востоковедения и др. Студенты Ирины Сократовны — постоянные участники мероприятий культурных центров при посольствах Сингапура, Индонезии, Малайзии.

Серьезный опыт экономико-экологических работ в интересах международных структур — МГС ¹¹ и ЮНЕП^{1 2} — есть у И.М. Кузиной (воздействие сельского хозяйства на окружающую среду).

К чтению лекций по таким специфическим территориям, как Скандинавия и Швейцария, привлекаются специалисты — Чиркова, Сегал. Картографическое обеспечение научной и учебной работы кафедры, картографическая грамотность студентов — на попечении Людмилы Ана­тольевны Кадиловой.

Наумов. У нашей компании есть договор с небольшой группой, проводящей по заказу экспресс-опросы в Интернете, определяющие известность людей в целевых Интернет-сообществах. Я, готовя эту статью, воспользовалась служебным положением и прокачала по каналам наших партнеров несколько нынешних кафедральных фамилий. Алексей Станиславович оказался среди самых известных. Почему? Узнала. Еще с советского времени (боже, почти 20 лет!) он бессменно и успешно руководит российской школьной олимпиадой по географии. Победителей олимпиад принимает (то ли без экзаменов, то ли на льготных условиях — подробностей не выясняла: мои поступали на общих основаниях) наш геофак, и больше половины потом попадают на нашу кафедру. Наверное, под сотню современных уже отучившихся и еще учащихся университетских географов — его креатуры.

Трейвиш (я отлично помню его, тогда — то ли аспиранта, то ли сотрудника «дружественной» кафедры) — один из крупнейших сегодня отечественных географов-мыслителей (читает курс «Теория страноведения»). Андрей Ильич — один из ярких примеров способности моих соучеников к реконверсии. Многие зарубежники по образованию стали по работе и сильными россиеведами (в английском сейчас появилось словцо rusearcher): им есть с чем сравнивать Россию, у них есть методологии, выработанные на зарубежном материале и применяемые теперь к России, у них есть представления о мировой масштабности. Знание языков и зарубежной научной терминологии помогает им представлять Россию зарубежным партнерам (в науке, маркетинге, дипломатии и пр.).

По ВСТО ¹³нефть может идти и к японцам, и в Европу. Реверсный режим. Так и географ, получивший «зарубежную» образовательную закалку, в зависимости от предъявляемой потребности сравнительно легко переключается с внешней сферы на внутреннюю и наоборот.

Когда писала эту статью, мне подсказали зайти на http://econ.worldbank.org/WBSITE/EXTERNAL/EXTDEC/EXTRESEARCH/EXTWDRS/EXTWDR2009/0,,contentMDK:21674852~menuPK:5593237~pagePK:64167689~piPK:64167673~theSitePK:4231059,00.html. Там висят главы годичного произведения Мирового банка «Reshaping Economic Geography — Перестраивающаяся экономическая география. Доклад о мировом развитии 2009 г.». Советую заглянуть: не только чтобы познакомиться с докладом, но и чтобы увидеть на сайте Мирового банка фамилию Трейвиша — автора раздела о России.

Наряду с упомянутым уже энциклопедистом Горкиным, академический (Ин-т географии РАН) ученый Трейвиш принадлежит к числу важнейших недавних приобретений кафедры. И редких: мысль в географии, дисциплине всё-таки больше информационной, всегда была в дефиците ¹⁴.

Коль скоро речь зашла о редкостях — еще один раритет из сравнительно недавних пополнений. Вы, случайно, не знаете японский, уважаемый читатель? Многие ли среди ваших знакомых свободно говорят и читают на этом языке? Тихоцкая, даже если бы знала только иероглифы, уже придавала бы процессу обучения на СЭГЗС колорит неповторимый. Но в ее арсенале язык — лишь инструмент. Из иероглифов под ее пером рождались вполне русские аналитические записки в Госплан СССР (японский опыт для решения энергетических проблем нашей страны, для использования вторичного сырья и утилизации отходов). Ирина Сергеевна — знаток японской налоговой системы (монография в середине 90-х годов), исследователь по­вседневного быта японцев (жизненный цикл). Язык, страна и разнообразная практическая проблематика — результат обучения студентов у Тихоцкой.

Далее к западу от нее востоковедческую линию продолжают Иванова (Юго-Восточная Азия), Замятина (Индия), Лукьянов (Иран, Пакистан, Афганистан, Турция), Рогачёв (Арабский мир, включая всю Палестину).

Глубоко одну страну или широко многие? В наши времена преобладал первый подход. Теперь сосуществуют оба, при этом второй развивается темпами опережающими.

Павлюк. Самый молодой, но побывавший, по-видимому, в рекордном числе стран, вобравший в себя путешествиями едва ли не половину мирового пространства и уже, похоже, самый известный в интернет-пространстве:http://pavlyuk.livejournal.com. Путешественников ныне много, и этим никого особенно не удивишь. Но есть путешествия и путешествия. Одни ищут приключений, другие — наблюдений.

Компаративистика, сравнительное страноведение, вообще говоря, прерогатива избранных. Этим на кафедре занимался Вольский (на концептуальном уровне¹⁵), занимается, насколько я знаю, Фетисов (используя эконометрические методы). У Павлюка, как могу судить, опираясь на мнение его коллег, — перспектива создания новой географической компаративистики, на основе полевых страноведческих наблюдений. Если его не перетянет география туризма: уже сегодня турбизнес приглашает его как квалифицированного эксперта и консультанта.

У Павлюка, по отзывам, — особый, доверительный контакт со студентами. В этом отношении с ним может поспорить разве что упоминавшийся уже Смирнягин. У того диапазон доверительного общения, правда, шире — от студента до президента. Крупный американист, теоретик районирования, Леонид Викторович в 90-е годы прошел нешуточное жизненное «повышение квалификации», заняв позицию советника российского президента (член президентского совета — так, кажется, это называлось), заведуя отделом в аналитическом управлении президентской администрации.

Вот такие «стажировки» у наших.

Впрочем, буквально слышу вертящиеся в уме скептика обращенные к Керубино слова Фигаро:

Чести много, а денег мало,

А денег мало, а денег мало.

Похоже, да. Палат каменных никто из работающих на СЭГЗС вроде бы не построил (не берусь, впрочем, это уверенно утверждать, кто знает; но я, готовя статью, попросила девочек понаблюдать одежду лекторов — лейб­лов дорогих фирм обнаружено не было¹⁶). Но это говорит скорее о том, что витверовский дух по-прежнему витает в старых стенах (здесь, наверное, единственное место в России, где нет поля для битв с коррупцией). А что до связей с серьезными денежными организациями, они есть (сами связи, правда, не денежные, увы, а научные).

Есть Новиков — глава московского представительства международной компании «Стэндард энд пурс». Компания занимается присвоением кредитных рейтингов компаниям и муниципальным образованиям (городам, районам и др. территориям). Чем выше рейтинг, тем выше платежеспособность организации или территориального сообщества, тем охотнее им будут давать деньги в кредит. И наоборот, с низким рейтингом можно рассчитывать лишь на кредит под высокие проценты (кредитор берет деньги за свой риск). Методика и сами результаты «рейтингования» — реализация давней мечты экономгеографии: как оценить территорию или предприятие, как измерить их жизнеспособность и хозяйственную привлекательность. Алексей Викторович ввел в это дело многих выпускников СЭГЗС. Но на факультете читает он, впрочем, вовсе не экономгеографическую квалиметрию, а курс культурной географии. Вместе с Раисой Андреевной Пименовой.

Очень близкое к новиковским рейтингам направление, но встречное, противоположное, — у Замятиной. Она с коллегами из Ин-та экономики города и Ин-та культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева пытается помочь территориям выработать методику и меры представления себя кредиторам, оценщикам, гражданам в лучшем свете. Как подать и, говоря нынешним рыночным языком, продать себя. Маркетинг территории, Надежда Юрьевна.

Есть читающий географию финансов с основами банковского дела и работающий в этой сфере Лузанов.

Есть Сокольский, пришедший из околонефтяных кругов. За плечами НИИ технико-экономических исследований в химической промышленности Минхимпрома СССР, «Лукойл-Нефтехим», консультационная работа в англий­ской «Chem Systems». Объехавший и изучивший на месте десятки предприятий нефтехимической и химической промышленности, знаток сложнейшей отрасли с огромным спектром технологий, предъявляющих совершенно разные и специфические требования к своему размещению. Если металлургией может заниматься просто квалифицированный экономгеограф, то химпром — только для глубоких и тонких специалистов. Как и обособленный и туманный Альбион, география которого также читается Вячеславом Михайловичем.

Один из опрошенных моими агентами в Интернете назвал упоминавшегося уже Наумова, латиноамериканиста и аграрника, исследователем, консультирующим стратегии поставок российских удобрений на латино­американские рынки.

Среди отраслей, которые наряду с нефтяной и калийной в России пока не упали, а напротив, развиваются, — транспорт.

Транспортник, сетевик, системщик — Тархов (Ин-т географии РАН), крупный кооптированный на кафедру специалист. Исследователь истории административно-территориального деления России и других стран. В Интернет-пространстве — множество ссылок на Сергея Анатольевича: знатоки и любители трамваев, паровозов, электричек, троллейбусов, узкоколеек почитают его непререкаемым авторитетом.

В области пространственной организации транспорта Татьяна Анатольевна Ачкасова провела экспертные работы по проектируемому ЦКАДу — Центральной кольцевой автодороге вокруг Москвы (радиус 50—70 км).

В Интернет-контенте много Рогачёва, хотя сам он себя в сети никак не пиарит. Он — один из издателей частично вывешиваемой в сеть газеты «География». Я выписала ее в компанию. Мы, вообще-то, выписываем множество российских изданий — не для того, чтобы читать (доля макулатуры очень высока), а чтобы, просматривая, отслеживать некоторые существенные для нашего бизнеса тенденции. И с удивлением обнаружила, что получаемые раз в две недели 48 страниц «Географии» ч и т а ю. Серьезная, проверенная и полезная информация, формирующая объективное видение мира. Вполне международный уровень осведомленности. Умные, на важные темы статьи. И плюс к этому понятно написаны. Не в последнюю очередь читаю материалы заместителя главного редактора. С особым интересом — по географии России, хотя на кафедре Сергей Вячеславович читает Францию, Арабский мир и еще какой-то, не очень пока мне понятный пространственный анализ (в наши годы такого не было). Его хорошо знают и москов­ские учителя. По крайней мере, мои московские университетские подруги, пошедшие когда-то из-за детей в школы и там нашедшие себя, не раз с «Географией» встречались.

Есть ли сфера социально-экономической реальности, на которую кафедра бы не реагировала своими исследованиями, содержанием образования? С которой не была бы связана «личной унией» своих преподавателей?

При желании, конечно, можно найти. Например, не разрабатывается почти военная география. (Недавно, помню, в «Географии» ленинградский географ Мартынов привлекал к этой теме внимание. По-моему, справедливо, но агитировать не буду — скажут еще: из Германии зачем-то интересуется этим...) А в большинстве гражданских отраслей моя кафедра не просто разбирается, она специалист, коль скоро имеет в своей структуре соответствующих специалистов.

Кто создал этот полный и гармоничный спектр одушевленных страноведческих, отраслевых и проблемных знаний? Эти горизонтали настоящего географического образования и науки?

Есть три фамилии, которые мы упоминали пока вскользь, а теперь время назвать настоящих героев нынешнего юбилея. Фетисов, Кузина, Лукьянов. Заведующий и его замы соответственно по научной и учебной работе.

Латиноамериканист и африканист по начальным направлениям работы и настоящий европеец по складу характера, Фетисов вполне европейскими методами (я в Германии встречаюсь с очень похожей системой подбора персонала; еще ближе к фетисовской мне кажется английская кадровая политика) сформировал новую кафедру на прежних основаниях. Тех самых, витверовских. Формируя концепцию географии развития и эволюционного страноведения, Александр Степанович, в сущности, воплощает ее в свой, эволюционно развивающийся коллектив.

Я прекрасно помню Ирину Михайловну Кузину и уверена, что ее вклад как мудрого советчика в эту работу очень велик. Но общее руководство руководством, наука наукой. А главное в университете, чтобы дети учились. И то, что принято называть учебным процессом, идет. Благожелательно, требовательно, с контрольными, зачетами, экзаменами, практиками, курсовыми и дипломными, — под управлением Александра Ивановича Лукьянова.

Я завершила обзор и поймала себя на мысли, что написала чуть ли не идиллию. Наверное, в реальности всё не совсем так. Не может быть развития без проблем. Но сегодняшняя мощь кафедрального коллектива, когда я подытожила все дистанционно наведенные мною справки, меня впечатлила. Такой коллектив, думаю, достоин большего — и в плане заработков, и в плане внимания общества к его экспертному мнению. Побольше бы помещения, получше технику, командировочный бы фонд, достойный зарубежников. А для этого поменьше бы скромности, больше саморекламы. Но вот пресловутый витверовский дух... Выкурить бы его через шахты высотных университетских лифтов. Стать всем на кафедре рыночнее и конъюнктурнее, встроиться в нынешнюю вертикаль. Но и в старых русских, и в старых немецких притчах описано, к чему такое приводит. Шаг к самовозвеличиванию, шаг стяжательства — и ты на десять шагов меньше ученый и на двадцать меньше учитель.

Если я доживу до совершеннолетия внуков, они у меня будут учиться у Витвера—Вольского—Фетисова.

ВЫПУСКНИЦА 70-х

Мюнхен — Калининград

¹Для сведения нынешних студентов. «Россия» — центральный кинотеатр Москвы на Пушкинской площади. Позднее переименован. — Прим. ред.

²Тогда, на II курсе, она показалась нам неусвояемой; много позже я поняла, насколько полезно иметь под рукой это издание, и даже заказала его себе через Ozon — уже почти по ценам антиквариата. — Прим. авт.

³Это сейчас, когда объехать мир может любой энергичный автостопщик, не впечатляет, а по тем временам действовало на воображение. — Прим. авт.

⁴БЭСМ — это не быстродействующая электронная счетная машина, как многие думали (так тогда назывался компьютер), а база экспедиционных и специальных машин МГУ. — Прим. ред.

⁵ЦОФ — центральная обогатительная фабрика, обслуживающая, как правило, куст угольных шахт. — Прим. ред.

⁶Та аудитория на 18-м этаже Главного здания МГУ на Ленинских горах теперь носит имя В.В. Вольского. — Прим. ред.

⁷Педагогически, по-моему, это было очень хорошо — старшекурсники были для нас еще одной образовательной средой; позд­нее, слышала, комсомольские структуры зачем-то переформировали по курсовому признаку, а после известного переворота и вовсе упразднили. — Прим. авт.

⁸Корпус-Кристи — город на юге Техаса на побережье Мексиканского залива. Известен крупными нефтеперерабатывающими и нефтехимическими производствами, непременно отмечаемыми в курсе экономической географии США. — Прим. ред.

⁹Нусантара — историко-географический регион, населенный народами австронезийской языковой семьи, — Малайский и Филиппинский архипелаги, п-ов Малакка, некоторые районы Индокитая и др. Ядро — остров Ява. — Прим. ред.

¹⁰ИСАА — Институт стран Азии и Африки в составе МГУ. — Прим. ред.

¹¹МГС — Международный географический союз. — Прим. ред.

¹³ВСТО — строящаяся трубопроводная система Восточная Сибирь — Тихий океан. — Прим. ред.

¹⁴Раньше не замечала. Но когда мои дети учились в школе, перечитывала их учебники и поражалась, насколько же интеллектуальный уровень школьных «Географий» ниже уровня «Физик», «Математик», «Химий» и даже некоторых «Литератур» и «Историй» (правда, две последние с 90-х годов заметно поглупели). — Прим. авт.

¹⁵Типология стран Вольского была авторской (как, например, учение Л.Н. Гумилева). Ей не хватало, как мне кажется, «математического» обоснования. С уходом автора она стала забываться. Но вот что удивительно: студенткой я его типологию толком не восприняла, а сейчас, наблюдая страны мира воочию, я обнаруживаю всё большее соответствие между авторским ви`дением и географической реальностью. — Прим. авт.

¹⁶ Пусть простят мне вторжение в privacy, но это тоже метод социально-географической диагностики.