| Хрестоматия |
Всегда ли и везде
«инновационное развитие»
полезно и уместно?
Отрывки из романа Кнута Гамсуна «Август» (пер. с норвежского)
Продолжение. См. № 11, 12/2008
Как ни странно, но на Августа нашло легкое сомнение: а что, если действительно в Полене окажется слишком много народу? Он думал об этом и пришел в отвратительное настроение, глупости Эзры раздражали его: неужели нельзя жить за счет банка, промышленности и прогресса? Но сколько он ни странствовал по земному шару, об этом никто не спорил...
Было явно, что добром это не кончится. Иоа-ким был один из немногих, понимавших это и давно все предвидевших. Он не принимал участия в банковской комедии, если не считать пяти жалких акций, потерять которые он ничуть не боялся; были вещи похуже этого: весь Полен был перевернут вверх ногами. И это было серьезно.
Куда девались поля и луга? Вся плодородная земля была застроена городом.
Где был скот? Съеден. Его нечем было кормить, и его весь перерезали. Хлевы стояли некоторое время пустыми, потом их снесли, отдельные балки лежали и гнили под дождем и ветром, пока их не взяли на топливо.
Муку и крупу приходилось покупать на юге. Почтовый пароход привозил каждый раз огромные мешки из южных селений и городов. Паулина бойко торговала мукой для всего населения города Полена.
Все было ничего, пока была сельдь и заработки во Внешнем Полене. Но вскоре появились признаки, что сельдь изменила свой ход: нет больше стай птиц на небе, нет больше полчищ рыб в море, и от перегруженных неводов не оставалось и помину, так, лишь жалкая ловля сетями, не дававшая никакой выручки.
Народ начинал беспокоиться. Вот и Паулина тоже набавила по две кроны на мешок муки; что бы это могло значить? Почему она так безбожно поступила с ними в самое трудное время, когда они ждали прихода сельди? Все жаловались на такую бесчеловечность.
Паулина показала им фактуру: столько-то за муку и столько-то за тару.
— За какую тару?
— За мешок.
— Как, разве надо платить за мешок?
— Если вы пойдете в город и возьмете муку в кулак, то вам не придется платить за мешок.
— А сколько же он стоит?
— Две кроны.
— Вот они, вот эти две кроны!
Паулина продолжала объяснять: столько-то за доставку, потом ей самой совсем маленькая прибыль, если подсчитать и вычесть, что стоит привоз с места остановки, да процент за хранение, да время, которое уходило на поездку за мукой и обратно и на продажу муки в розницу.
Это заставляло людей задумываться. Но почему же мука так вздорожала и у купцов в городе?
Пришел Иоаким. Он был староста и умная голова, он основательно и со смыслом читал свою газету.
— В России неурожай, — объяснял он, — за четыре месяца непрерывной засухи были выжжены поля по всей Области войска Донского. Теперь поставляла хлеб, можно сказать, одна Венгрия, и она тотчас же взвинтила цены. Оставалась еще надежда, что Канада и Соединенные Штаты уступят часть пшеницы нового урожая за сходную цену, но там не имели обыкновения спасать людей от повышения цен на другом краю света. Потом была еще Индия с Австралией, если бы Англия могла получить оттуда такое количество хлеба, чтобы его хватило также на помощь другим странам, попавшим в нужду. Это вполне возможно. Вот так обстоит дело. В Южной Америке, в Аргентине, теперь земледелие поставлено по-новому, на широкую ногу, но пока там еще недалеко ушли.
Со стороны Иоакима было совсем излишне и смешно изображать положение с такой высоты птичьего полета: ведь не пшеница была хлебом насущным в Полене, а просо, — просо на кашу и просо на плоский пресный хлеб, в лучшем случае с примесью ржи, — другой хлеб там знали только понаслышке. Правда, ходили слухи, что такие персоны, как рыбопромышленник Габриэльсен и директор банка Ролансен, привезли каждый по мешку пшеничной муки, но ведь эти господа были новыми жителями Полена, и поленские старожилы позволяли себе слегка подсмеиваться над их мотовством.
Но цена на муку не переставала повышаться, и последнюю партию Паулина отказалась принять. Это была рожь. Она отказалась взять муку с пароходной остановки, она телеграфировала и писала, что немыслимо сбыть с рук такую дорогую муку. Купец ответил ей и советовал взять муку и еще поблагодарить его, так как по всем признакам и приметам цена будет все возрастать. В Америке устроили нечто, что называется «корнер»...
Август исчез. Ходил слух, что он вдоль берега дошел до пристани и там сел на пароход, шедший на юг.
И какая пустота чувствовалась без него! Паулине нужно было поговорить с ним, многим людям в местечке хотелось спросить его совета: не поздно ли сейчас сеять что-нибудь, так чтобы посев созрел до снега? Почти у всех у них было несколько футов земли возле дома; может быть, еще не поздно посадить там что-нибудь из овощей? Август говорил ведь о ранних и поздних посевах, — кажется, в Японии. Он знал все сорта семян на свете.
Они спросили Эдварта. Но он знал только о пшенице да о маисе в прериях, а эта порода зерна требовала ста дней тепла...
— Но только, дорогой Август, скажи ты нам, ради бога, как нам быть, — раздались отчаянные голоса. — Здесь нет ни сельди, нет еды, цена на муку растет почти с каждым днем, она стоит уже на семь крон дороже, чем весной. И откуда нам взять просо? Мы получили только ужасно дорогую рожь, которая крещеному народу и на похлебку-то не годится. А теперь даже и ржи не будет.
Август только головой покачал.
— Мы хотели попросить вас, — вы ведь знаете больше, чем мы, несчастные, — не научите ли вы нас, что нам посеять возле домов для пропитания и сохранения жизни? Только все выходит шиворот-навыворот, ведь уже ноябрь, приближается зима.
Август стал соображать. Он сделал вид, будто считает такую мысль не лишенной основания, и не стал смеяться над людьми, сделался опять добрым и участливым и с быстротой молнии окинул мысленно свой мир опыта и переживаний: какое бы выдумать такое съедобное растение, которое осенью в течение двух-трех недель созрело бы в Полене?
— Я подумаю, — сказал он.
— Ах, только бы вам удалось помочь нам!
— А теперь ступайте домой, я уж сказал вам!
Но они не уходили, они сбились в кучу и шли за ним.
— Дело в том, что некоторым из нас совсем плохо приходится, у нас нет ни крошки хлеба. Мы были в лавке, но Паулина ответила нам, что у нее самой ничего нет.
— Я телеграфирую! — сказал Август.
Вся толпа встрепенулась: Август хотел телеграфировать. Они были сражены, их глаза увлажнились, и они бормотали:
— Мы так и знали, мы никак не могли дождаться, когда вы вернетесь домой. Кристофер, он телеграфирует!
— Ты думаешь, я сам не слыхал? — сказал Кристофер.
Август заволновался:
— Я еще ни разу не слыхал, чтобы мир вымирал из-за недостатка в хлебе. Если нет хлеба в одной стране, то есть в другой. Мне ли этого не знать!
Но люди продолжали обращаться к нему.
Говорят, это происходит оттого, что в Америке устроили одну вещь, которая называется «корнер». Что это такое? Иоаким читал об этом.
А в г у с т. Корнер? Я знаю, что такое «корнер», вы можете спросить меня об этом. Это значит, что все зерно запирается в огромные амбары и выпускается потом в продажу только по бешеным ценам. Вот что значит это слово по-английски. Но и в Америке должны вести себя прилично! — угрожающе добавляет Август.
Он сам увлекся и почувствовал себя преисполненным силы, он от всего сердца давал несбыточные обещания, зажигал легкомысленные надежды и укреплял людей в их нужде...
Он застал Эзру за работой: тот вспахивал поле под озимые. Август, весь горя своим новым проектом, стал тотчас его излагать: подходящее место в его владении, обращенное на юг и защищенное, глинистая почва, две тысячи елок прямо из ботанического питомника.
— Елок? — переспросил Эзра.
— Да, елок, настоящих рождественских елок.
— Рождественских елок?
— Да разве ты не слыхал о рождественских елках? Это настоящий клад для тебя, золотое дно. Ты будешь продавать елки всему округу: Полену, Внутреннему приходу, Северному приходу. Когда появится сельдь, то всем капитанам на судах захочется привезти домой по елочке, и ты будешь продавать за крону, за две, за три штуку, — ну-ка, сосчитай!
— Гм! — откашлялся Эзра и задумался. — Мне бы хотелось узнать об этом поподробнее.
И Август не стал увиливать, а говорил долго и хорошо, говорил молодо и зажигательно: у Эзры еще тот козырь в запасе, что он один на рынке, он может запрашивать, сколько ему вздумается.
Эзра соображал медленно.
— Да, но дело в том, что земля всегда земля, — сказал он, — и она нужна мне для другого.
Август отвечает весело и непринужденно:
— Но соберешь ли ты хлеб или деньги на хлеб, будет ведь одно и то же...
Но Эзра не находил эти доводы убедительными...
Короткие дни и пасмурная погода; хлеба нет, бледные лица и общее уныние.
Несомненно, люди совсем сбились с пути истинного, они забыли добродетель самоотречения, они не умели довольствоваться малым, нет, они тотчас падали духом. Так как Август не достал им муки, они набросились на Иоакима, приставали к нему и шумели, ударяли себя в грудь, вопили: он, как староста, обязан найти выход из положения. Но Иоаким отнесся к этому холодно.
— Подождите, когда по-настоящему будет, на что жаловаться, — сказал он. — Будет еще хуже. Пока, небось, у каждого есть бараний окорок или кусок сала.
Беда надвигалась на Полен и его окрестности, будет еще хуже.
И действительно становилось все хуже. И люди снова стали наступать на него, требуя пищи. Всюду по домам чувствовалась нужда; у Кристофера уже целую неделю не было в доме еды.
Иоаким жестко и вызывающе:
— Зачем вы сделали город из наших полей?
— Да, зачем мы это сделали? — повторяли они. — Но почему же ты вовремя не остановил нас?
Иоаким уже более мягко:
— Я сам чуть было не сделал того же.
— Ты должен был устроить собрание и запретить нам.
Молчание. Вспыльчивость проснулась в Иоа-
киме, он побледнел и отвечал с запальчивостью:
— Собрание вам не нянька. Но, между прочим, вы можете поискать себе другого старосту!
Очень плохо стало в городе Полене: ни пищи, ни помощи; отчаяние все возрастало, и никто больше не улыбался. Нет, никто больше не улыбался. При встрече люди мрачно глядели в землю.
Правда, то и дело возникали слухи о сельди в фиорде, но каждый раз надежда поленцев оказывалась обманутой. Был уже конец марта, лофотенский лов ничего не дал тем из Северного прихода, кто выезжал еще на лов, а помощь, обещанная властями, не приходила. А что такое власти? Департамент, люди сидящие на местах с приставленным пальцем ко лбу. Дело дошло до того, что Полен подумывал уже закрыть свое собственное почтовое отделение, потому что у Теодора и Родерика не хватало больше сил ездить на пристань...
День проходил за днем. Люди голодали, пели псалмы, и их тошнило зеленой желчью, поднимавшейся из пустых желудков. Теперь была положена преграда вылазкам в темные вечера и возвращениям домой среди ночи с бараньей тушей на плечах: так как такой образ действия превратился в настоящее бедствие для прихода, то на стене лавки появилось предупреждение, что в хлевы посажена вооруженная стража. Так далеко зашло дело, все выходы оказались закрытыми.
— Да, да, — говорил народ, — теперь остается только лечь нам в могилу!
Они ходили и замышляли что-то: это было совершенно ясно. До Эдварта дошел слух о каком-то тайном поручении, возложенном на Теодора: он должен был в качестве глашатая собрать ночью к определенному часу всех окрестных мужчин на дороге в Новоселок. Можно было ручаться, что у кулака Эзры оставалось еще кое-что из съестного, и вот они решили проникнуть к нему в подвал и в помещение и поразнюхать...
Когда они подошли ко двору, Эзра, маленький и плотный, словно вырос перед ними из земли.
— Это сам леший, — сказали они, смутно различая его фигуру на снегу.
— Куда вы? — спросил он.
— Сюда, — отвечали они и приступили к двери погреба.
— Смотрите, он купил себе новенький замок, прежде его здесь не было!
— Не взламывайте двери! — предупредил Эзра. — За это вы попадете в тюрьму.
О т д е л ь н ы й г о л о с. Мы хотим только поглядеть, что у тебя в погребе.
Э з р а. А ровно ничего нет, кроме нескольких картошек. Я донесу на вас сегодня же, предупреждаю вас!
Взломав двери, они зажгли спички и осветили. Они невольно смутились: погреб был большой, но совершенно пустой, немного картофеля лежало в одном углу, совсем немного. Теодор засунул себе несколько штук в карман.
— Теперь пойдем в кладовую! — сказали они.
— Я донесу на каждого из вас в отдельности! — закричал Эзра, весь дрожа. — Я знаю вас всех, и ты, Теодор, не будешь больше возить почту!
— Ну и наплевать! — сказал Теодор; он был в отчаянии и на все махнул рукой.
— Мы ведем собачью жизнь, — сказал кто-то другой почти жалобно, хотя старался быть суровым. — Если ты зарыл картошку где-нибудь в другом месте, Эзра, то помоги нам и дай каждому по две картофелины, несколько штук, да прибавь еще хоть чуточку мяса.
Э з р а. Вы видели весь мой картофель в погребе, а больше у меня нет.
— Пойдемте в кладовую, — сказал Теодор.