О чем стоит побеседовать с учениками, изучая картодиаграмму промышленности Северного экономического района

Картодиаграмма в полный размер напечатана в № 1 /2009,
бизнес-карты на ее основе — в № 3, 4 и в этом номере

Первая особенность, наблюдаемая на картодиаграмме:
Мало производств сложных изделий — требующих больших вложений живого труда и квалификации на каждый рубль выпускаемой продукции

Машиностроение лишь в трех субъектах федерации (Карелия, Мурманская и Архангельская обл.) превышает 5-процентную долю в обрабатывающей промышленности.

В Мурманской и Архангельской это транспортное машиностроение (Мт на картодиаграмме) — судострое-ние, связанное с приморским положением. Лишь в Архангельской «машиностроительная доля» существенно выше 5% (вскоре мы, однако, увидим, что в настоящее время это скорее м а ш и н о р а з р у ш е н и е).

И только в Карелии есть какое-то «земное», не связанное с морем машиностроение (М). Это заводы Петрозаводска, делающие технику для тех, кто рубит и перерабатывает лес. Но они буквально еле теплятся. Вот взгляд на одно из ведущих машиностроительных предприятий Петрозаводска — Александровский завод в начале ХХ в.:

Помню, когда я гулял в Петрозаводске в ожидании парохода, мне почему-то казалось, что чистенький городок не живет, а тихо дремлет. Я не хочу этим словом обидеть городок; он дремлет не так, как наши провинциальные города центра, а как-то по-своему. В нем всегда тихо, и было бы не хорошо, если бы на берегу такого красивого озера, между холмами, что-нибудь сгущенное, человеческое шумело и коптело. Городок дремлет в тишине, и только время от времени что-то тяжело звякнет, стукнет, или загудит снизу из котловинки в средине города. И вот этот-то звук чего-то упавшаго железного в котловинке, очевидно на Александровском пушечно-снарядном заводе, и объясняет теперь при воспоминании весь смысл городка. И в самом деле, вся история этого городка сложилась как-то возле неудачных попыток устроить здесь завод. Почин в этом деле принадлежал Петру Великому... Завод этот как-то плохо работал, закрылся, затем действовал некоторое время медноплавильный, потом завод, открытый французской компанией, наконец и Александровский пушечно-снарядный завод, основанный Екатериной II. Последний существует и до сих пор: громадное красное здание в средине города в котловине. Говорят, что дела завода очень плохи, и только нерешительностью правительства прекратить невыгодное дело объясняется его еще до сих пор теплящаяся жизнь.

(М. Пришвин. В краю непуганных птиц)

Ныне это Онежский завод, пытающийся производить тракторы для лесозаготовок. Он по-прежнему «лежит» в котловинке посреди столицы Карелии. И дела его едва ли не хуже, чем 100 лет назад. Машиностроению и вообще сложной обрабатывающей промышленности во всей современной России нездоровится. А на Севере — и не живется почти.

На Севере не делают компьютеров и мобильных телефонов, почти не шьют модной одежды, не выпускают сложных лекарств, требующих в каждой таблетке участия сотен умов и рук фармацевтов. И даже мебельщиков-краснодеревщиков здесь маловато, хоть дерева кругом — целая тайга.

Почему? Потому что это Север, и здесь холодно. На Севере лучше бы не жить. Нет смысла вытачивать тонкие детальки или собирать многотрудные микросхемы при зимних –30° и летнем таежном гнусе, если можно делать то же на цветущем берегу теплого моря или в обжитом Подмосковье. Нет смысла хотя бы уже потому, что на Севере по меньшей мере 3/4 года цеха нужно отапливать, и каждый килограмм сжигаемого угля, литр нефти, баллон газа, вязанка дров или торфяной брикет будут ложиться лишними копейками себестоимости на каждый рубль выпускаемой продукции. Нет смысла, потому что рабочую силу на Севере гораздо дороже обустроить, прокормить, одеть, согреть зимой, обеспечить отпускными поездками на юг к недополученному за год солнцу и т.п.

При прочих равных условиях Север нерентабелен.

Но, во-первых, «прочие» условия не всегда имеются и поэтому бывают ситуации, когда от Севера никуда не денешься; во-вторых, не все условия развития определяются климатом — к Северу могут привлечь такие природные ресурсы и особенности географического положения, которые не обусловлены углом падения солнечных лучей на макушку земного шара.

Люди и производства оказываются на Севере:

а) либо потому, что их сюда загнала народная, личная или технологическая судьба — на других, более приличных, более востребованных землях не хватило места (Северная судьбина);

б) либо потому, что здесь можно разжиться чем-то таким, чего нет на юге (Северная пожива);

в) либо потому, что эти земли лежат на пути к каким-то более богатым, привлекательным и сильным землям и здесь кто-то должен обеспечивать транзит (Северный путь).

 

А. Северная судьбина

Ни один из так называемых коренных народов Севера не зашел сюда по своей воле.

Предков    н е н ц е в     вытеснили тюрки из сибир-ской лесостепи (а возможно, если следовать Кастрену, и маньчжуры — с Саян), «по пути» в тайге ненецкие витязи жестоко воевали с предками ханты, придя же на нынешние места, встретили неких полумифических аборигенов сиртя. Сиртя податься было некуда: край света, и они «в землю ушли», очистив тундру для нового «коренного народа».

Предков   с а а м о в    (лопарей, лапландцев) загнали на Кольский полуостров толерантные финны (вспомним, как цинично и жестоко в «Калевале» доблестные вяйнямёйнены громили и грабили жителей полуночной Похьёлы). Вспомним, как в уже вполне гуманных XIX—ХХ веках шведы и норвежцы, не уважавшие особенно-то и финнов, лапландцев вовсе за людей не считали.

И   к а р е л ы   жили раньше на значительно большей территории, чем сейчас. Зажатые, правда, между шведами (и «настоящими» финнами) с запада и русскими с востока, они не смогли уже существенно отступить на восток, чтобы тем самым сохранить свою самобытность. И вынуждены были так или иначе растворяться в русском и финском наплыве — ассимилироваться, сдвигаясь при этом к северу.

— Это острова?

— Нет, это  с у з ё м о к.  Вон острова!

— А это?

— Это тоже острова. У нас их так много, что и не толкуем. Всего на озере их сколько дней в году и еще три. Дальше еще кучнее пойдут. Острова да   с а л м ы, острова да салмы.

«Салмы» — значит проливы, слово корельское, как и все географическия названия, сохранившия память о старых хозяевах этого озера.

— На веках тут у нас обязательно кореляк жил, — поясняют мне..

(М. Пришвин. В краю непуганных птиц)

Карелы, однако, припоминают, что Кижи, Кижасаари, — никакой не древнерусский погост, а карельский остров игрищ. И для русских, и для финнов карелы были маргиналами, периферией («хоть по нашу сторону и православные, но говорят почти по-фински»; «хоть и говорят почти по-нашему, по-фински, но те, что по русскую сторону, — не лютеране»).

Оттесняя карел от атлантического тепла, финны отчасти компенсировали обиды, полученные от пановавших над ними шведов; шведы же, в свою очередь, вымещали на финнах историческую обиду на датчан, обращавшихся когда-то с туповатым шведом как с человеком второго сорта; но и датчан можно понять: должны же они были хоть на ком-то, хоть в короткий историче-ский период отыграться за неизбывную шлезвигскую досаду на германцев.

Русские оттесняли карел к северу* тем интенсивнее, чем сильнее на них был натиск кочевников с юга и чем активнее и вольготнее католическо-протестантская Западная Европа раскидывалась в глубь евразийского ложа от атлантического края — заставляя выкатываться к востоку из-под ее жиреющих боков всякого рода поляков, вымещавших свою евроуниженность на украинских холопех и гнавших впереди себя, науськивая на москалей, так называемое украинское казачество**.

Ареал обитания    к о м и    (зырян), как и у других «коренных народов Севера», был еще сравнительно недавно совсем не столь северо-восточным. В житии св. Стефана Пермского, под XIV в. мы видим нынешний русский Котлас Архангельской обл. зырянским языческим поселением. А во времена, с которых письменных сведений до нас не дошло, коми обитали еще южнее — где-то в современной Удмуртии, а может быть и Мордовии: Сарапул на нижней Каме и мордовский столичный Саранск служат топонимическими намеками на древний зырянский ареал («саран» — зырянский). Подобным же указателем, только уже на новый, сильно «посеверовосточневший» за тысячелетие ареал коми служит Саранпауль (Зырянский поселок) в ХМАО — за Уралом!

Коми просветитель И.А. Куратов недаром объясняет само слово «зыряне» как «вытесненные», «оказавшиеся на краю», т.е. оттесненные русскими с более пригодного для жизни юго-запада на северо-восток. Этимологически такое объяснение сомнительно, однако по пространственной сути красноречиво.

Многие из   р у с с к и х,   наполнявших северо-восточную долю Европейской части света, также, как и «коренные народы Севера», оказывались здесь поневоле: бегство от феодальных притеснений, монашеское уединение для тех, кто не нашел себе места в светской жизни, убежище для старообрядцев от зверств патриаршей церкви в XVII—XVIII вв., ссылка, заключение в тюрьмах северных монастырей и острогов, в лагерях и исправительно-трудовых колониях.

Подобно людям, нежелательным или не находящим себе места в сравнительно густо заселенной Средней России, на Север оказались как бы вытесненными и некоторые    в и д ы    д е я т е л ь н о с т и,   присутствие которых на юге Европейской России трудно представить. Представьте себе, например, старт космической ракеты над подмосковными дачами или подземные ядерные взрывы под кубанскими пашнями... А Архангельская область вполне смогла вместить в свою тайгу военный космодром (Плесецк у г. Мирный), в свою арктическую пустыню ядерный испытательный полигон (на Новой Земле) и на свое беломорское побережье базу испытания морских ракет (Нёнокса). Даже в «туристической» Карелии, на рассекаемой яхтсменами Ладоги, на о. Коневце, мы находим следы лишь недавно закрытой здесь базы по испытанию морских торпед.

 

Б. Северная пожива

На Север не только попадало то, чему не хватало места южнее. Сюда шли и целенаправленные потоки.

Вначале русская колонизация шла за тем, что «лежало», а вернее — бегало, на самой поверхности Севера, — за   п у ш н ы м   з в е р е м. Повыбив на княжеские и боярские шубы и шапки соболей и куниц, которые когда-то водились в Подмосковье, Русь двинулась дальше от Гольфстрима и дальше от экватора — спускать шкуру с Севера. Собирать то концентрированное богатство, которым обрастали небольшие хищники, обежав сотни километров в поисках редкого здесь корма, вырастающего на бедных ресурсах тайги — на том, что могут произвести здешние скудные, обделенные теплом почвы.

Русские не только и не столько охотились сами, сколько получали пушнину от северных народов — облагая их данью (ясак) и ведя с ними торговлю. К формированию сколько-нибудь заметной меховой промышленности на современной карте пушная охота не привела. (Как ни парадоксально, где-нибудь в Греции выделывать шкурки и шить меховые шубы оказывается выгоднее, чем на Севере, пусть даже и сырье на Севере бегает рядом.)

В качестве русского форпоста-контролера на подходах к пушной тайге выдвинулся Великий Устюг (на востоке нынешней Вологодской обл.). Контролируя драгоценные товаропотоки, город зажил не по северным средствам. Среди тайги — мощное и изысканное каменное строительство. Устюжане стремились украсить не только здания, но и интерьер и себя. Ок. XVII в. в Великом Устюге появляется (хотя и явно на ввезенных с юга технологических основах) производство, которое может претендовать на звание старейшего из ныне существующих промышленных производств в Северном экономическом районе — чернение по серебру. Это ювелирное ремесло в советское время стало настоящей промышленностью — завод «Северная чернь». В масштабе диаграммы по Вологодской обл. (с. 8—9) это производство не выражается (отражены только отрасли, дающие более 5% областной промпродукции), но отметить существование этой, столь редкой на Севере, эстетической промышленности, важно.

Другой важный объект северной поживы —  м о р с к о й   з в е р ь    и    р ы б а: Архангельск (архангелогородцев дразнили трескоедами) и Кольский полуостров. В ХХ в. появился Мурманский рыболовный порт. В советское время выросла промышленность по    п е р е р а б о т к е    р ы б ы   и   м о р е п р о д у к т о в. Ныне эта отрасль, хоть и пришла в упадок, всё-таки еще дает более 5% добавленной стоимости промышленности Мурманской обл. и ок. 5% — Архангельской (П, пищевая промышленность в них — гл. обр. рыбоконсервная и рыбоперерабатывающая; впрочем, значительная доля в продукции отрасли приходится на ликероводочные производства).

В Архангельской обл. старинный промысел морского зверя привел к формированию особого художественного производства, которое по эстетической ценности («дорог рыбий зуб, мудрено вырезы повырезаны») может сравниться с великоустюжской чернью; однако выросло оно на своем, морском сырье. Это Холмогорская резьба по кости (первоначально — по моржовому клыку, теперь — по коровьей кости). В 30-е годы кустари были объединены в фабрику (в с. Ломоносово, близ Холмогор). Ныне эта фабрика, не закрывавшаяся даже в Отечественную войну, разваливается.

Следующий привлекательный элемент Севера —  л е с, хвойные деревья тайги. На южную и юго-западную опушки тайги давно уже налегли соответственно Москва и Петербург. Из глубинных же районов, из бассейна Северной Двины, лес задолго до революции начали массово вывозить на экспорт — через Архангельск. Появлялись   л е с о п и л ь н ы е    и    д е р е в о о б д е л о ч н ы е    производства (литера Д на картодиаграмме).

Так с Севера начинали сдирать уже не только шкурки пушных хищников — не только верхний этаж пищевых цепей тайги, но и саму «щетину земли» — саму тайгу. Все более глубоко и бесцеремонно вторгалась промышленная колонизация в ресурсный потенциал Севера.

Можно было бы, с позиций «абстрактного экологизма», осудить русскую колонизацию, Русский Центр за стремление к поживе за счет Севера. На поверку, однако, выясняется, что не так уж и пользовались жители более южной России плодами Севера. Ведь не ходило и не ходит же большинство русских в собольих шубах, ведь не так уж велика доля северной рыбы и морепродуктов в нашем рационе. Большая часть «даров» Севера уходила, а ныне вновь всё более уходит на экспорт. Почему?

Четкое объяснение этому уже в XIV в. дал легендарный зырянский (коми) кудесник Пам, призывавший своих соплеменников не верить св. Стефану Пермскому, пришедшему из Устюга крестить зырян и продвигать на север влияние Москвы:

Как верить человеку, из Москвы пришедшему? Не россияне ли издревле угнетают Пермь [так называли тогда земли коми. — Ред.] тяжкими данями и насилием? Наши боги посылают нам соболей, куниц и рысей, коими вельможи русские украшаются, торгуют и дарят ханов, греков и немцев.

Северные ресурсы позволяли Руси откупаться от внешних врагов (чем-то ведь надо было платить дань Орде, а потом чем-то подкупать внешнеполитических союзников) и позволяли покупать за рубежом то, чего в России не было. А в допетровской России практически не было своего металла. Не было хорошего железа (только низкокачественные болотные руды), а значит, — если бы не было возможности импорта — не было бы ни хороших клинков, ни надежных щитов и кольчуг. Не было бы   о б о р о н и т е л ь н ы х   п о б е д   на льду Чудского озера и в ковылях Куликова поля и т.д.  У Руси не было своих золота и серебра, а значит, — если бы не возможности импорта — не было бы внутреннего денежного обращения, то есть не было бы государства.

Север, выступая источником поживы для небольшой российской верхушки, для Русского государства в целом был не столько поживой, сколько необходимой опорой в его противостоянии агрессивно напирающим Югу и Западу. Побитые печорские куницы и порубленные вековые вычегодские сосны, не знали, конечно, что, отправляясь в Дамаск или в Лондон в обмен на клинки, золото или новые технологии, они жизнями своими оберегали наиболее угрожаемые геополитические фронты России.

Север был не только поживой, он играл роль тыловой опоры России. И четче всего в этом качестве проявил себя в советские годы.

Продолжение следует

 

 

* Впрочем, карелы — пожалуй, единственный северный народ, который в результате взаимодействия с русскими не только сдвинулся к северу, но и отчасти «поюжнел». В XVII в. русское правительство переселило часть карел с земель, отходивших к Швеции, в Тверские пределы, т.е. с Севера на территорию нынешнего Центра.

** Мы не знаем доподлинно, кто был тот польский военнослужащий, который в Костромском Заволжье, на самом пороге Севера, зарубил первого гражданского национального героя России Ивана Сусанина, но с большой степенью вероятности это мог быть не поляк и даже не литовец по национальности, а какой-нибудь усатый и чубатый казаченька з Чигирина але Глухова.