Тебе спою
задушевную песню свою^*

Э.Л. ФАЙБУСОВИЧ
доктор географических наук,
профессор Санкт-Петербургского государственного университета
экономики и финансов

К этому городу никто не может относиться равнодушно. Ни тот, кто родился и жил в нем, ни тот, кто приезжает погостить, ни тот, кто только читал или слышал о нем. Одни испытывают трепетный восторг от созерцания «Невского парадиза», другие с брезгливой усмешкой отзываются о его современной провинциальности и неухоженности. Кто-то видит в городе «блистательный Петербург». Другому дорого то, что Петербург—Петроград был городом трех революций — наследником Парижа... Далеко не все жители Петербурга любят свой город, действительно, не очень удобный для жизни. Но те, кто любят родной город, любят не только за его славную историю, за великолепие дворцов и храмов. Любят за то, что это — их город. Чувство это возникает с раннего возраста. Младший школьник на экскурсии при виде воспетых А. Городницким атлантов восклицает с восторгом «Гераклы! Гераклы!». Он еще плохо разбирается в греческой мифологии, но явно уже видел раньше эти замечательные изваяния, радуется новой встрече с ними и готов поделиться своим знанием со сверстниками. Мальчик-дошкольник в троллейбусе на Дворцовом мосту с упоением делится своей эрудицией, явно надеясь на одобрение пассажиров: «Это Зимний, а это Адмиралтейство».
О Петербурге написаны романы и поэмы, мемуары, многочисленные географические, исторические и краеведческие исследования, изданы энциклопедия, атласы и справочники. В любом школьном учебнике «География России» можно прочитать о нашем городе. Выходят учебники и книги по географии Петербурга и Ленинградской области, по петербурговедению. Юбилейный 2003 год отметил специально посвященным Петербургу номером (№ 1) журнал «География в школе».
В связи с этим нет необходимости писать о том, что хорошо освещено в многочисленных доступных источниках. Для объективной характеристики некоторых сторон жизни города можно использовать статистические данные. Мне же хотелось рассказать о любимом городе с субъективных позиций. Предполагаю, что даже для читателя-непетербуржца будет интересно проследить, как с детства формируется образ города, отношение к нему.
По разным причинам только половину своей жизни я прожил в Ленинграде—Петербурге, но на моих глазах прошла почти четверть его 300-летней истории.

Три века — много или мало?

С тех лет, когда я начал осознавать себя ленинградцем, мне казалось, что живу я в очень старом городе. Ведь сказать, что он основан при Петре I было все равно, что «при царе Горохе». И только взрослым я понял, что 300 лет для исторического города — не стаж. Не говорю о древнегреческих городах, о Москве — сибирские Тобольск, Томск, Иркутск, Якутск значительно старше. Даже в Новом Свете города атлантического побережья США, Антильских островов возникли раньше.
Большинство домов в историческом центре Ленинграда, где прошли мое довоенное детство и студенческие годы, были построены на рубеже ХIХ и ХХ веков. В 30-х годах прошлого века им было всего 30—40 лет, это теперь они стали втрое старше и выглядят вполне «исторически», испытав запустение в годы Гражданской войны и ужасы блокады. Сейчас даже хрущевские пятиэтажки того же возраста, в каком были те дома, среди которых прошло мое детство. На наших глазах эти вековые здания ветшают, даже обрушиваются. И придется примириться с тем, что на их месте возникнут другие дома.
При всем том город в центре очень консервативен. Новых зданий здесь почти нет. После блокады не стали восстанавливать часть разрушенных и сгоревших зданий, создав на их месте пятна зелени. Даже учреждения социальной инфраструктуры подолгу оставались на одном месте. Булочная в доме на углу Невского и Мойки, где раньше находилась знаменитая кондитерская Вольфа и Беранже (место, откуда уехал на Черную речку Пушкин), существовала и в середине ХХ века. Два детских сада, которые я посещал до войны (тогда говорили «очаг»), существовали до 80-х годов, и даже с теми же номерами, и исчезли только после резкого падения рождаемости.
Старейшим городам России около тысячи лет. Если соотнести это с возрастом столетнего человека, то Петербург по возрасту — тридцатилетний мужчина в расцвете сил. Но сколько он пережил за эти годы! Много больше, чем куда более древние города, и роль его в российской и мировой истории (политической, культурной) много выше, чем у других мировых столиц, возникших примерно в одну историческую эпоху с ним «на пустом месте» (например, в сравнении с Вашингтоном).
Едва ли не с основания города бытовало зловещее пророчество: «Петербургу быть пусту». И осуществление этого пророчества за три века не раз было близко к реальности — из-за действия природных стихий и социальных процессов. А город живет. Потому что он нужен стране и своим жителям.

Отношение к Петербургу

Отношение к городу во многом зависит не только от объективных его достоинств и недостатков, но и от позиций того, кто высказывается о нем. Кто-то зловеще пророчествует: «Петербургу быть пусту». А светлый гений нашей литературы воспевает великий город чеканными строками «Медного всадника». Заезжий французский аристократ де Кюстин с издевкой отзывается о неуместной, с его точки зрения, для северного города классической архитектуре его зданий. А. Блоку город казался непостижимым. Для А. Белого это «столица, чуждая своей земле, какое-то наваждение...» Для З. Гиппиус это «Проклятый город, Божий враг».
Блестящий краевед-петербурговед Н.П. Анциферов 80 лет назад в очень трудный для города период его истории написал книгу «Душа Петербурга» с большой подборкой высказываний о нашем городе русских литераторов, откуда и заимствованы мною цитаты. Лучше других понял значение города В.Г. Белинский в статье 1844 года: «Петербург оригинальнее всех городов Америки, потому что он есть новый город в старой стране ... есть новая надежда, прекрасное будущее этой страны». Н.П. Анциферов передает главное в статье В.Г. Белинского: Петербург уже тогда (полтора века назад) «сам есть великий исторический памятник» (именно по этой причине он вошел в наши дни в число объектов Всемирного культурного наследия). Петербург — город великой борьбы, напряженного труда. Город — не порождение произвола его основателя, но «дитя великого народа, стремящегося к возрождению», «город бурно рождающейся новой жизни». И эти лучшие строки в защиту Петербурга написаны в глухие годы Николаевской реакции.

Город-эталон

У Петербурга слава «самого умышленного» города на Земле. Это принято считать его недостатком. Другое дело, когда развитие города происходит в процессе самоорганизации общества.
А здесь — полный волюнтаризм. Столица создается по воле одного человека. И не в том месте (среди «экономической пустыни», «в гордом одиночестве»). И с добрым ли умыслом? «Отсель грозить мы будем шведу» — уж очень агрессивно.
В ХХ веке возникло много еще более «умышленных» городов-столиц: Бразилиа, Исламабад. Но нет ни одного, место для которого было выбрано столь успешно, как для города Святого Петра его великим основателем. При всей неоднозначной оценке личности и деятельности императора следует признать, что основание новой Невской столицы — гениальная его идея, реализованная мобилизацией титанических усилий великого народа.
Возникший по воле самодержца, Петербург превратился в самый северный в мире город с многомиллионным населением именно в силу того, что место для него объективно было выбрано очень удачно — и уже возникший город сам организовал свое положение, значительно его улучшив. Возможно, что Петр I интуитивно нащупал точку роста. Далеко не все подобные эксперименты закончились столь же успешно. Например, провалилась идея создания главного города Новороссии при Екатерине II.
Умысел был заложен в планировку создаваемого города. Туристу интересно бродить по красивым узеньким улочкам уютного городка, но жить и работать, перемещаться лучше в рационально организованном пространстве. Предпосылкой для регулярной планировки была идеально ровная, хотя и скучная, поверхность островов невской дельты. Разнообразие вносили многочисленные водотоки. Правда, природу и в этом отношении стремились подправить, проложив прямолинейные каналы (из сохранившихся — Крюков, знаменитая Зимняя Канавка), частично теперь засыпанные. Прямолинейная планировка в виде шахматной доски очень удобна для ориентировки. Один московский знакомый восхитился, гуляя по Васильевскому острову, — заблудиться невозможно: улицы-линии строго перпендикулярны одна другой, да еще и пронумерованы, а пересекают их строго перпендикулярные проспекты.
Мне, выросшему в центре Ленинграда, только такая планировка казалась единственно возможной для настоящего города. А всякое нарушение порядка возмущало, например изгиб Садовой улицы. Поразило меня и одно из первых сделанных в дошкольные годы «географических» открытий: трамвайные остановки на пересечении Садовой улицы с Невским, Гороховой, Вознесенским (кондуктор объявлял и советские, и дореволюционные, возвращенные теперь названия) находились далеко одна от другой. А около Адмиралтейства оба эти проспекта и улица между ними оказались совсем рядом. Гораздо позже я узнал о знаменитом трезубце городских магистралей, расходящихся от Адмиралтейства и вносящих разнообразие в планировку центра города.
Кроме прямоугольной планировки городская застройка должна быть, как мне казалось, обязательно сплошной (по-взрослому — по периметру кварталов), примерно равноэтажной и обязательно из каменных строений. Деревья должны расти в специальных местах — парках и скверах и не заслонять собой фасады зданий на улицах. Застройка деревянными одноэтажными домами в окружении садиков казалась мне деревенской. Травке место на газонах, по которым «не ходить»; если она пробивается стихийно между плитами тротуара — это упущение дворника. И уж располагаться улицы должны на ровной поверхности, без всяких там горок и ручейков (такое прилично только на даче).
Такому эталону соответствовал город моего детства, по крайней мере, центральная его часть. И я не мог поверить, впервые попав в предвоенный год в Москву, что в центре города может существовать Кривой переулок (кривой и в плане, и в разрезе, и по имени). Как не могла много позже понять моего восхищения знаменитой петербургской улицей Зодчего Росси приятельница из Саратова — ну что хорошего можно найти в улице без единого деревца?
Если город был эталоном планировки и застройки, то Нева — эталонной рекой. Позже, увидев Днепр, я согласился с тем, что река может быть и без гранитных набережных. Но уж крохотные речки, увиденные в эвакуации (в Ярославской области), признать реками я не мог. Кстати говоря, в документах ХVIII века четко разделялись реки, речки и ручьи.
В эвакуации — в деревнях, в малых деревянных городках я страшно тосковал — не только по сытой довоенной жизни, но и из-за разлуки с настоящим большим городом. И на клочках бумаги рисовал планы придуманных городов, где прямые улицы пересекались под прямыми углами, и носили имена вождей и писателей. На улицах размещались квадратики — театры, музеи и дом, в котором я собирался жить, — на углу улицы Кирова (наш ленинградский вождь) и Пржевальского (географ). Став постарше, я рисовал более сложные планы с номерами домов, с показом промышленных предприятий, вокзалов, трасс трамваев и троллейбусов с остановками. Прекрасное чувство — быть демиургом, творцом города! Только крайне ограниченные мои способности к черчению не позволили мне пойти в градостроители.
Даже в старшем возрасте, когда мне довелось повидать разные города, я предавался этой детской игре. И каждый план вымышленного города получался похожим на родной Ленинград. Разветвленная дельта могучей реки, острова, каналы, мосты. Прямолинейные проспекты и улицы. Добавился широкий выход к морю (в реальности город вышел к Финскому заливу гораздо позднее), появились сады и парки, даже допускалось для красоты пейзажа существование горок.
И постоянно увеличивалась номенклатура улиц по мере того, как я узнавал о новых для себя полководцах, ученых, деятелях культуры, а также об отраслях промышленности.
Всю жизнь, как и многие коллеги-географы, я любил рассматривать планы городов, коллекционировать посещенные. Понял, что бывают и другие замечательные города, красивые по-другому. И все-таки ближе всего мне облик города, расположенного на островах, на большой реке — как Архангельск в России или Нью-Йорк за ее пределами.

Топонимические забавы

Чем больше названий,
Тем стих достоверней звучит.

Так считает петербургский поэт А. Кушнер. И рассказ тоже. Рассматривать план города интересно и потому, что можно упиваться разнообразием названий его улиц и площадей.
За 300 лет многократно менялись названия городских объектов и самого города. Иногда наименования возникали стихийно, иногда оформлялись юридически. Существовала при Горисполкоме топонимическая комиссия, которая занималась наименованием новых объектов, но в разгар демократических реформ переключилась на восстановление дореволюционных названий.
Смысл называния объектов — способствовать ориентировке в городе. Чехарда переименований сбивает горожан и приезжих с толку. Люди не запоминают названий и ориентируются по каким-то другим признакам — как в лесу.
В предвоенные годы кондуктор в трамвае объявлял: «следующая остановка — улица Дзержинского, бывшая Комиссаровская, бывшая Гороховая». Теперь это опять Гороховая. Элементы упорядоченности вносились с названием города. Ну кому приятно жить на Грязной улице — пусть будет Николаевской (ныне Марата). Появились названия в честь основателя города, Екатерины II, Александров, других членов царствующего дома. Другие названия — по большим храмам (Исаакиевский, Казанский, Владимирский, Никольский соборы). Потом в честь замечательных людей — Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Суворова. В разных частях города, когда число проездов сильно возросло, стали давать серийные наименования в честь губерний и городов Российской Империи.
Там, где за Фонтанкой располагался Семеновский полк, сформировался район, называемый Семенцами. Там улицы, расположенные параллельно друг другу, названы в честь городов Московской губернии, из жителей которых формировался полк. Чтобы не путать похожие улицы, работники скорой помощи придумали фразу для запоминания их последовательности — «разве можно верить пустым словам балерины», скажем так: соответственно улицы Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая. Есть еще в некотором отдалении Звенигородская, отрезанная от других Витебским вокзалом. Если посмотреть на карту Московской губернии, там уезды расположены в такой же последовательности.
На Васильевском острове коротенькие и узкие улицы и переулки носят имена российских рек. Но на всех собственных имен не напасешься. На том же острове от одного до другого его края тянутся многочисленные линии (2—3-я, 4—5-я и т. д.), у каждой стороны улицы свой номер. А в Измайловском полку (тоже за Фонтанкой) — номерные улицы назывались Ротами, теперь они Красноармейские. На Песках — по дороге к Смольному — улицы назывались Рождественскими, а потом Советскими (с 1-й по 10-ю).
Романтики первых революционных лет считали себя преемниками революционеров прошлого. Отрекаясь от старого мира, они стряхнули с плана города названия монархические и религиозные. Мосты назвали в память об идеалах Великой французской революции — Равенства, Свободы и Братства. Увековечили знаменитые даты революционных событий (улица 3 июля, проспект 25 октября), имена их участников. Появилась возможность проехать трамваем по маршруту площадь Коммунаров — улица 3 июля — площадь Жертв Революции — мост Равенства — площадь Революции — проспект Красных Зорь.
Многие улицы получили названия в честь революционеров русских — Радищева, Герцена, Бакунина, Чернышевского, декабристов, народовольцев, марксистов — и зарубежных — Марата, Робеспьера, К. Маркса и Ф. Энгельса, Ж. Жореса, К. Либкнехта и Р. Люксембург, Ф. Адлера, Маклина. Другие получили имена героев революционных событий и Гражданской войны. Уже в 40-е годы многие из этих названий были стерты с плана города. Еще более пострадал этот ансамбль имен, характеризующих эпоху, в 90-е годы ХХ века. Сделано все, чтобы вытравить память о революционном прошлом (исключение сделано только для декабристов; из благородных все-таки). Кампания переименований ведется под лозунгом возвращения к историческим названиям, но носит явно антибольшевистский характер. Заодно пострадали от такой реставрации Пушкин, Гоголь, Салтыков-Щедрин.
Немало названий, вызывающих удивление. Улицы Большая и Малая Морская отношения к морю не имеют, они только ведут в направлении к Финскому заливу. В центре города находится Загородный проспект, и нужно знать историю, чтобы понять этот парадокс. В ХVIII веке Фонтанка была границей города, а за ней располагались полки — Семеновский, Измайловский. Это и было за городом. Есть забавные реликтовые названия, например улица Введенского канала около Витебского вокзала: самого канала нет, его зарыли.
Почему-то одна и та же улица меняет название: с одной стороны Невского Литейный проспект, с другой — его прямое продолжение — Владимирский. А явно меняющий направление у площади Восстания Невский проспект остается Невским (правда, старожилы именуют эту часть проспекта Старо-Невским).
Некоторые названия не только не помогают ориентироваться в городе, а прямо-таки вносят путаницу. Каково состояние опаздывающего на поезд пассажира, когда, прибыв на станцию метро «Московская», он узнает, что Московский вокзал находится на станции «Площадь Восстания» — это за восемь остановок, да еще с пересадкой! Да и другие вокзалы, кроме Балтийского и строящегося Ладожского, не являются «однофамильцами» станций метро, их обслуживающих. А каково приезжему, которого такси доставляет в гостиницу на Казанскую улицу, но не в центре города, а на другой берег Невы — на улицу с тем же названием (зато удалось избавиться от нежелательного упоминания Плеханова).
При всей вакханалии многочисленных переименований удалось сохранить в городе часть уникальных старинных названий улиц — Расстанная, Разъезжая, Бармалеева, Плуталова, Дегтярная, Мытнинская, Подьяческая.
И еще один вопрос, занимавший меня с детства. Чем отличаются улицы от переулков и проспектов — длиной, шириной, прямизной? Но проспект Римского-Корсакова заметно изгибается, а пересекающая его улица Глинки — прямая. Гороховая улица длиннее Вознесенского проспекта, а улица Зодчего Росси (всего 220 м) короче переулка Гривцова (где находится здание Русского географического общества). Мучной переулок явно шире близкой Спасской улицы. На моей памяти Лиговская улица стала проспектом, а Чернышев переулок — улицей Ломоносова. Так и не разобрался я в этой путанице до сих пор.

Петербуржцы, кто такие?

Традиционно считается, что жители Невской столицы отличаются особой интеллигентностью, унаследованной от прошлых времен. За это их любят в разных уголках страны. И сами жители свято верят в эту свою особенность и гордятся тем, что они петербуржцы-ленинградцы или попроще (и нейтральнее) — питерцы. Ленинградец — это советский по воспитанию человек, гордящийся советским периодом истории города, переживший в нем самые трудные времена. Вы могли бы представить себе награжденного медалью «За оборону города Петербурга»? А петербуржцем считает себя (часто без всяких на то оснований) тот, кто чувствует себя наследником «блистательной» столицы империи, своим в кругу персонажей «Евгения Онегина» или «Маскарада».
Гордиться тем, что ты житель или уроженец города, странно. Это ведь не твоя личная заслуга — факт появления на свет на берегах Невы. Правильнее уважать себя за тот скромный вклад, который ты внес в поддержание доброй славы родного города.
И все же приятно, не скрою, слышать в каком-то отдаленном городке, что твой собеседник вспоминает о годах учения в Ленинграде, о командировке, о турпоездке в наш город с удовольствием, а ты — выходец из этого города — греешься в лучах его славы.
Идентифицировали нас, эвакуированных («выковырянных») на Восток, в годы войны очень легко. В школе на уроке все писали ручкой, а ленинградские дети «вставочкой», желательно с 86-м пером. Видимо, и другие особенности речи, поведения резали глаз и слух местного населения Урала, Сибири.
«Петербургский» стиль поведения сложился в течение двух веков. В нем были элементы манер аристократического мира, научной и аристократической интеллигенции, рабочих высокой квалификации. Даже после двух революций и Гражданской войны уровень «интеллигентности» заметно отличался от уровня жителей других городов. Он заметно снизился после гибели многих сотен тысяч ленинградцев в годы Великой Отечественной войны. Восполнить количественно эти потери город смог в основном за счет своего сельского окружения, на что потребовалось полтора десятилетия. Но качественно это были другие люди. Переварить их полностью город так и не смог. Естественный прирост населения был крайне низок, а растущая потребность в рабочих руках для развивающейся экономики восполнялась за счет мигрантов, воспитанников ПТУ, набираемых вне города. «Коренные» ленинградцы склонны обвинять в падении нравов новых его жителей.
Но кого считать «коренным»? Тех, кто родился в городе. Очевидно, что в первые десятилетия после основания города основную часть его населения составляли пришлые (от царя Петра I до рабочего-строителя). Но и во все остальные времена доля рожденных вне города в его населении была очень велика.
Петербургские исследователи М. Илле и Н. Ядов опубликовали статью «Петербуржцы. Откуда мы родом?» (журнал «Телескоп», № 1/2002). По результатам социологического опроса жителей старше 16 лет в 2001 году выяснилось, что всю жизнь прожили в городе 60% опрошенных, но среди их родителей петербуржцев по рождению только 41%. Почти четверть респондентов родились в Петербурге, но оба их родителя приехали из других мест. Из тех, чьи родители родились в Петербурге, лишь половина имеет предков, живших здесь до начала ХХ века, то есть только пятая часть современного населения города имеет семейный стаж проживания в нем более ста лет.
Всего, таким образом, среди взрослых горожан 40% приезжие, 20 — дети приезжих (петербуржцы в первом поколении) и только у 40% хотя бы один родитель — петербуржец по рождению, это и есть коренные петербуржцы. Интересен и другой результат: среди названных горожанами в 2001 году самых знаменитых деятелей Петербурга за всю его историю (не считая основателя города — Петра I, это Пушкин, Екатерина II, Растрелли, академик Лихачев, Ломоносов, Собчак, Росси, Столыпин, Достоевский, Путин) — всего два уроженца города (Лихачев и Путин). Из пяти руководителей города после 1917 года, получивших в ходе опроса самый высокий рейтинг (Яковлев, Киров, Собчак, Романов, Жданов), — ни одного уроженца Петербурга.
Люди, вошедшие в наше сознание как олицетворение Петербурга, обеспечившие всемирную его славу, не были коренными петербуржцами. Из литераторов — Радищев, Державин, Пушкин, Гоголь, Некрасов, Достоевский, Гончаров, Гумилев. Из композиторов — Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, из ученых — Ломоносов, Менделеев, Павлов. Далеко от берегов Невы родился тот, чье имя две трети века носил город.
Любопытны и данные опроса («Телескоп» № 3/2002) о качествах, характеризующих петербуржца и москвича.
По числу упоминаемых качеств, в %:

Памятники, памятники...

Сколько замечательных людей жили в Петербурге и прославили его, об этом можно узнать, гуляя по улицам города. Одно из ярких и ранних воспоминаний детства — поездка на трамвае от площади Восстания по Невскому до Казанского собора — к бабушке. Вот проезжаем Аничков мост, а на нем знаменитые «лошадки» Клодта, известные по картинке в учебнике географии всей стране. А обнаженного юношу рядом с конем я заметил не сразу. У Казанского собора — Барклай, я с ним дружу всю жизнь, он встречает меня у входа в пальмовый лес коринфских колонн собора.
Памятники — они очень разные. Есть похожие на иллюстрации к учебнику или фотографии в паспорте. Стоят и сидят в разных позах Ломоносов, Гоголь, Достоевский, Тургенев, Добролюбов, Чернышевский, Глинка, Римский-Корсаков, Пржевальский — даже с верблюдом. А памятник Екатерине II — коллективная фотография или стенд с портретами членов политбюро в недавнем прошлом. Фигуры сподвижников императрицы — опять-таки иллюстрация к учебнику истории.
Есть памятники-аллегории. Не каждый распознает в боге войны Марсе великого полководца Суворова.
Есть памятники «с идеей». Наиболее замечательные — основателю города. По памятнику «дедушке Крылову» в Летнем саду можно проверять знание его басен.
«Коннетабль» Б. Растрелли у Инженерного замка — величественный и спокойный, каким и должен быть основатель великой империи и великого города. Совсем иной — «кумир на бронзовом коне» Фальконе, тот, кто «Россию поднял на дыбы», но не дает ответа: «Куда ты скачешь борзый конь»? И, наконец, шемякинский Петр в Петропавловской крепости, вызывающий неприятие у большинства петербуржцев и приезжих. Кумир приземлен и в буквальном, и в переносном смысле. Он находится не на пьедестале, а рядом со зрителями. Он такой же человек, как ты, и даже хуже тебя. Фигура непропорциональна, «лик его ужасен». Воистину, «не сотвори себе кумира». Памятник — сильное противоядие против культа любой личности.
Равен по выразительности этому памятнику Петру памятник Александру III скульптора П. Трубецкого, нашедший себе приют около Мраморного дворца. Именуется он в просторечии пугалом — вот уж точно не кумир. Тяжелый всадник, придавивший своей массой неказистую лошадь — Россию, лишенную движения, устремления в будущее.
Ну не все нам изображать в бронзе императоров, вождей, полководцев, деятелей культуры и ученых. И на улицах появились скульптуры простых горожан — городового на Малой Конюшенной, фотографа с собачкой на Малой Садовой, фонарщика на Одесской улице (рядом со Смольным, здесь впервые в России зажглось электрическое освещение, планируется создать музей освещения города).
Не увенчались успехом попытки украшения города миниатюрными шуточными скульптурами; похищен Чижик-пыжик, который «на Фонтанке водку пил», Нос майора Ковалева на Вознесенском проспекте уничтожен, разграблен прекрасный памятник «первостроителям Петербурга», созданный Шемякиным на и так небогатой памятниками Выборгской стороне. Вот тебе и прославленная петербургская интеллигентность! Скульптурные памятники дополняются многочисленными мемориальными досками, украшающими стены зданий. Встречаются весьма оригинальные — например, с изображением знаменитого «черного квадрата» Малевича.
Есть дома, буквально «облепленные» досками. На набережных Невы это знаменитый «дом академиков», затем Морской Корпус, Горный институт — все на Васильевском острове. Всего на набережной Лейтенанта Шмидта 75 досок, на Московском проспекте — 62, на Фонтанке — 33, на Университетской набережной — 28. К юбилею появляются всё новые мемориальные доски, индивидуальные, коллективные. Например, на доме, где жили ленинградские писатели на канале Грибоедова. Где еще можно встретить такую концентрацию знаменитостей на ограниченном пространстве? Только в доме 11 на улице Пестеля жили Мусоргский, Римский-Корсаков и Чайковский.

Смена ролей

Петербург сразу создавался как столица рождающейся империи.
В отличие от Москвы, которая долго шла к тому, чтобы в борьбе с соседями стать столицей русского национального государства. В течение двух веков Петербург был символом европейскости в нашей стране, теперь бы сказали, западником. А Москва в глазах иностранцев была экзотическим полуазиатским городом, символом русскости для жителей империи.
В Петербурге немецкая по крови правящая династия, многочисленные немецкие по происхождению чиновники и офицеры, иностранные предприниматели и ремесленники, европейские по облику здания, включая даже православные храмы.
Москва — город старинных русских родов, русского купечества, русских текстильных королей, традиционной русской архитектуры. В глазах современников Петербург был Штольцем, а Москва — Обломовым (хотя последний жил и умер в Петербурге). Петербург был не только окном в Европу для России, но и воротами для проникновения в нее всего западного: в экономике, в технике, в культуре, да и в политических идеях тоже. Через Северную столицу пришли в Россию республиканские, либеральные, демократические идеи. Здесь сделал первые шаги русский марксизм. В Петрограде произошла первая в мире победившая пролетарская революция.
После утраты 85 лет назад (в марте 1918 года) столичных функций и резкого ограничения связей молодой Советской Республики с капиталистическим Западом роль Петрограда—Ленинграда как «ворот» была сведена к минимуму. В то же время Москва объединила в себе функции национальной русской столицы и столицы Союза ССР, сложившегося на месте прежней империи. После распада СССР Москва осталась столицей России и одновременно стала воротами для идущих с Запада экономических и политических инноваций. Она быстро трансформируется в первый в нашей стране подлинно европейский (даже «атлантический») город — по новой застройке, по стилю жизни, по развитию третичного сектора экономики, проникновению иностранного капитала. По иронии судьбы цитадель славянофильства превратилась в самый западнический город России.
А что город на Неве, вернувший себе историческое имя в надежде на возвращение значения мирового города? Он так и не вернул себе роль «ворот», центра приходящих с Запада инноваций, на что наивно надеялись инициаторы переименования. Теперь с немецким именем он стал городом гораздо более русским, чем Москва, этой своей архаичностью он дорог и навещающим его москвичам, и жителям других регионов России, этим интересен зарубежным гостям. Сами же вчерашние ленинградцы, а нынешние петербуржцы ощущают неудовлетворенность превращением своего города в рядовой «с областной судьбой». Петербург померк если не как «порфироносная вдова», то как брошенный муж. Этого комплекса неполноценности нет у других городов, утративших волею судеб столичные функции — Филадельфия или Краков в далеком прошлом, Стамбул или Рио-де-Жанейро в недавнем. Сама Москва легче пережила в свое время утрату столичных функций на 200 лет, оставаясь экономическим и культурным центром, сердцем России.

Дважды воскресший

Динамика, приданная Петербургу столичным статусом и реализацией выгод географического положения, обеспечила его превращение в крупнейший по численности населения город России, важнейший ее промышленный и финансовый центр, центр наук, культуры, высшего образования (в отличие от того же Вашингтона). Развивались инновационные для того времени производства (электротехнических, резиновых изделий, средств связи, железнодорожного подвижного состава). Переезжая с места на место — поближе к морю, развивался морской порт, расширялись судостроительные предприятия.
Имперское величие и процветание города ушли в прошлое с распадом России. Петроград стал пограничным городом — до ближайшей границы с Финляндией легко и быстро можно было добраться пригородным поездом. Затих морской порт — из него нечего и некуда стало возить, не стало поступающего по морю из-за рубежа топлива и сырья для промышленных предприятий, отечественные источники были отрезаны большими расстояниями и фронтами Гражданской войны. Переехало в Москву советское правительство, население массами покидало голодный город. Кто-то бежал от классовой мести победившего пролетариата за рубеж, кто-то пробивался на юг — спасаясь от голода или стремясь пополнить ряды белой армии. Летом 1922 года профессор-краевед Гревс писал: «Петербург уже пережил апогей своей славы, померк ныне его блеск. Но умирает ли он или только тяжко болен?» — и выражал надежду на расцвет в нем «культурной энергии», которая станет всенародным достоянием.
Надежда эта сбылась. Город спасли рабочие высокой квалификации и научно-техническая интеллигенция. Они привели в движение застывшие цеха фабрик и заводов. Отсутствие зарубежного сырья и топлива возместили подвозом из отечественных источников. Поскребли по сусекам в ближайшем окружении (торф, гидроэнергия Волхова и Свири, позднее — горючие сланцы), усилились связи с богатым югом, помогли подняться промышленности Севера (Кольского, Карельского края). Менее чем за два десятилетия удалось значительно превзойти дореволюционный уровень промышленного производства и численность населения, усилить роль высшего образования.
И снова восставший из разрухи город ждали испытания — самые тяжелые в его истории. Через два месяца после нападения на СССР враг оказался у ворот беззащитного с юга Ленинграда, с той стороны, откуда нападения не ждали. Даже эвакуировали детей, спасая их от возможных нападений с воздуха, в южные районы тогдашней Ленинградской области — навстречу наступавшим фашистским войскам, оказавшимся там через 2—3 недели после начала войны. Уже в первой декаде сентября 1941 года Ленинград оказался блокированным с суши вместе с ближайшими южными пригородами, частью Карельского перешейка, морской крепостью Кронштадт и небольшим пятачком суши у Ораниенбаума (ныне Ломоносов), прикрытым артиллерийским огнем могучих фортов.
Только спустя почти полтора года удалось пробить узкую брешь в удушающем кольце блокады у Шлиссельбурга, и еще через год, в январе 1944-го, окончательно отогнать врага от Ленинграда, от южных его окраин.
И снова стал вопрос о судьбе города. Возвращавшихся с фронтов и из эвакуации ленинградцев встречали дома с заколоченными окнами, груды битого стекла и пыли в квартирах, обгоревшие руины зданий, огороженные деревянными заборами. Деревянные дома окраин сгорели в печах во время блокады (а деревья в садах и парках сохранились).
На месте газонов на Марсовом поле осенью 1945-го можно было увидеть ботву картофеля, грядки с морковью и свеклой. Но Ленинград выжил, хотя и потерял едва ли не треть своего довоенного населения, и нашел силы для восстановления. Вернулись рабочие и инженеры, эвакуированные в уральские и сибирские «танкограды». Оборудование чаще всего не возвращали. Работать стали на немецком, полученном по репарациям. Труднее было восстановить человеческий потенциал. Помог приток рабочих рук из соседних областей — Псковской, Новгородской. Скоро уже старые стены ленинградских домов не могли вместить в переполненные коммуналки растущее население. Выходом из положения стало возведение в 60-х годах целых кварталов пятиэтажек. Да, их эстетический уровень, качество жилья в них были не на высоте. Но это было реальное решение в короткие сроки жилищной проблемы для сотен тысяч людей, да и сейчас доля проживающих в них петербуржцев значительна. А позднее — наступление кварталов более достойных домов широко раздвинуло границы города во всех направлениях. Возникли отдаленные спальные районы, связанные с центром города четырьмя линиями метрополитена. Включив в черту Большого Ленинграда пригороды, город смог праздновать появление на свет своего пятимиллионного жителя.

Все, что мог, ты уже совершил?

Этот вопрос задают со злорадством те, кто не любит наш город, с горечью и грустью те, кому он дорог. Немного найдется в мире городов, столько сделавших для своей страны и всего человечества, как трехсотлетняя Невская столица. Город гордится тем, что с момента рождения стал центром научно-технического прогресса в стране. Русский фарфор в XVIII, первая железная дорога, первое электричество, радио в XIX, советский синтетический каучук, ракетостроение, первый атомный ледокол в XX веке — только отдельные примеры, известные из школьных учебников. Оборонная мощь страны выковывалась на заводах, в научных институтах и конструкторских бюро Ленинграда. Такая роль Ленинграда устраивала не всех, индустрия заслоняла собой и портила образ блистательной столицы. Прославленные предприятия-гиганты стали презрительно называть монстрами. В сознание жителей стали усиленно внедрять образ процветающего постиндустриального города банков и посреднических фирм, города, живущего за счет демонстрации накопленных исторических ценностей, зарабатывающего обслуживанием иностранных туристов.
В критике было много верного. Да, промышленность Ленинграда не всегда производила изделия на уровне мировых стандартов, одевала и обувала горожан не в самые высококачественные и модные образцы продукции. Да, на заводах была высокая доля морально и физически устаревшего оборудования. Устаревшие предприятия, оказавшиеся в центре города, ухудшали экологическую обстановку в нем. Значит, нужно было модернизировать промышленные предприятия, частично их перепрофилировать — повышать индустриальный и научно-технический потенциал города, внедряя высокотехнологичные производства.
Но в 90-е годы город ждала другая судьба, определяемая судьбой страны. Результатом «реформ» стал не желанный переход к постиндустриальному развитию, а деиндустриализация экономики. Вернуть имидж блистательной имперской столицы не удалось, но в кратчайшие сроки была крайне ослаблена промышленная база города, резко снизились число и доля занятых в промышленности, объем промышленного производства. В структуре промышленности снизилась доля машиностроения и на первое место вышла пищевая промышленность. Бывшие инженеры и рабочие стали челноками и кондукторами, кто постарше — подался в гардеробщики. Ушедшие с производства за эти годы либо постарели, либо утратили квалификацию, а существовавшая система подготовки кадров рабочих разрушена.
В пятерке ведущих по объему выпускаемой продукции предприятий города первые позиции занимают теперь пивоваренные и табачные предприятия (известная «Балтика», обогнавшая даже знаменитый Кировский завод). Промышленность все более приобретает черты колониальной. В прошлом в центрах своих колоний империалисты развивали в первую очередь производства пива и сигарет для туземцев. Теперь и Петербург стал на этот путь. Да еще сырье для этих производств почти целиком импортное. Экономика великого города держится на том, что удовлетворяет не только не самые возвышенные, но и просто вредные потребности своих жителей. Вот уж подлинно «самоедская» экономика, если понимать под этим производство исключительно потребительских товаров, а не продукции, используемой для формирования основных производственных фондов. Нашу страну называли Верхней Вольтой с ракетами, а теперь мы превращаемся в Габон или Гвинею без ракет, но с пивом и сигаретами.
Петербург, так вышло, и от индустриальных «ворон» отстал, и к постиндустриальным «павам» не пристал. Трудно поверить, что квалифицированные рабочие поголовно станут официантами, а сотрудники НИИ горничными в отелях, обслуживающих иностранных туристов. А ведь в этом видят некоторые перспективу развития экономики Петербурга. В Лондоне, замечу, такие рабочие места занимают не англичане, а выходцы из Индостана и Карибских островов, но все они сносно говорят по-английски.
Петербургу не дают спокойно спать лавры Пльзеня, но ведь и он славится не только пивом. Туризмом может жить Ницца, даже Венеция, но не огромный город. И развитие высшего образования может быть единственной градообразующей отраслью для Кембриджа или Оксфорда, но опять-таки не для Петербурга.
И хочется верить, что комплексное сочетание высокотехнологичных отраслей промышленности, науки, культуры, высшего образования, транспорта обеспечит выход трехсотлетнего города из затяжного глубокого кризиса — на радость его жителям и всей стране.

^* Аллюзия на известную «Вечернюю песню» А. Чуркина и А. Соловьева-Седого: «Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою». — Прим. ред.

Старейшие предприятия Санкт-Петербурга,
основанные в XVIII в. (из ныне действующих)

Отраслевая структура производства
промышленной продукции Петербурга, %

^*В 2002 г. вышла на первое место.

Отраслевая структура промышленности Петербурга
по числу занятых
(промышленно-производственный персонал), %

Производство промышленной продукции
в Санкт-Петербурге в натуральном выражении,
1980–2000 гг.

Данные подготовлены А.Л. Дмитриевым на основе выпусков юбилейного статистического сборника под редакцией члена-корр. РАН И.И. Елисеевой «Санкт-Петербург. 1703 — 2003», первый из которых вышел в 2001 г., а два других увидят свет в 2003 г.