Карта власти

Д’Артаньяны и Бонапарты в устье Яузы

С.В. РОГАЧЕВ
Карты составлены Д.В. ЗАЙЦЕМ

Является ли география только вместилищем книжной учености, или с ее помощью можно вести более вдумчивый разговор о делах животрепещущих, действительно волнующих многих?

География (настоящая география) вооружает пространственным мировоззрением. Среди ведущих мировоззренческих категорий географии — расстояние и пространственная дифференциация (неоднородность). Географическое мировоззрение, географическое измерение мира приложимо практически к любому наблюдаемому явлению или процессу.

Многие учительницы интересно рассказывают на уроках о вулканах, но 99% населения России живет там, где вулканов нет. Для 90% присутствующих на таком интересном уроке заведомо ясно, что вулканов они, скорее всего, никогда воочию не увидят, поэтому информацию учителя они принимают как «художественную литературу». А пригодна ли география для разговора о вопросах, действительно интересных, актуальных для реального общества?

Какой вопрос может быть более актуальным для этого учебного года, чем вопрос предстоящих выборов — вопрос о власти?

Откуда берутся лидеры страны?

На карте на с. 24–25 нанесены места рождения высших руководителей СССР и РФ.

Массив для наблюдений еще не слишком репрезентативный (то есть не слишком представительный), нет и десятка голов: история непрерывного нединастического правления в России насчитывает лишь 90 лет. Зато весьма представительны сами объекты наблюдения. Каждый (почти каждый) вмещает в себя целую эпоху, каждый выступает своего рода как результирующая действий миллионов людей.

Есть ли какая-либо общая пространственная черта всех лидеров, управлявших огромной страной из Москвы? Есть, и она бросается в глаза.

Среди лидеров страны не было и нет ни одного москвича по рождению.

Мало того, ни один лидер страны не родился на территории Московской Руси (в Руси изначальной), на исконно великорусской территории (карта на с. 27). Даже самые близкие по рождению к Москве три персонажа родились на территориях, еще недавно бывших зарубежьем. Ленин — с земель, которые три века до его рождения были еще Казанским ханством, а до того — Волжской Булгарией. Путин — с болотной финской периферии Швеции. Хрущёв — c земель, несколько веков побывавших на краю Западной Европы: в составе Литвы и Речи Посполитой. Зафиксируйся политическое деление мира на XVI веке, родина Первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР была бы сейчас на территории ЕС и НАТО. В отношении Хрущёва, правда, необходимо оговориться: его родной лесистый угол Курской земли по «русскому стажу» превосходит все остальные местности, давшие первых лиц страны. Территория, где стоит хрущёвская Калиновка, была Русью еще в домосковское время; здесь стык древнейших славянских ареалов — северян, радимичей и вятичей. Хрущёв географически самый русский из лидеров страны; судьба, однако, постоянно увлекала его на Украину.

Андропов и Горбачёв — выходцы с территорий, высвободившихся из-под кочевников лишь к концу XVIII в., когда Суворов бесцеремонно согнал отсюда ногайцев. Ельцин — из совсем еще недавней родовой мансийской тайги, приближающейся к башкирской лесостепи. Черненко и вовсе, как указывают некоторые биографы, наполовину тофалар (малочисленная тюркская народность Сибири) — первый тюрок на московском престоле, если не считать касимовского царевича Симеона Бекбулатовича, исполнявшего обязанности царя в бытность Ивана Грозного в опричнине.

Что же до Сталина и Брежнева, то они по современным понятиям вообще гастарбайтеры. По пути на заседания политбюро в наши дни они могли быть по несколько раз останавливаемы московскими милиционерами для проверки регистрации и разрешения на проживание в столице демократической России.

И никого с по-настоящему русских Владимирской, Костромской, Рязанской, Ярославской, Нижегородской, на худой конец, даже со Смоленской или Ивановской земли.

Явление властей извне (власти иноземцев, буквально — людей с других земель) именуется ксенократией (ксенос по-гречески — чужой). Явление это привычное и для дореволюционной русской истории. Рюриковичи гордились своим происхождением от разбойников-скандинавов, а знать кичилась литовскими, польскими, татарскими, ногайскими и прочими корнями. После неудавшейся попытки притащить на русский престол польского королевича Сигизмунда, наступила краткая русская реставрация. Однако местный менеджмент в лице первых Романовых¹ оказался не слишком удачным: «глупый Миша» (по словам одного из избиравших его бояр²), «тишайший» Алексей Михайлович, болезненный юноша Федор Алексеевич. Первый из дееспособных потомков Кобылы — Петр Алексеевич, оказавшись по рождению не ксенократом, а местным, этим обстоятельством явно доволен не был. И он вывернул ситуацию наизнанку: «...если уж сам имел несчастье родиться в Москве, то править буду не в Москве». И столица на два века отъехала в Финляндию. Пришедший же в нее после Петра род был насквозь немецким.

Ксенократия, географическое несовпадение мест происхождения и мест правления представителей высшей власти, известна и в истории многих зарубежных стран. В Италии длительное время правила Савойская династия, чье родовое гнездо — на территории современной Франции (в Шамбери)³. Корсиканец (более итальянец, чем француз, родившийся в 900 км от Парижа), так и не выучившийся правильному французскому произношению, стал величайшим правителем за всю историю Франции. Мамлюки (потомки албанских, черкесских и курдских рабов-гвардейцев) заправляли делами Египта и выдвинули легендарного властителя Салах ад-Дина (Саладина, армянского курда, имени которого трепетали крестоносцы).

Ксенократия чаще всего сопутствует героическим эпохам и деспотизму. Напротив, своё, местное правление — признак гражданского общества.

Почему пришлый элемент получает некоторые преимущества при игре на столичной арене?

Во-первых, когда группировки, стоящие возле власти, запутываются в противоречиях, явление энергичного чужака оказывается востребованным. Каждая из противоборствующих сторон полагает, что этим-то — не примкнувшим пока ни к кому, без связей и без авторитета — она сможет управлять в своих интересах. И нередко просчитывается. Классический пример — Сталин. Целые группы и фракции заслуженных деятелей ВКП (б) — блистательно образованных людей, прекрасных ораторов — поначалу не приняли всерьез невысокого малообразованного грузина с примитивной речью.

Во-вторых, сам человек, совершив дальнюю миграцию для «покорения столицы», уже представляет собой некоторый результат естественного отбора. Чтобы порвать со своей местностью, с корнями и связями и броситься в новое пространство, требуется определенная энергичность, самостоятельность, отвага, авантюризм. Не обладающий этими качествами человек (то есть обыкновенный приличный человек, приверженный родине) скорее останется на месте, и двинется с него лишь в случае крайней нужды.

В-третьих, такой человек попадает в новую среду, где оказывается без поддержки (если речь не идет, конечно, о коллективно-преемственной «земляческой» миграции) и вынужден максимально активизировать все свои способности и качества (причем не только креативные, но и такие, как хитрость, изворотливость, карьеризм, иногда и просто подлость), чтобы, побарахтавшись в столичном пруду, выплыть на поверхность. Речь идет о феномене, который так ярко был раскрыт Александром Дюма — феномене д’Артаньяна: молодой честолюбец, с вызывающим улыбку гасконским акцентом (на'чать, мы'шление), без средств, на плохонькой лошаденке, не знающий столичного этикета, без жилплощади, должен показать себя. Он вынужден бороться, ему нечего терять и ему некуда деваться (до'ма осмеют). В отличие от коренного москвича, который с бо'льшим спокойствием может предпочесть карьерным баталиям и унижениям мягкий диван в обустроенной родительской квартире, поживая благодаря налаженной системе родственных и дружеских связей.

Чем с бо'льшего расстояния прибывает (чем больше кинетика) претендент на «покорение Парижа»⁴ (Гасконь — в 600 км), тем бо'льшей (при прочих равных условиях, разумеется) потенциальной энергией он характеризуется, тем бо'льшую активность должен проявлять, ведь:

а) чем из большего далека он решается на миграцию, тем выше его решимость и решительность;

б) чем из бо'льшего далека он прибыл в столицу, тем больше и безвозвратнее он отрывается от изначальной родины;

в) чем с бо'льшего удаления он прибывает, тем более он контрастирует со столичным обществом и тем бо'льшие усилия должен предпринимать, чтобы быть этим обществом принятым.

Ближайшие к Москве лидеры прошлых эпох — Ленин и Хрущёв (карта вверху) — наименее соответствуют «комплексу д’Артаньяна» или «комплексу Бонапарта». Покопайтесь в памяти, и вы обнаружите, что анекдоты, которые рассказывались об этих двух людях, были наиболее панибратские (совсем, совсем в другой тональности анекдоты рассказывали о Сталине и Андропове). Русское сознание принимало и приняло этих людей почти как своих (несмотря на вышитую сорочку Никиты Сергеевича и немалую эмигрантскую часть жизни Владимира Ильича). Образ Хрущёва как «своего», как «простого», «нашего» вполне соответствовал географической реальности (450 км от Москвы — свой!). Образ Ленина — «самого человечного человека», который «прост как правда», вовсе не пропаганда, как пытаются уверить нас нынешние писатели, живущие по беспроигрышному принципу: «Чего изволите?». Владимир Ульянов родился и вырос в непосредственной близости от изначальных русских границ, в едва ли не самом сильном форпосте русской культуры ниже Казани — Симбирске. Правда, на довольно значительном удалении от Москвы (700 км — это больше, чем Гасконь, это уже Страна Басков, иностранщина). Однако это всего 300 км от Нижнего Новгорода, одной из точек исконной русскости (пусть и с мордовской примесью — вспомним о Дятловых Горах c мордовским чародеем Дятлом). Более того, это, в известном смысле, сам Нижний Новгород. Нижегородцы любили (пока это не стало непрестижным в поглупевшей антиленинской РФ) вспоминать о том, что Владимир Ульянов — уроженец Симбирска только по европейским законам. А вот якобы по китайским — он нижегородец. Мария Александровна переезжала вслед за семейством из в высшей степени русского Нижнего, где жила семья и культурными соками которого пропитывалась, уже ожидая будущего первого главу нашего государства. Таким образом, Владимир Ильич — единственный из лидеров нашей страны за всю ее 100-летнюю историю, кто может быть назван географически русским, причастным к корпусу изначальной Руси. Выросшим в семье, устои которой сложились в Нижнем гражданина Минина, возмужавшим в Симбирске, городе давшем первого русского гражданственного историка Карамзина (первого из русских историков, который возымел достаточно гражданского мужества, чтобы взвешивать властителей и их деяния на весах общественной справедливости и целесообразности).

Тверже
........ печаль держи.
Грудью
........ в горе прилив.
Нам —
........ не ныть.
Ленин —
........ жил,
Ленин —
........ жив,
Ленин —
........ будет жить.
Ленин рядом.
........ Вот
........ ........ он.
Идет
........ и умрет с нами.
И снова
........ в каждом рожденном рожден —
как сила,
........ как знанье,
........ ........ как знамя.

— писал В.В. Маяковский в дни после смерти Ленина, подчеркивая «вживленность» героя в национально-территориальную среду, адекватность его русскому пространству.

Нет, пожалуй, в России — я имею в виду равнинную Европейскую Россию — мест (ландшафтов), более гражданственных, более наполняющих чувством человеческого достоинства, столь не приемлющих подлости, как те два ландшафта, в которых формировался семейный микрокосм Ульяновых. Это нижегородский Откос и симбирский Венец — парящие над Волжской долиной верхневолжские набережные, открывающие перспективу полета, столь редкую и столь желанную для жителя залесенной равнины.

Два самых близких к Москве продукта властьпорождающей среды — Ленин и Хрущёв — выделяются из череды остальных руководителей. Они были единственными, для кого само по себе карьерное продвижение, сама по себе власть не были главным в жизни. Они действительно искренне служили общественному благу — оптимизации общественных систем в интересах как можно большего числа людей. Власть для них (хотя Ленин и сформулировал знаменитый «вопрос о власти») была не целью, а лишь инструментом, с помощью которого они стремились реализовать великие (как у Ленина) или благонамеренные (как у Хрущёва) идеи. Они вышли почти из территориального ядра (пусть и с периферии ядра) старорусской гражданственности: забота о своем народе была для них естественной⁵.

С высокой степенью уверенности можно утверждать, что все прочие рассматриваемые властители подобной искренности и идейности не имели: восхождение к власти было для них основным жизненным императивом. Они, поелику это возможно, дистанцировались от своего народа (вернее, не своего: если ты горец, то народ равнин — все-таки не твой; если ты степняк, то с людьми лиственных лесов ты не можешь с полным взаимопониманием говорить на привычном тебе языке). Горбачёв было попробовал поиграть в Хрущёва своим хождением в народ и заигрыванием с интеллигенцией, но то, что органично получалось у «400-километрового», почти подмосковного Никиты Сергеевича, у «1100-километрового» Михаила Сергеевича отдавало некоторой фальшью. Трудно вообще представить себе искреннего степняка или искреннего таежника, которым приходится оперировать в среде лиственного леса. Не примут. А вот если научишься подстраиваться... Но это уже путь неискренности.

И Ленин, и Хрущёв, как люди «местные» (почти местные) и искренние, показали себя самыми незащищенными (лично незащищенными) во всей лидерской череде, легко уязвимыми коварством: покушения на Ленина (какими хомячками кажется личная охрана Ленина динозаврам современных охранных структур) и последующее фактическое отстранение от дел Сталиным, низложение Хрущёва в результате заговора⁶.

Следующий по близости к Москве — «600-километровый» Путин. А на поверку даже (если, как в случае с фигурой Ленина, заглянуть в семейные корни), — даже более близкий. Крестьянский род Путиных — тверской, родители его и предки во многих поколениях жили в деревне с оптимистичным названием Поминово и соседних с ней пунктах на юге Тверской области (Калининский район, в зоне знаменитого ЦКовского Завидовского заповедника). От Москвы до Поминова — всего-то километров 150. Близость по расстоянию, однако, не всегда четко коррелирует с культурной близостью. Тверское княжество долго и с удивительным упорством сопротивлялось интеграции в общерусское пространство (карта на с. 27). А будучи принуждено к вхождению в централизованное государство, осталось (и осталось по наши дни) странной культурной аномалией. Завалившаяся между Смоленско-Московской и Валдайской возвышенностями земля, равно экранированная рельефом и от Москвы, и от Новгорода—Петербурга, породившая Недоросля, Иудушку, знаменитый квартет — все эти «радостные» образы Фонвизина, Крылова, Салтыкова, тесно связанные с Тверским Верхневолжьем. Породившая мрачной памяти Аракчеева и трагикомичного Калинина. С призраками утопленных городов Корчевы и Мологи, с пушкинской утопленницей Русалкой, дочерью тверского мельника, с «Над вечным покоем» Левитана.

В рамках настоящей статьи мы приостановим пока дальнейший пространственный анализ потомка поминовских жителей. Не потому, что благоразумным считаем совет А.К. Толстого из «Истории государства Российского...»:

Ходить бывает склизко
По камушкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

А потому, что Путин во всем рассматриваемом ряду — явление несколько особое. К менеджменту страной он пришел не в результате политической борьбы или карьерного продвижения, как все остальные руководители, а в результате некоего назначения, механизм которого остается пока не раскрытым даже самыми въедливыми «кремленологами». Некоторые юристы — специалисты по государству и праву — полагают, что форма правления в России последних лет по существу не является республиканской, а обретает черты преемственной назначаемой монархии. Если это так, время д’Артаньянов проходит, начинается время лавочников Бонасье. В связи с этим любопытно отметить, что, несмотря на устойчивую урбанизацию в стране, пока не наблюдается заметного перехода в среде руководителей страны от уроженцев села (д’Артаньянов с родовых полей) к уроженцам города (приказчикам-буржуа). Картина (от Ленина до Путина) выглядит пока совершенно беспорядочной: горожанин — полуселянин/полугорожанин — селянин — горожанин (но сильно вовлеченный в аграрные дела) — селянин (хотя и не из крестьян) — селянин — селянин — селянин — горожанин (хотя и в первом поколении).

«800-километровый» Брежнев — середняк по удалению от столицы — и показал себя устойчивым середняком. Без искреннего горения ближней короны ядра (Ленин, Хрущёв), без особых идей, при этом достаточно осмотрительный, чтобы не дать себя в обиду, но и без эксцессов, свойственных настоящим «тысячекилометровым» ксенократам.

Практически обо всех руководителях, кто явился на центральную политическую арену страны с более чем 1000-километрового удаления, никак нельзя сказать, что они относились к управляемому им народу как к своему. Главным для них было достижение власти и удержание ее; хороша ли и благотворна она — имело второстепенное значение. О жестокости сталинского правления нынешние истошно либеральные⁷ авторы написали уже столько, что тему эту развивать здесь было бы бессмысленно. Скорее наоборот, тему эту надо «сворачивать», чтобы не преувеличивать лжи. Андроповское «закручивание гаек» шокировало всю страну не столько даже по содержанию (дисциплина в обществе — вещь, вообще-то, хорошая), сколько жестокой бесталанностью методики, выбранной для менеджмента страной. Кратковременность физической жизни Ю.В. Андропова на высшем посту, так же как и эфемерность К.У. Черненко, не позволяют вполне развивать анализ. Изучение опубликованных фактов биографии Андропова дает, однако, основания полагать, что люди, населяющие доставшуюся ему в управление страну, мало что для него значили.

Деятельность же «1650-километрового» Ельцина, уроженца зауральской Бутки (этого русского Кариота), по деструктивным последствиям для народа и страны оставляет позади даже самые измышленные данные о сталинских «репрессиях». Число преждевременно умерших стариков, число неродившихся детей у потерявших работу родителей, число погибших на Кавказе, число замерзших бомжами, число отечественных человеко-жизней, переведенных в миллиарды долларов и вывезенных за рубеж, не интересовали ни его, ни сплотивше-еся вокруг него зауральское — ксенократическое по отношению к Средней (и географически усредненной) России — окружение. Любое развитие событий устраивает таких людей, лишь бы пробиться к власти, лишь бы удержаться, лишь бы сохранить потом позиции в старости, выторговав кондиции передачи полномочий. «Ты что, с Урала?» — говорит старая детская и очень меткая дразнилка. Подчеркивая тем самым чуждость (ксенос) уральского уклада укладу русскому.

Карта размещения мест рождения руководителей страны, будучи совмещена с картой природных зон, особых сюрпризов, на первый взгляд, не преподносит. Все — из главного конуса расселения СССР. Плотность мест рождения руководителей примерно пропорциональна плотности населения. Однако... Однако из стержневой части конуса русского расселения, из великорусской ландшафтной колыбели — из гущи природной зоны лиственных и смешанных лесов нет никого (карта вверху). Лишь те же Ленин, Хрущёв, Путин — с периферий этой зоны.

Остальные лидеры — люди, выросшие в иных ландшафтных условиях. Какое, казалось бы, может это иметь значение для будущего лидера? Но представьте себе двух абсолютно одинаковых мальчиков-близнецов, которых разлучили при рождении, и одного отвезли в Донские степи, а второго в северную тайгу. Попробуйте смоделировать две линии развития. То, что дивергенция произойдет, думаю, не сомневаются даже самые ярые «географические антидетерминисты».

Большинство лидеров страны — из районов южнее лесной зоны: лесостепь и степь. Это вполне соответствует высокой плотности населения на этих хлебородных территориях. Люди, рождавшиеся на этих земледельческих территориях, заведомо несут в себе уже начала трудовой земледельческой морали: хорошо вспаши, вовремя посей, вовремя убери, прилежно обмолоти, бережно сохрани урожай. В сознании уроженцев земледельческой зоны укоренено представление о постоянной производственной, созидательной деятельности как о первопричине всех жизненных благ, а земля, на которой приходится жить, выступает естественным ограничителем желаний и приучает к разумной умеренности.

Иные представления складываются на территориях таежных и в зонах горнопромышленного освоения. Здесь примат присваивающего хозяйства: сколько ты смог урвать от природы — набить соболей, нарубить лесу, намыть золота, — столь ты и благополучен. Всё это, конечно, требует труда, и труда порой огромного, но это труд не воспроизводящий, а труд хищника, преследующего добычу. В неземледельческих зонах — и особое отношение к торговле. Теоретически земледельческая община где-нибудь в лесостепи может жить натуральным производящим хозяйством, прибегая к торговле лишь от случая к случаю. Тайга прожить без подвоза хлеба не может, значение торговли и рынка для нее жизненно важное. Так строилась экономика, а на ней и политическое устройство Новгорода. Многие склонны видеть в Новгородской республике едва ли не демократический идеал для подражания. На деле же это была форма устройства дел торговцев, игравших здесь первую скрипку. С досадой отзывались русские и о преемнике Новгорода — Петербурге: «на болоте, где не сеют, не пашут, а хлеб едят». То, что с 90-х годов во главе торгашеской (рыночной) России, погубив огромный сектор производственной деятельности, форсируя развитие присваивающих отраслей экономики (добыча ископаемых, лесозаготовки), стоят уроженцы тайги (пусть и южной тайги, подтаёжья), — по-видимому, не простое совпадение.

Вернемся еще раз к карте на с. 28. Обратим теперь внимание на направления «прибытия» руководителей на московский престол. Сильны юг и восток, впервые и пока с неясными перспективами активизировался северо-запад («питерские»).

Совершенно оголен запад. Скромные Смоленщина и Белоруссия никак не отметились в высшем эшелоне союзной власти. Между тем именно отсюда, с этих земель, давно связанных с европейской культурой (знавших и Магдебургское право, один из важных строительных кирпичиков гражданского общества), давно познавших и европейское хищничество («в каждой нашей семье плачут малые дети Хатыни», — без какого-либо преувеличения пели «Песняры»), можно было бы ожидать политика европейского типа и вместе с тем осторожного стратега и мудрого дипломата⁸.

И совершенно оголен главный русский вектор — северо-восточный квадрант. Между тем именно это направление всегда было спасительным и опорным в русской истории. Здесь укрывались от опасностей московские князья и цари. Отсюда в русское сознание являлись поддерживающие дух Илья Муромец и Алеша Попович, а потом «Грачи» Саврасова и «Соловьи» Фатьянова. Здесь люди растут близ шедевров древней русской архитектуры т.наз. «Золотого кольца». Отсюда проникнутые народным духом стихи Некрасова и волжские пьесы Островского. Здесь дети видят, как рождается палехская миниатюра, загорается гусевский хрусталь, узорами идет ростовская финифть и красносельская скань. Здесь гражданский дух собирает ополчение Минина, проводит стачки Орехово-Зуева, избирает советы рабочих депутатов Иваново-Вознесенска. Здесь Сусанин жертвует жизнью за царя (того, правда, не стоящего), здесь целый город праведников опускается на дно Светлояра при приближении «безбожного Батыя». Здесь Сергий благословляет Дмитрия на битву, Петр строит действующую модель ВМС России, ковровские оружейники собирают автоматы, советские ядерщики делают первую атомную бомбу, а Королёв разрабатывает первые космические аппараты.

Эти собственно русские земли, сохраняющие еще генотип, не размытый попозже присоединенным ареалам, на удивление скромны в своем участии в политической системе страны. Они подставляют плечо Москве в трудную минуту⁹, но не рвутся к обладанию столицей. Или их не допускают более крикливые и драчливые степняки, более разбогатевшие на разработке природных ресурсов таежники, более коварные горцы?

Русский Северо-Восток — Владимирская, Ярославская, Костромская, Ивановская области, присмиревшие и стушевавшиеся на огромном, безбрежно расширившемся пространстве империи, должны еще сказать свое слово в истории. При этом речь будет идти не о выдвижении некого «бога, царя или героя» (выборы в обществе, не являющемся гражданским, ничего не решают), а о формировании коллективного императива, гражданской решимости. Так было и во времена Минина: не дав ни одного серьезного боя, ополчение северо-восточных городов, подойдя к Москве, просто вытеснило оккупантов — силой общественного мнения.

¹ Первые Романовы восходят к вполне московскому и вполне русскому боярину Ивану Кобыле. Однако и ему потом придумали легенду о приезде на службу к Ивану Калите из Пруссии. Позднейшие генеалоги составили пышные родословия Кобылы, обратив его в сына знатного владетеля прусского Гланда Камбилла, приехавшего в Россию в последней четверти XIII в. из Литвы или «из Прусс». Настолько желанно властям было ощущать свое неместное, ксенократическое положение!

² Как принято считать, из письма Федора Ивановича Шереметева к князю Василию Васильевичу Голицыну.

³ И боевой клич итальянской армии был «Савойя!», хотя Савойя уже не была итальянской. Этот клич итальянцы издавали и на полях под Сталинградом.

⁴ Разумеется, потенциальный лидер может явиться на покорение столицы вовсе не «по прямой». Сложная биография поводила по стране и по загранице почти всех отечественных лидеров, пока они достигли кремлевского кабинета. Это, однако, не меняет существа дела. Разность потенциалов между той местностью, в которой человек вырос и сформировался, генетику которой несет в себе, и той, где он реализует себя (а в России это Московское ядро), остается той же.

⁵ Обратим внимание и на личную скромность и внешний облик этих двух объектов изучения: ни сталинских лампасов, столь впечатляющих подлое сознание, ни брежневской осанистости, ни нынешней бутафории с золочеными орлами и расфуфыренными гвардейцами.

⁶ Горечь низвержения испытал и Горбачёв, но с ним, однако, ситуация несколько иная. Его смели «революционные» (правильно сказать, контрреволюционные) события в стране. Ленин же и Хрущёв пали жертвами коварства, как Андрей Боголюбский.

⁷ Истошно либеральные — блестящее выражение, которое я заимствую здесь у известного писателя Ю.М. Полякова, главного редактора «Литературной газеты».

⁸ Попытка со смоленской стороны была предпринята А.И. Лукьяновым, смолянином по рождению, человеком, который еще пытался исправить горбачёвские ошибки и предотвратить приход к власти ельцинской ксенократии. Смоляне, однако, слишком по-белорусски скромны и слишком по-европейски интеллигентны, чтобы побеждать в драках.

⁹ «Захотим помочь московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жен и детей закладывать...» Это знаменитые слова Минина на Нижегородской площади. Вероятно, первый письменно зафиксированный памятник народной (не княжеской или дворянской) гражданственности и патриотизма.