На краях страны

За синие своды

За синие своды,
За вешние воды
Зовут меня детские сказки природы,
На белую гору, к метельному бору,
Отвесить поклон старику Зимогору.
И северный дед, убеленный снегами,
Кудлатый, как бор, залопочет губами,
Читая берложьи священные Веды,
Усевшись на пень для высокой беседы.

Сосновые своды, глухие проходы...
Я слушаю тайную флейту природы,
Иду через дремы, очнуться не смея,
К прогалинам детства, в страну Берендея,
На красные горы, в певучие боры,
Где тучи с громами ведут разговоры,
Где сосны и ели вздыхают о Леле
И ждут заревой ворожейкой свирели.
И старый медведь, умудренный годами,
Там ходит с клюкой, оснащенной суками,
Храня заповедники Звука и Слова
От страшного зверя и глаза лихого.

Проносятся тучи, проносятся годы,
Меняются земли, меняются воды.
А я эти тропы, и вздохи, и стуки
Держу на примете, беру на поруки,
А я эти песни, рожки и свирели
Хотел бы оставить в родной колыбели,
Где красные горы, где шумные боры,
Где я на дулейке искал переборы
И слушал земли заповедные Веды,
Садясь на пенек для высокой беседы...

Николай ТРЯПКИН. 1957

У слияния Нижней Тунгуски и Енисея

Край, куда ехал епископ Лука, представлял собой в 20-х годах гигантскую территорию, протянувшуюся вдоль Енисея на несколько тысяч километров. На севере эта географическая громада завершалась берегом Ледовитого океана, на юге весьма нечеткие ее пределы терялись где-то в приангарской тайге. «Столица» края — город Туруханск, а точнее Ново-Туруханск (в прошлом село Монастырское), насчитывала две-три сотни одноэтажных деревянных домишек, рассыпанных по высокому косогору при впадении в Енисей реки Нижняя Тунгуска. Школа и тюрьма, исполком и магазин, почтовое отделение, больница и фактория Сибпушнины — вот и все присутственные места города.

В столице края, протянувшегося на несколько тысяч километров, не было также портняжной и обувной мастерских, библиотеки. Газеты приходили с опозданием на месяц, а кинофильмы не приходили вовсе. Енисей и его притоки — единственные дороги, по которым шло снабжение края — восемь месяцев лежат подо льдом. А зимой единственным реальным видом транспорта оставались запряженные собаками нарты. Зимой случались тут морозы до сорока и более градусов. По ночам под самыми окнами у туруханцев бегали волки. Так выглядело место, где отныне предстояло пребывать ссыльному профессору-епископу. Бывалых людей, эсеров, от одного вида Туруханска оторопь взяла, а Лука...

...Туруханск, каким он представился мне летом 1970 года, внешне во всяком случае, не слишком отличался от того города, который увидал на полвека раньше профессор Войно-Ясенецкий. Теперь тут, правда, есть электрическое освещение, а в учреждениях, число которых учетверилось, имеются даже телефоны; построен дом культуры, а рядом с поселком возник аэродром с постоянной авиалинией. Но по грязным немощеным улицам, которые перейти можно, лишь перескакивая с мостика на мостик, кляча по-прежнему волочила железную бочку на колесах: тот, кто хочет приобрести бочку воды, платит водовозу рубль.

Общий вид районной столицы, если обозревать ее с вершины Туруханского холма, тоже не радует. Правда, тюрьма, райком, милиция и школа выглядят неплохо, но большинство частных домов уже десятилетиями не знают ремонта: крыши просели, бревенчатые стены вросли в землю. Снаружи туруханцы свои дома не красят, и нагромождение грязных, серых, покосившихся изб с подслеповатыми окошечками без наличников оставляет у приезжего чувство глубокого уныния. С того же холма открывается великолепный вид на тайгу, на просторы Енисея, на впадающую в него среди густой еловой хвои и желтых плесов полноводную Нижнюю Тунгуску.

Марк ПОПОВСКИЙ.
Жизнь и житие Войно-Ясенецкого,
архиепископа и хирурга.1990

Преддверие Полярного Урала:
северо-восток Коми

— Когда я уезжал, редактор «Северной звезды»... подчеркнул: это небывалая стройка, эпохальная стройка! И там еще никто из нашего брата газетчика не бывал, ты, то есть я, он меня имел в виду, — объяснил Алеша, на мгновенье скромно потупясь, — ты, сказал он, будешь первым! Тебе предстоит открыть эту стройку, открыть эту тему...

— Открыть? — Турубанов перевел быстрый взгляд с бумажной полоски на его лицо, высвеченное исподним светом настольной лампы. И повторил: — Открыть?..

— Если так уж хочется быть первым — успеете. Вот приезжайте через полгода, нет, чтобы быть точным... — он пошуршал листками настольного календаря, — через пять месяцев, да, десятого июля. Когда мы прорубим это окно в Азию. Уложим колею, наведем мосты. И я отправлю вас первым поездом — с цветами, с флагами, с духовым оркестром, — да что там, я вместе с вами поеду. Через Полярный Урал, по ворге¹, по ледниковой долине туда, за Камень, к Оби, в Салехард!

Но этот щедрый посул не развеял уныния гостя.

— Я не хочу... не хочу на готовенькое, понимаете? — простонал Алексей. — Об этом и писать неинтересно, когда все уже сделано. Я должен сам увидеть, как прорубаются сквозь скалы, как штурмуют этот Камень. Вы думаете, я боюсь? Нет, не боюсь...
если чего и боюсь — так упустить, прозевать. Я и так уже все пропустил, все прозевал в своей жизни и ни в чем не участвовал... Так хоть это! А вы предлагаете мне прокатиться с духовым оркестром, зовете к шапочному разбору. Товарищ Турубанов... — взмолился он.

— На трассу я вас не пущу.

— Почему?

— Не пущу. Кстати, и сама трасса не здесь, не рядом. Это довольно далеко отсюда, Собь-Елецкий перевал²... а здесь, в Стойбище³, только управление стройки.

— У меня есть время. Я готов ехать на трассу, где бы она ни была. Лишь бы увидеть своими глазами, как работают люди.

Взгляд Турубанова опять померк, сделавшись совсем отчужденным, даже враждебным.

— Не увидите, — сказал резко. — Сейчас на трассе не работают: актированные дни — мороз за пятьдесят, а в горах еще и с ветрами. Прижимы, ущелья забиты снежными пробками — местами четырехметровой глубины, — и никак не удается расчистить... Мы вынуждены актировать день за день. Простаиваем. А ведь дату пуска нам не отсрочат ни на день... Понимаете? Опоздаем — голову сымут с плеч, и все!..

— Хорошо, — покорился корреспондент. — Евгений Савельевич, эта стройка — так мне говорили — возникла совсем недавно. А где вы работали до нее?

— Строил БАМ.

— А что такое... БАМ? Извините, я впервые слышу.

— Байкало-Амурская магистраль, дублер Транссибирской железной дороги. Ее начали строить перед войной. Точней, сама идея БАМа, изыскания, проект — все это еще раньше, гораздо раньше. Но восточные перегоны были уложены в сорок первом году — начинали оттуда...

Алексей боялся теперь проронить хоть звук, мучась, как болью, невозможностью вынуть из кармана затрепанный в дороге блокнот. Удержит ли память все эти неожиданные названия, цифры, даты?

— Война заставила прекратить стройку. А те участки колеи, о которых я сказал, в сорок втором пришлось демонтировать и срочно перебросить к Волге: там в степи построили рокаду с севера, от Иловли к Сталинграду. Не будь этой дороги... — Турубанов помолчал, колеблясь, однако досказал: — Не будь этой дороги, Сталинград вряд ли бы выстоял.

— Вы там были?

— Да.

— Но ведь Сталинград — это уже давно, почти история. Почему же не возобновили стройку на Байкале, на Амуре? Почему вы не продолжаете строить... БАМ, так, кажется?

— Так. Видите ли, тогда, в канун войны, необходимость была острой, крайней: японцы оккупировали Корею, захватили Китай, затевали провокации на нашей границе — помните, Хасан, Халхин-Гол? — Он с некоторым сомнением вгляделся в лицо корреспондента. — Или вы тогда еще были...

— Нет-нет, я все это помню, — заверил Алеша и добавил: — Мой отец был бригадным комиссаром.

— Значит, должны понимать. В любой момент японцы могли нанести удар и парализовать Транссибирскую дорогу — ведь до нее там рукой подать...

— Да, я понимаю.

— Ну а теперь положение изменилось в корне. Японцы разгромлены и вряд ли сумеют в скором времени прийти в себя. Из Кореи их выставили — правда, на юге там хозяйничают американцы. Зато в Китае побеждают красные, вот-вот... — Турубанов, покосившись на ворох газет, закончил: — Трансполярная магистраль сейчас для страны важнее.

На миг Алексей представил себе тот бесконечный, студеный, спотыкливый путь в три километра — от одинокого вагона на станции до этих вот врытых в землю бараков, — путь, который он только что с трудом одолел; и представил себе то, чего не видел въяве, — скальный коридор меж утесов Полярного Урала, забитый плотным пыжом снега; и представил себе русло Оби в чешуйчатом панцире ледяных торосов, которое тоже пока не видел и, кажется, не имел надежды увидеть сей раз; и вдруг осознал ничтожность этих расстояний и пространств по сравнению с бескрайней далью Сибири и невообразимой для ума далью Дальнего Востока, — голова у него пошла кругом, закружилась знакомым круженьем слева направо, выворачивая шею.

Но в этой вертящейся голове катался, как шарик, еще один вопрос, который следовало задать.

— Евгений Савельевич, вот вы говорили о Байкало-Амурской дороге, о рокаде к Сталинграду... их строили рабочие, инженеры, и, конечно, среди них были лучшие люди... Скажите, пожалуйста, кроме вас, кто из них работает здесь, на строительстве Трансполярной магистрали? Может быть, вы назовете несколько фамилий?

Начальник Стойбища поднялся, вышел из-за стола, прошагал, поскрипывая бурками, к двери кабинета и остановился подле нее.

Алексей понял, что его выпроваживают без лишних слов.

У порога хозяин пожал ему руку.

— Запомните, десятого июля — первый поезд на Салехард. Можете сказать вашему редактору, что я пригласил вас в этот рейс... А завтра в двадцать два тридцать прошу вас отбыть из Стойбища. Командировку отметите у секретарши.

Александр РЕКЕМЧУК.
Тридцать шесть и шесть. 1986