Искусствоведение Русской равнины. Запись публичной лекции

Продолжение. См. № 16—17/2009

ВОЙНА:

динамика и уверенная статика

Произведения «волжских» мастеров, как правило, динамичнее, чем «днепро-донских». Исключение составляют, пожалуй, две темы: русская история и война.

Военная тема на полотнах «волжан» редко оказывается батальной сценой или мобилизационным мероприятием.

Главная идея «волжских» военных картин — моральная правота и достоинство России. Русские победы при обороне родной земли предопределены еще д ополей сражений. Их истоки — в родном ландшафте, в родной истории и народной культуре («Богатыри» Васнецова, «Александр Невский» Корина), в сознании идейной правоты («Смерть комиссара» Петрова-Водкина).

Другой «волжский» мотив — сострадание жертвам войны. Притом сострадание именно традиционное, народное, без обличительного антивоенного пафоса и тем более без ехидства. Видно, что художникам сама идея войны неприятна (тыловая, внутрироссийская Волга — не рубежное казачество). Однако же, если война наступает, принимают ее как факт — без паники и без энтузиазма. Жалеют раненых, искренне скорбят по погибшим. Васнецовское «После побоища...» — иносказательное воспоминание о жертвах русско-турецкой войны. Без всяких иносказаний — верещагинская «Панихида» по погибшим тогда на Балканах.

Заметим, что главные картины, которые оставил Верещагин, хоть он и баталист по художнической специализации и специально прикомандировывался к действующей армии для живописания театра военных действий, — не сцены боестолкновений. В главных картинах — печаль о людях, вынужденно вовлекаемых в войну. Волжский генотип берет свое (пусть художник и череповецкий — из очень отдаленного от магистральной Волги угла водосбора).

Империалистическая война. В соборной «Душе народа» Нестеров выводит на первый план потерявшего зрение воина в сопровождении сестры милосердия. Петров-Водкин своей картиной «На линии огня» (1916) не героику наступления увековечивает, иконоподобная картина о другом: она как бы причисляет к лику святых убитого молодого офицера. В той же традиции «волжской» печали — спустя три десятилетия написанный пластовский пастушок («Фашист пролетел»). Святость невинно убиенных.

А у азовского художника нет ни статичной уверенности васнецовских «Богатырей», ни желания подвести итог войны картиной-тризной. Савицкий вновь и вновь отправляет своих персонажей «На войну», на турецкую войну. Безликий перрон, сутолока, смятение, растерянность. Кто-то пьян, кого-то волокут насильно (по-репински — «под микитки»), у кого-то в глазах уже застыла смерть, кто-то подчеркнуто безразличен.

М о л о д о й    г о л о с:

— Но ведь так наверняка и бывает при проводах на войну! Нас просто в армию, в мирное время провожали с не меньшим смятением и с большими безобразиями.

Да, картина очень сильная и правдивая. Но это картина морального поражения, карточка пушечного мяса. Во всяком случае, никак не картина, вселяющая уверенность в победе и в правоте дела.

Не менее правдиво репинское «Возвращение с войны», и еще более дегероизирует русского солдата. Отвоевавший с легким ранением, довольный собой, в развязной позе, он травит солдатские байки слегка робеющим старшим односельчанам. Если бы эта картина была сделана Репиным в наше время в виде видеоролика, можно быть уверенным, что звукорежиссеру пришлось бы включать «бип-бип» через каждое пятое слово.

Сравните двух раненых — репинского и нестеровского (в «Душе народа»).

Р е п л и к и   и з    з а л а:

— Кому доводилось бывать в солдатском госпитале, скажут: там вовсе не царит нестеровское постничество, даже если оно предписано врачами. А репинских сальностей — сколько угодно.

— Но искусство — это не запись видеонаблюдения в палате.

— А что будет при «включении звука» у ролика «Запорожцы»! Вот уж поистине «Христово воинство».

Трудно представить себе такими васнецовских богатырей. Хотя мы знаем из записей фольклористов, что былинный Муромец не всегда стеснял себя лексическими нормативами; как вы думаете, как заговорит васнецовский, если «активировать окно»?

И з   з а л а:

— Наверняка чистым русским языком. Не осквернят уст и коринские герои.

Я тоже так думаю.

Теперь другое сравнение. Два синхронно созданных произведения — «Оборона Севастополя» курянина (Сейм—Десна—Днепр) Дейнеки и триптих «Александр Невский» палешанина (Теза—Клязьма—Ока—Волга) Корина. Главная тема одна — защита Родины от немецко-фашистских захватчиков, самые драматичные и страшные дни Великой Отечественной войны советского народа. Обе работы великолепны. Но какая диаметральная разница в решениях!

Корин обращается к событиям семивековой давности, опирается на глубину русской истории и (пейзажем) на широту русской географии. Ни один меч не поднят (а Александров — и вовсе в ножнах), кистень не занесен для удара. Ничто не указывает на 1943 год. Но в триптихе явственно звучит: «Идет война народная, священная война». Кстати, автор музыки этого всенародно признанного гимна Великой Отечественной, композитор Александров — с рязанского правобережья Оки. Он же и автор мощной, жизнеутверждающей музыки Гимна СССР.

По коринской модели (победа в войне без размахивания мечом, самим русским авторитетом) позднее, к 300-летию Куликовской битвы, создали свои патриотические триптихи Юрии Ракша (уфимец; Белая—Кама—Волга) и Кугач (Суздаль; река Каменка—Нерль—Клязьма—Ока—Волга).

А вот произведение «днепровца» Дейнеки. Гораздо более динамичное, чем коринское. В нем — явленное мужество, реализующийся героизм, самопожертвование.

Но кто, зададимся вопросом, эти мужественные защитники приморского города? Если вы не знаете названия картины, вряд ли вы сразу определите, что это русские. А если определите, то скорее по немцам — они узнаваемы по каскам. Матросская же форма интернациональна. Действие картины может быть перенесено и в любой порт мира, и на полвека вперед. Абстрактные белые силы добра отбивают атаку злой черной нечисти, «инопланетян».

 

ВОЛЖСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

Б.М. Кустодиев. Лыжники. 1919

В.В. Верещагин. Побежденные. Панихида. 1878

В.М. Васнецов. После побоища Игоря Святославича с половцами. 1878—1880

А.А. Пластов. Фашист пролетел. 1942

М.В. Нестеров. На Руси (Душа народа). 1915—1916

К.С. Петров-Водкин. На линии огня. 1916

Ю.М. Ракша. Куликово поле. Триптих. 1980

Ю.П. Кугач. За Отчизну. Триптих. 1980

ДНЕПРОВСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

Курск на реке Тускарь, левом притоке Сейма, впадающего слева в Десну — левый приток Днепра.

А.А. Дейнека. Оборона Севастополя. 1942

А.А. Дейнека. Лыжники. 1926

 

ДОНСКОЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

И.Е. Репин. Возвращение с войны. 1877

 

И.Е. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану (Запорожцы). 1878—1891

К.А. Савицкий. На войну (Отправка новобранцев на войну). 1888

 

Главное отличие творчества Дейнеки от современных ему «волжан» — подчеркнутая вненациональность, внерусскость. Это то, что роднит его со старшими днепро-донскими земляками, хотя в остальном он, конечно, другой. Он талантливо воспевает созидательный труд, технический прогресс, силу и красоту человека. Но его человек абстрактный. Он обычно в рабочей спецодежде, в форме, в спортивном костюме, обнаженный. Мало что позволяет безошибочно диагностировать в нем жителя России. Даже нагота у женщин Дейнеки другая, чем округлая «русская» нагота купчих Кустодиева или у героини знаменитой «Весны» Пластова.

Если «Лыжники» Кустодиева непременно впишутся в пейзаж узнаваемо русской долины с маленькой церковкой в глубине, на первой надпойменной террасе, то «Лыжники» Дейнеки пройдут через холст мощными спортивными машинами по снегу то ли русскому, то ли искусственному.

— Мало вам Репина, теперь Дейнеку давайте ругать...

Да вовсе нет. Я с восторгом смотрю на многие его работы.

Я лишь пытаюсь объяснить сейчас его принципиальное отличие от «волжан». Дейнека — почти Маяковский в живописи, новатор. Но и Петров-Водкин — новатор. Только первый — изобретатель, футуролог, художник-инженер, торопящий прогресс. Второй же — притормаживающий время, разглядывающий настоящее взглядом иконописца.

Я знаю крупных математиков и специалистов в технических науках, называющих Дейнеку лучшим русским художником за всю историю нашей живописи. Да и в целом «днепро-донское» искусство, приходится это признать, более умное, рационалистичное. А более душевное «волжское» — поглупее. Нестерова многие, особенно люди технического склада, ведь не зря считают «блаженненьким», а васнецовское творчество, как отчасти и шишкинское (благодаря знаменитой конфете), не случайно в бытовом сознании низведено до уровня «детских картинок».

«Днепро-донское» — нацеливает на социально-экономический прогресс, революционизирует. У «волжан» же сильна охранительная тенденция. Некоторые из них, не забудем, в свое время даже вступили в реакционный Союз русского народа — к охотнорядцам-черносотенцам.

Васнецову в выражении патриотизма иногда изменяет чувство меры: его «Богатырский скок», написанный в начале империалистической войны, выглядит слишком ура-патриотичным, шапкозакидательским. В этом смысле Савицкий с его «Проводами на войну» куда честнее.

Не будь будоражащей струи «днепро-донского» обличительного искусства, Россия, может быть, под умильные васнецовско-нестеровские сказки и предания поныне бы сидела с разложенцами Романовыми, с Законом Божиим в школах, лучинушками в селах, с помещицами Коробочками и унтерами Пришибеевыми.

— Да сейчас всё это возвращается.

Вряд ли надолго. Общественный прогресс ведь идет своим чередом и сметает плотинки, которые пытаются городить на его пути.

 

ИСТОРИЯ:

суетность и вечность

Последнюю мысль прекрасно иллюстрирует плакат раннего Дейнеки (оговоримся: авторство не вполне четко установлено) — локомотив против мракобесия. Это произведение о том же, о чем репинские «Цари Петр и Иоанн» или «Петр и Алексей» Ге. О борьбе нового со старым, архаичным, и о победе первого. О прогрессе.

Очень верно по сути, но очень издевательски по форме. Посмотрите, как задиристо-нагловато выступает одетый в европейское платье энергичный Петр перед облаченным в старорусское одеяние больным братцем. Как понуро обречен традиционалистски, старорусски настроенный царевич Алексей перед папашей-реформатором. Прогресс, но прогресс жестокий, констатирует юго-западное искусство.

Думаю, тем самым Днепр и Дон «мстят» волжской российской истории, которая предпочла для себя северо-западный (невский, петербургский) вход прогресса юго-западному (украинскому).

Прогресс, правда, может быть хорош, но для избранных, для своего круга. На «Манифестацию 1905 года» Репин собрал гимназистов, курсисток, экзальтированных барышень и барынек. Веселый флеш-моб, приветствующий царскую милость (николаевский манифест о «свободах»). Словно не было Кровавого воскресенья, словно не будет баррикад Пресни.

В последнее время появилась информация о пакостной картинке «Большевики», изображающей красноармейца, отнимающего хлеб у ребенка. Авторство приписывают Репину; это сомнительно, так как картина всплыла из нечистоплотного собрания. Однако же нетрудно поверить, что Репин нечто подобное мог изобразить. Жадный и гадкий дегенерат — всякий, кто, будучи ниже меня, чугуевского Репина, хочет такой же свободы. Собачий сын и Шариков — всякий, кто, будучи ниже меня, киевлянина Булгакова, хочет равных со мной человеческих прав.

Ну Репин, Булгаков — ладно: их более или менее талантливые пасквили на Россию можно было объяснить отношением к Советской власти. Любопытно, однако, что аналогичные мотивы мы встречаем в творчестве совершенно советских, с энтузиазмом принявших революцию «днепро-донцов». Они сплошь и рядом подменяли антитезу «Социализм (справедливость) против капитализма (мошенничество) и феодализма (неволя)» противопоставлением «Революция (прогресс) — Россия (якобы заведомая косность)». Таково, например, «Проклятие Москве» знаменитого тогда поэта-курянина (из Льгова; Сейм—Десна—Днепр) Николая Асеева.

Еще глубже в отождествлении «старого и плохого» с «Россией» зашел Демьян Бедный, едва ли не первейший по революционности и «советскости» поэт. (Он из Херсонской губернии — низовья Днепра.) Зашел настолько глубоко, что даже совсем нерусскому революционеру Джугашвили пришлось одергивать русского (но херсонского при этом!) Ефима Придворова — парадокс — не с позиций революционности, а с позиций русскости. Показательная цитата из письма Сталина поэту:

«В чём существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлёкши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее… [Вы] стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими. И это называется у Вас большевистской критикой! Нет, высокочтимый т. Демьян, это не большевистская критика, а клевета на наш народ, развенчание СССР, развенчание пролетариата СССР, развенчание русского пролетариата».

В противоположность нервному прогрессистскому мельтешению «днепро-донцов», у «волжских» художников, когда они берутся за историческую тему, — эпически спокойные полотна, утверждающие российскую вечность и незыблемость в основах. В одной медленной и величественной реке русской судьбы — васнецовский былинник «Баян», «Из века в век» переходящие древние колокола Горюшкина-Сорокопудова, в иконописной «вневременной» манере выполненный «Ленин» Петрова-Водкина и в былинной, эпической традиции написанный «Большевик» Кустодиева, олицетворяющий славное продолжение народной истории.

Кстати, уж коли речь зашла о революционерах, различие двух бассейнов очень рельефно предстает в сравнении фигур Троцкого (полтавских корней) и Ленина (волжский Симбирск — Ульяновск). Для первого Русская равнина не представляет самостоятельной ценности. Она лишь поле для обкатки модели мировой революции, для игры в живых солдатиков и удовлетворения тщеславия. Волжанин Ленин — это стремление сделать свою землю лучше, вывести с мировой периферии, из отсталости (о личном пиаре при этом совершенно не заботясь). И выдвинутый Лениным постулат о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, — идея по духу своему «волжская». Величие ленинской личности — в соединении глубоко понятых вненациональных законов мирового социально-экономического прогресса с подлинной географической русскостью, подаренной ему родной рекой.

Заметим, что Советская Россия в кольце фронтов Гражданской войны (рубеж 1910—1920-х годов), то есть именно Ленинская Россия, представляла собой не что иное, как Волжский водосборный бассейн (с небольшими лишь отличиями) — посмотрите карту в любом историческом атласе.

Кстати, Ленин был единственным эпохального масштаба (если не считать эпизодов, вроде Керенского) нединастическим русским лидером волжской генерации. К несчастью, Россия не смогла сполна получить того, что мог бы ей дать ленинский гений.

И с т о р и к,   е х и д н о:

— И помешавшая этому Фанни Каплан, конечно, была из днепровских?

Вот уж не могу вам сказать. Это личность эпизодическая, не та, чью биографию стоит помнить.

В    з а л е    п о д н и м а е т с я    р у к а    с    п о р т а т и в н ы м   к о м п ь ю т е р о м:

— У меня соединение через мобильный. Подождите минутку, сейчас загрузится — посмотрю в Википедии... Ага, из Волынской губернии!

Днепровская или южнобугская. Но в этом-то как раз не нужно усматривать проявления закономерности, дорогой коллега. Пистолет-то мог бы держать каждый (хотя, впрочем, трудно по тем временам представить с пистолетом в руке уроженку Вятской или Симбирской губернии). А вот, например, идеи перевести русский язык на латинскую графику маловероятно было ждать от волжан Ленина и Свердлова или вятчанина Кирова, васнецовского земляка. Полтавчанин же Луначарский (помните такого наркома просвещения?) всерьез собирался перевести страну с кириллицы на латиницу.

Н е д о в е р ч и в ы й    ш у м    в    з а л е.

После Ленина в Кремль войдут Кавказ, Днепр (и Хрущев, и Брежнев — «днепровские», хотя Хрущев и географически, и по духу, несомненно, ближе к Волге), сибирский эфемерный маргинал Черненко, водораздельные ставропольчане (Андропов — из Кумского бассейна, Горбачев — из Донского), пока всё это не закончится дурной уральской ледовитой мутацией.

Вернемся, однако, к изобразительному искусству.

Какие эпизоды русской истории больше всего занимают художников азово-черноморского бассейна?

«Владимир и Рогнеда» Лосенко (словари да-ют Лосе`нко, но в Глухове, на родине художника, он — Ло´сенко; Эсмань—Клевень—Сейм—Десна—Днепр). О том, как князь Владимир, впоследствии святой, зарезал отца и братьев полоцкой княжны Рогнеды и явился к ней свататься, вернее, как говорит летописец, «неволею сочетаться».

«Иван Грозный...» с помощью Репина в очередной раз «...убивает своего сына».

«Царь Борис и царица Марфа» Ге. Здесь только на первый взгляд никто никого не убивает. Надо вспомнить, что Марфа — это монашеское имя Марии Нагой, последней жены Ивана Грозного, матери царевича Дмитрия, последнего Рюриковича. Того самого, которого зарезали в Угличе и который при Годунове «возродился» в виде Лжедмитрия. Картина Ге изображает эпизод, когда Годунов при появлении слухов о «воскрешении» Дмитрия призвал его мать из ссылки, чтобы переспросить, точно ли сын ее убит. А та якобы крикнула ему, что Дмитрий жив (вскоре Марфа признает Лжедмитрия сыном, а когда лжедмитриевым прахом выстрелят из пушки в сторону Польши, Марфа будет принародно каяться и от «воскресшего» и «вновь убитого» мнимого сына отрекаться). Напомню: итогом всего этого триллера стало воцарение Романовых.

Петр I при содействии Ге вновь обрекает своего сына на темницу, пытки, суд, смертный приговор и на смерть в тюрьме «при невыясненных обстоятельствах».

«Екатерина II у гроба Елизаветы» Ге. Здесь, как и в «Борисе с Марфой», тоже вроде бы обходится без убийства. Но не так прост родившийся в Воронеже и росший в Киеве Ге, чтобы писать ничего не значащие эпизоды русской истории. Приглядитесь: слева от затылка Екатерины, входящей в траурную залу, — белая спина и голова в парике. Это выходящий из залы ее супруг, законный император Петр IIIв сопровождении свиты. Не пройдет нескольких месяцев, как Екатерина сбросит мужа с престола и затем без гнева примет известие о его кончине (скорее всего, убийстве).

Не правда ли, выстраивается живописная галерея? Владимир Святой (!), Иван Грозный (!), Петр Великий (!), Екатерина Великая (!). С красноречивым выводом: все величайшие, «знаковые» российские лидеры — уголовники. Причем злейшие: детоубийцы, мужеубийцы и т.п. или заказчики этих преступлений.

— Но ведь так оно и есть. Вы уже упоминали полтавчанина Капниста. Помните у него:

На то ль даны вам скиптр, порфира,

Чтоб были вы бичами мира

И ваших чад могли губить?

Из истории слова не выкинешь. Но должен ли художник перед публикой месить историческую грязь? Или его призвание — давать светлые примеры, возвышающие душу, зовущие к добрым делам?

«Волжанам» образ царей-убийц привлекательным для творчества не казался.

— А «Святополк Окаянный»?

Снова стоит поблагодарить за вопрос. Есть такая акварель у Васнецова — изображение братоубийцы. Но вы помните, я думаю, каким изображен Святополк? Именно окаянным. Нагой, обросший, ополоумевший изгнанник, заканчивающий жизнь «меж чехи и ляхи». При жизни получивший правосудное воздаяние за жадность и коварство. Жертвы же (а не убийца!) причислены к лику святых (Борис и Глеб — первые русские святые). Изображенная Васнецовым ситуация прямо противоположна тем, что выбирались юго-западными собратьями по кисти. У тех недвусмысленно вырисовывается следующая мораль: хочешь стать святым, грозным, великим в России — присоединяйся к череде уголовников.

«Волжские» художники, если и выбирали конфликты в качестве сюжетов для картин, то это были по преимуществу конфликты, разрешающиеся к национальной славе. Приведем в качестве примера кившенковского «Ивана III». Кившенко, конечно, не классический волжанин, он почти с водораздела; да и по фамилии видно. Всю жизнь, однако, он честно писал картины о славных днях русской истории (самая известная — «Военный совет в Филях»). Писал, правда, чуть вымученно, скорее как иллюстратор, нежели как вдохновенный творец.

Но картину его об Иване III и Ахмате я хочу привести, чтобы напомнить о нашествии хана Ахмата, которое могло бы в очередной раз вытоптать и пожечь Русь (если бы не стояние на Угре, если бы не поддержка волго-окских городов). Это по тем временам было примерно то же, что нашествие гитлеровских полчищ. Интересно, если через три-четыре века кто-нибудь из русских поэтов возьмет псевдоним Гитлеров, это уже не будет казаться кощунственным? Во всяком случае, когда одесситка-киевлянка Горенко назвала себя Ахматовой, основываясь на легендарном родстве с ханом, она, я думаю, понимала (образованная же) семантику этого имени для России. Но ей лестно было назваться в честь того, кому Русь была вассалом и данником. И она позиционировала себя как от Руси пострадавшая: «Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца».

А помните «Ханский огонь» Булгакова?

— В свою бывшую усадьбу «Ханская ставка», ставшую советским музеем, тайно возвращается из эмиграции ее владелец «ханских кровей» и радостно ее поджигает.

Точно. И киевлянину Булгакову явно нравится ханский огонь, пущенный на Русь. А Бунин-Арсеньев на вопрос молодой жены, кем бы он хотел быть, помните, что отвечает?

— Помним, читали. Крымским ханом!

Одесситам Ильфу и Петрову нравится потешаться над Россией, рассматривая ее глазами «высшего существа», сына турецко-подданного Бендера. Он, как и Гоголь, мечтавший только о Риме (перечитайте прекрасную статью Лаппо «География и Гоголь»!), имел свой радужный внероссийский идеал — Рио-де-Жанейро.

Вспомним, что и знаменитый «мечтатель-хохол» у Светлова (Светлов — из Екатеринослава /Днепропетровска/), героически воюющий на фронте Гражданской войны вроде бы за Советскую Россию, романтически мечтает о Советской Гренаде. Гранаде — даже не средиземноморской (от Средиземного моря ее закрывает Сьерра-Невада), а, как и Остапово Рио, атлантической.

А уж как гордятся на Днепре и на Дону польским происхождением: если фамилия похожа на польскую, если есть семейное предание, возводящее род к полякам, — так белой костью, аристократами себя чувствуют. А чтоб фамилия Иванов вызывала там аналогичное самовеличание, не слышал.

Днепр и Дон, известные античным путешественникам, повидавшие варягов, половцев (репинский Чугуев — это, возможно, половецкая Шарухань, Шарукан), византийцев, ногайцев, турок, шведов, еврейских поселенцев черты оседлости, побывавшие под крымскими татарами и поляками, украшенные древними курганами и каменными бабами, испытали не вполне прошедшее по сей день удивление, когда оказались под властью Москвы. В зависимости от земли с куда менее древним цивилизационным стажем. Подчиненность младшей, «варварской» Москве или совсем уж искусственному Петербургу не дает покоя уроженцам более старшего, более приближенного к цивилизационным очагам, более благородного, как они считают, и более благодатного Юго-Запада.

Это одна из причин «азово-черноморского» высокомерия по отношению к России. Любопытно: в годы никоновской реформы соловецкие иноки, обижаясь на бесцеремонное вторжение в великорусское православие киевских справщиков (редакторов богослужебных книг), писали в челобитной, что малороссы («нехаи») обращаются с русскими так, «точно мы Мордва или Черемиса, Бога не знающая».

Так у солдат-ветеранов не вызывает уважения выскочка сержант. И даже когда перечить напрямую ему не получается, можно отыгрываться, пересказывая неприглядные эпизоды его биографии, умаляя его способности и т.п.

Я думаю, похожее, только намного более обостренное чувство испытывают иракцы к американцам. Ирак (Месопотамия) — колыбель мировой цивилизации. Ираку и Египту человечество обязано едва ли не всем: грамота, счет, календарь, законы, сельскохозяйственная селекция, архитектура, искусство, техника — всё начиналось там.

М о л о д о й   г о л о с:

— Мобильников у них не было.

В  д р у г о м    к о н ц е   з а л а  —  м е л о д и я    т е л е ф о н н о г о   в ы з о в а.  С м е х    в   з а л е.

Г о л о с   п о с т а р ш е:

— Зато им и лекции слушать ничего не мешало.

Америка, где первое слово-то было написано лишь несколько веков назад, которой вообще «не было», когда между Тигром и Евфратом уже несколько тысячелетий возводились мощные сооружения, слагались гимны и творилась история, с точки зрения Месопотамии — историческая шпана, цивилизационные сопляки (извините за неблагозвучное слово).

— Подождите. Нынешние иракцы, наверное, имеют мало общего с жителями Шумера и Аккада, с вавилонянами и ассирийцами.

Верно, но людям свойственно ассоциировать себя с родиной. А родина — территория, на которой рождаются и постоянно живут новые поколения народа. Нынешние жители Днепровского и Донского бассейнов в подавляющем большинстве тоже вовсе не потомки половцев или киевлян времен Владимира. Однако образованные среди них раскапывают курганы, изучают степных каменных баб, читают Геродота, Идриси, Лызлова, Миллера, Рыбакова, а на худой конец и Грушевського, и интеллектуально «вписывают» себя в унаследованную ими землю. Необразованное сословие слушает их, наблюдает местность и тоже создает свою патриотическую мифологию. Противопо-ставляя себя территориям с другими ландшафтами, другим географическим положением, другой исторической нагрузкой. Меряясь с ними.

В селе не знавшие крепостного рабства (до «великой европейки» Екатерины) и ностальгирующие по казачьим вольностям, в городах помнящие магдебургское право с его какой-никакой, но всё-таки гражданственностью, в портах с умилением рассказывающие о былых временах «порто-франко», о лихих контрабандистах и красивых и богатых иностранных моряках, «азово-черноморцы» в глубине души числят себя на ступеньку выше северо-восточных соседей.

— Так значит, хорошо, что Украина отделилась? И надо ей еще и донскую опушку в придачу отдать? Тогда мы избавимся от этих литературно-художественных насмешек и недоброжелательства?

Отвечу вам словами французского культуролога-географа Фернана Броделя: «ВСЯКАЯ НАЦИЯ РАСКОЛОТА И ТЕМ ЖИВЕТ».

Нынешняя Украина и Дон — это наше второе «я». Будет ли между нами граница или нет, это в принципе ничего не изменит. Днепровский и Донской бассейны все равно будут ретрансляторами в пространственном процессе продвижения западноевропейских и средиземноморских инноваций на северо-восток.

Если представить, что на месте нынешней Украины в историческое время плескалось бы бурное море или Донецкий кряж выпячивался бы Гималаями, всё в нашей Волжской Руси было бы не так. Мы до сих пор были бы финны и говорили бы еще по-мерянски. Мы, может быть, так и не приняли бы христианства. Точно бы уж никакого митрополита Петра не появилось бы во Владимире (а он был, напомню, хоть и во Владимире, но Киевский и Всея Руси) и никакого патриаршества в Москве потом не устроилось бы.Не было бы киевских ученых старцев в Славяно-Греко-Латинской академии, наше образование запоздало бы в развитии, может быть на века.

Лишь в XVIII в. Петр объехал Малороссию на кривой козе Финского залива (Петербург), и Днепровский бассейн с его донской опушкой на некоторое время перестал быть главным транслятором инноваций на Волгу. За то вскоре Россия поплатилась бироновщиной. А Днепр и Дон вновь начали восстанавливать свои позиции на общерусской сцене: к управлению Россией потянулись Розумовськие и Безбородьки. Потом с Дона и Днепра поближе к москворецкому околокремлевскому «Дому на набережной» соберутся «В белых одеждах» всякого рода «Дети Арбата».

Азово-черноморская и каспийская — две стороны Руси. Роль первой — адаптация и дальнейшее продвижение на северо-восток в полупереваренном виде европейских и средиземноморских инноваций (иногда и болезненных), роль второй — воспроизводство и развитие великорусской национальности как на собственной основе, так и благодаря усвоению доставленных и несколько адаптированных новшеств.

 

 

ВОЛЖСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

В.М. Васнецов. Богатыри. 1898

Водораздел Тезы и Луха — левых притоков Клязьмы.

П.Д. Корин. Северная баллада. Центральная часть триптиха «Александр Невский». 1943

К.С. Петров-Водкин. Смерть комиссара. 1928

Ю.П. Кугач.

Летом 1941 года.

Наши солдаты.1960

Покровская слобода (ныне город Энгельс), напротив Саратова на Волге.

А.А. Мыльников. Прощание. 1975

В.М. Васнецов. Богатырский скок. 1914

ДНЕПРОВСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

Приписывается

А.А. Дейнеке. [Поповское мракобесие разбегается перед развивающейся техникой]. Плакат. 1920

 

ДОНСКОЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

Н.Н. Ге.

Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы.1874

Н.Н. Ге.

Царь Борис и царица Марфа. Эскиз. 1874

И.Е. Репин. Приезд царей Петра и Иоанна Алексеевичей на Семеновский потешный двор в сопровождении свиты. 1900

И.Е. Репин. Манифестация

17 октября 1905 года. 1906—1911

Приписывается И.Е. Репину. Большевики (Красноармеец, отнимающий хлеб

у ребенка). Ок. 1918

Фотошарж на творчество Репина и Ге: композиция из двух царей-детоубийц

на zverlinum.livejournal.com

ВОЛЖСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

В.М. Васнецов. Баян. 1910

Горюшкин родился в Тамбовской губернии, по-видимому, в районе Елатьмы (ныне Касимовский район) на Оке; воспитывался в Саратове на Волге.

И.С. Горюшкин-Сорокопудов.

Из века в век. 1910-е

Северо-восток Тульской обл. Окрестности Прудищ в Веневском районе, у реки Полосня, правом притоке Осетра, правого притока Оки; почти у водораздела с Доном.

А.Д. Кившенко. Иван III разрывает ханскую грамоту и басму перед татарскими послами. 1478 г. (Иван III топчет послание хана Ахмата). Конец XIX в.

К.С. Петров-Водкин. Ленин. 1934

Б.М. Кустодиев. Большевик. 1920

Советская Россия в кольце фронтов иностранных интервентов и белогвардейцев (август 1918 г.). Карта из Большой Советской энциклопедии, 2-е изд.

 

БАЛТИЙСКИЙ ВОДОСБОР:

сны и грёзы

Балтийский Северо-Запад нашей равнины. Водосборы Невы, Нарвы, Западной Двины, Немана, Западного Буга.

Существенно севернее Днепро-Дона. Солнечные лучи падают на земную поверхность под меньшим углом, сообщая каждому квадратному километру куда меньше энергии. Менее плодородные почвы — мельчают сельские поселения. Если они земледельческие, а не промысловые и не торговые, то не могут быть очень большими — на удаленные наделы и покосы не наездишься. Общая плотность населения ниже — социум более разрежен, люди более разобщены. Вместо территориально сплоченного южного села (агломерация улиц, группирующихся вокруг общественного центра с церковью) — рассредоточенный на километры, а иногда и на десятки километров куст деревенек с центром — погостом (отдельно стоящей церковью с домом причта). В иных местах деревня и вовсе вырождается в хутор. Люди более предоставлены сами себе, самоуглублены, индивидуалистичны. Им чаще приходится быть наедине со своими думами и реже — с заботами общественными (будь то о социальном переустройстве или о национальной сплоченности).

Не на пустом месте выросли анекдоты об эстонской медлительности и психологические рассказы о финской тяжкой задумчивости — о медленно разыгрывающихся в их душах невидимых миру шекспировских трагедиях.

Бассейн, хотя и заходит на католические Польшу и Литву, экспонирован к преимущественно протестантскому морю; влияние индивидуалистской протестантской культуры сильно. Однако эффективным ретранслятором западных инноваций в глубь России Северо-Западу стать не удается: разреженная среда плохо передает импульсы, звук в вакууме не распространяется.

Российский балтийский художник мало ассоциирует себя с Россией — как с нацией, так и с социумом. Он не проповедник (как «волжанин») и не обличитель или агитатор (как «азово-черноморец»). Он — в своих душевных проблемах.

Пейзаж для него — не средство выразить крепость национальных основ (как у Шишкина) или, напротив, их аннигилировать (как у Репина), а повод передать свое психологическое состояние, настроение. Чаще всего оно оказывается тоской. Лучшим воплощением на холсте этого чувства называют знаменитую «Оттепель» Васильева. «Посмотришь часок — и можно в петлю» — так комментируют эту работу непредвзятые зрители. Но кронштадтский уроженец Ендогуров, пожалуй, превзошел гатчинца Васильева.

Предсмертностью веет от пейзажей Клевера (Нарвский бассейн). Почти всегда низкое северное солнце на уровне глаз: сейчас зайдет. Словно из преисподней проросшие обнаженные деревья, с рукообразными, готовыми ухватить черными ветками. (Этот прием потом будет повторен и анимирован в «страшных» мультфильмах и триллерах.)

Я вовсе не хочу сказать, что авторы этих тоскливых пейзажей сами пребывали в неизбывной тоске. Клевер, например, был хорошо раскупаемым преуспевающим салонным художником и картины свои порой цинично тиражировал. Получается, однако, что тиражируемая экзистенциальность пейзажей соответствовала мироощущению петербургских салонов.

На границе России (тогда — на западной, теперь —на восточной), в Кибартах, родился тонкий пейзажист Левитан. На реке Шервинта, впадающей в Шешупе — левый приток Немана. Левитановеды утверждают, что в дни душевного кризиса художник писал «компенсаторные» светлые пейзажи, а в часы душевной удовлетворенности — мрачные. Я думаю, если бы был изобретен комплексный объективный сканер пейзажа (суммирующий его во всех проявлениях, включая и «трансцендентные») и его картинка была сопоставлена с соответствующим полотном Левитана, то обнаружилось бы, что в нем процентов 70 Левитана и лишь 30 — рус-ского пейзажа. Соотношение по Шишкину было бы обратным.

— Так это делает честь Левитану. Художник — не фотограф.

Во-первых, я и не говорю о сличении с фотографией; я фантазировал о неком чудо-приборе, который передавал бы в виде изображения пейзаж так, как человек не только его видит, но и ощущает, обоняет, слышит и проч., то есть о модели «объективного художника». А во-вторых, — я устал уже это повторять, — мы с вами не расставляем художников по ранжиру «лучше — хуже». Шишкин великолепен, и Левитан великолепен. Наша задача увидеть разницу не в «количестве дарования», а в отношении к реальности. И она вот в чем: шишкинские пейзажи впитали русский ландшафт и вселяют спокойствие, левитановские, даже светлые, замешаны на индивидуальной психологии и волнуют, нервируют или, как ныне модно говорить, нервят.

Таково же различие между уверенными и поддерживающими нас фольклорными героями «волжанина» Васнецова и пребывающими в каком-то мо´роке героями сказочных иллюстраций «балтийца» Билибина. Присмотритесь: эта «Белая уточка» из середины черного пруда разговаривает с детьми на солнечном берегу через рубеж, который разделяет тот свет и этот. Билибин своими иллюстрациями к русским сказкам проделал в изобразительном искусстве ту работу, которую позже в литературоведческой науке произвел Пропп. Оба они увидели (или оба выдумали — мы сейчас не об этом) страшное дно «детских побасенок».

А еще раньше это дно своей «Бабушкиной сказкой» разглядел Максимов — волховский уроженец окрестностей Старой Ладоги, едва ли не древнейшего (и умершего) русского города. Его знаменитый «Приход колдуна на деревенскую свадьбу» — картина об этом и том свете, о живом и потустороннем.

Стоит только искусству заглянуть на тот свет, и уже не остановиться — из преисподней извлечены будут «Античный ужас» (Бакст с Немана), «Таверна веселых мертвецов» (Бруни с Малой Вишеры) и наконец сам «Дьявол» (Добужинский с Волхова).

Д е в и ч и й   г о л о с:

— Но так жить невозможно. Даже у беспросветных, по вашему мнению, передвижников были идеалы — «Курсистки», «Студенты», «Террористки» и даже «Какой простор!». Дайте и «балтийцам» хоть какую-то позитивную альтернативу.

Уснуть. Постель для «балтийского» сна постелили уже Хруцкий с мертвой красотой его натюрмортов (морт, напомню, — мертвый), красотой, которую не увидишь в родном пейзаже омутов и распутиц, и Максимов с его «Все в прошлом». Эстетика увядания, засыпания, без лишних страданий отхождения к «белой уточке».

Поэзия старых, оставленных усадеб, призраков былой жизни, — главная тема творчества Жуковского. «Городские сны» — название серии, пожалуй, самых отличительных произведений Добужинского. В этих снах художник с Волхова видит и кошмары многоглазых стен, и сладость «Поцелуя».

Сон дарит неманцу Баксту «Элизиум» — блаженство античного рая, загробного мира для праведников. Неземную музыку словно во сне слышит и видит неманский же уроженец Чюрлёнис (загробный мотив у него тоже явствен: гробницы-пирамиды, «Соната смерти» и др.).

В грёзах можно взлететь, как Шагал над Витебском, над Западной Двиной, или Купцов над Ленинградом, над Стрелкой Васильевского острова, где Нева разделяется на Большую и Малую.

Где-то в левитановских родных местах, на пути из Кёнигсберга (Калининград) в Петербург, записал своё резюме этой территории Тютчев:

Всё голо так — и пусто-необъятно

В однообразии немом…

Местами лишь просвечивают пятна

Стоячих вод, покрытых первым льдом.

Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья —

Жизнь отошла — и, покорясь судьбе,

В каком-то забытьи изнеможенья,

Здесь человек лишь снится сам себе.

— Ну и картинка. Что же нас тогда ожидает на ледовитом Севере?

 

БАЛТИЙСКИЙ ТВОРЧЕСКИЙ БАССЕЙН

Ленинградская обл. Южнее Петербурга. Гатчина на реке Ижоре, притоке Невы.

Ф.А. Васильев. Оттепель.1871

Кронштадт на острове Котлин в Финском заливе Балтийского моря.

И.И. Ендогуров. Мхи. Вторая половина XIX в.

И.И. Ендогуров. Ранняя весна. 1885

Запад Литвы. Место пересечения ж.д. Каунас—Калининград, границы с Калининградской обл. (тогда — границы России /со стороны нынешней Литвы/ с Пруссией /со стороны нынешней России/). Местечко Кибартай (Кибарты).

И.И. Левитан. У омута. 1892

Деревня Лопино близ Новой Ладоги при впадении Волхова в Ладожское озеро, сбрасывающее свои воды через Неву в Финский залив Балтийского моря.

В.М. Максимов. Бабушкины сказки. 1867

Тарту (Юрьев, Дерпт) на реке Эмайыги (Эмбах), впадающей в Чудское озеро, стоком которого в Балтийское море служит река Нарва.

Ю.Ю. Клевер. Зимой на кладбище. 1907

Окрестности Петербурга.

И.Я. Билибин.

Дети и белая уточка. Иллюстрация к сказке «Белая уточка». 1902

Северо-запад Белоруссии. Гродно на Немане — реке, впадающей в Балтийское море.

Л.С. Бакст.

Древний ужас. 1908

Север Новгородской обл. Город Малая Вишера на ж.д. Москва—Петербург, на реке Малая Вишер(к)а, которая, сливаясь с Большой Вишерой, образует Вишеру, впадающуюв Малый Волховец, рукав Волхова — реки, впадающей в Ладожское озеро, из которого вытекает Нева, несущая воды в Балтику.

Л.А. Бруни. Харчевня веселых мертвецов. 1917

И.Я. Билибин. Василиса Прекрасная уходит из дома Бабы Яги. 1899

М.В. Добужинский. Дьявол.

1907

В.М. Максимов.

Всё в прошлом.

1889

Юг Литвы. Варена на речке Варене, впадающей в Мяркис — приток Немана, несущего свои воды в Балтику. Рос Чюрлёнисв Друскининкае (Друскеники)на Немане.

М.К. Чюрлёнис. Соната пирамид. Ок. 1907

Новгород на Волхове, впадающем в Ладогу, принадлежащую к водосбору Балтийского моря. Происхождение рода Мстислав Валерианович возводил к местечку Дабужяй в районе Укмерге (на реке Швянтойи, притоке Западной Двины) недалеко от Паневежиса.

М.В. Добужинский.

Поцелуй. 1916

Псков на реке Великой, впадающей в Псковско-Чудское озеро, дающее через Нарву сток в Финский залив Балтийского моря.

В.В. Купцов. АНТ-20 «Максим Горький». 1934

Северо-восток Белоруссии. Местечко Улла на река Улла — левом притоке Западной Двины, впадающей в Рижский залив Балтийского моря. Хруцкий — из униатской семьи.

И.Т. Хруцкий.

Цветы и плоды. 1839

Л.С. Бакст.

Элизиум. 1906

Жуковский — родом из района Волковыска (Западная Белоруссия), стоящего на реке Россь, левом притоке балтийского Немана.

С.Ю. Жуковский. Былое. Комната старого дома. 1912

Витебск на Западной Двине или местечко Лиозно на реке Моша (левобережный водосбор Западной Двины).

М.З. Шагал.

Над городом. 1914—1918

Четыре главных водосборных бассейна Русской равнины и четыре творческих лейтмотива. Картосхема

 

БЕЛОМОРСКИЙ ВОДОСБОР:

как он есть

Там-то как раз — ничего страшного. Да и вообще почти ничего. Ве`ка полтора назад Фет написал культурно-географические строки:

У чукчей нет Анакреона,

К зырянам Тютчев не придет.

Фет, разумеется, не хотел обидеть чукчей и коми. Он лишь констатировал угловое географическое положение, максимальную удаленность первых в Евразии, а вторых — в Европе от мировых очагов распространения инноваций, в частности литературно-художественных.

Бассейн Северной Двины дал пока лишь единицы заметных и вошедших в русскую историю искусств художников: Борисов (из Красноборска на Северной Двине) — автор отличных пейзажей Севера и полярных стран, Писахов (Архангельск), Шильниковский (прикладник, разработчик узоров для серебряных изделий великоустюгской «Северной черни»).

Художественное пространство еще очень разреженно, зато понемногу зарастает пространство литературное. Упомянутый уже Писахов и Шергин — известные архангелогородские сказочники, мастера использования народного северного языка, комбинирующие в своих произведениях фольклорную старину и фольклорную современность. Писатели-деревенщики Абрамов (архангельская Веркола) и Белов (вологодская Тимониха) сюжеты и лексику черпали в основном из жизни родных сел. Красноречивы названия их ключевых произведений — «Дом» и «Лад».

Помните привязанность «азово-черноморских» художников к Палестине? Писахов же, совершивший палестинское путешествие и вернувшись в Архангельск, записал: «Как будто глаза прополоскались! Где деревья красивее наших берез? Их нет».

О вологодском поэте Яшине его землячка Фокина написала:

Не парижен и не книжен,

Русский, сельский, свой, живой.

Пожалуй, это ключевая характеристика для всего Беломорского творческого бассейна.

Русское как есть.

Фольклорная основа у северодвинцев — не эпическая, взятая из древности (как у Васнецова) и не обремененная психоанализом (как у Билибина). Это живые, современные авторам говор, проблематика, эстетика. Без прикрас, со своеобразным, иногда грубоватым северным юмором, но и без нарочитого «репинского» ёрничанья.

Сказанное относится не только к признанным «деревенщикам», но и к литературным маргиналам «ледовитой» генерации. Вспомните нашумевшие в свое время «Москва—Петушки» Венедикта Ерофеева (он родился в Чупе на севере Карелии, по другим данным, в поселке Нивской ГЭС-2 близ кольской Кандалакши; рос в Мурманской обл.). Вспомните своеобразные стихи родившегося в Вологодской обл. Олега Григорьева («Я спросил электрика Петрова...»), сами ставшие фольклором.

Ни обличительского пафоса, ни въедливого психологизма, ни нарочитого, специального культивирования русскости нет у вологжанина по рождению Гиляровского, хотя он описывает и страшные социальные язвы, и психологические пограничные ситуации, и старые русские традиции. Его знаменитые «Москва и москвичи» — русское как есть. Намного переросшее жанр журналистских заметок настоящее художественное полотно, с жизнью которого, при всех оговорках, хочется отождествлять себя. Гиляровский — с Кубенского озера, с речки Тошня, правого притока Вологды, несущей воды в Сухону — Северную Двину — Белое море.

А помните поэта Ивана Молчанова из деревни Прислон в окрестностях Шенкурска на Емве, правом притоке Северной Двины?

— ???

А ведь мои ровесники и даже коллеги помладше вспомнят, если я прочитаю первую строчку. Сможете напеть?

По дороге неровной, по тракту ли...

В  з а л е   п о д х в а т ы в а ю т,  н о    л и ш ь    о д и н - д в а   ч и с т ы х   г о л о с а    д о в о д я т    д о   т р е т ь е г о    к у п л е т а:

...Все равно нам с тобой по пути,

—Прокати нас, Петруша, на тракторе,

До околицы нас прокати!

Прокати нас до речки, до лесика,

Где горят серебром тополя.

Запевайте-ка, девушки, песенки

Про коммуну, про наши поля!

Не примяты дождем, не повыжжены

Наши полосы в нашем краю,

Кулаки на тебя разобижены,

На счастливую долю твою...

Песня, в общем-то, о классовой борьбе (1929 год). Но мало кто думал об этом: песню с удовольствием пели просто как о родной земле. Традиция здесь не прячется и не удирает от тракторного прогресса, а сосуществует с ним. Реальный трагизм исторической ситуации не приобретает здесь болезненного выражения, как на исторических картинах Репина или Ге.

В удивительной северо-двинской, архангельско-вологодской (Емецк, Тотьма) гармонии, простоте и искренности — секрет успеха и стихов Николая Рубцова.

— Если на Севере вызреет собственная художественная школа, она откроет новую эпоху — настоящего русского изобразительного искусства?

Хотелось бы. Сроков мы, однако, не можем предсказать.

 

А сейчас пора подытоживать. Попытаюсь охарактеризовать искусство каждого из четырех рассмотренных бассейнов одним словом:

Азово-Черноморский — социальное;

Волжский — национальное;

Балтийский — индивидуалистическое;

Беломорский — жизненное.

Более развернутые характеристики — на картосхеме.

Завершу лекцию словами Гёте:

Wer den Dichter will verstehen,

Muss in Dichters Lande gehen.

(Кто хочет постичь поэта,  / Должен отправиться в родные места поэта.)

Географический, пространственный взгляд на любое явление человеческой жизни открывает новые важные черты, зачастую не заметные при ином рассмотрении.

 

Лекцию записал С.В. РОГАЧЕВ